Предыдущие части - здесь и здесь.

V

Вот теперь можно поместить модернизацию с догоняющим развитием на ее настоящее место в нашей истории.

Вникая в эту историю, не отделаться от мысли, что у нас универсальный ход, знакомый многим цивилизациям, - так называемый шпенглеровский ход - оказался дополнительно осложнен экзогенными модернизаторскими надобностями, навязанными историей нашим правителям и обществу. Высокая драма городской революции переплелась с идущей из XVIII века трагикомедией русского европеизма и окрасилась надсадной, хотя временами, особенно в технической области, и впрямь захватывавшей патетикой "развития вдогонку". Иногда даже "вдогонку на опережение" - с попытками выбежать заранее в ту точку, куда по тем или иным прикидкам нацелился прогресс цивилизации-лидера. На протяжении всей петербургской и "второмосковcкой" (большевистской) эпох это навязчивое двоеритмие порождает нетривиальные эффекты, - включая эффекты маскировки одного хода под другой.

Не перечесть соотечественников и иностранцев, изображавших два больших поворота нашей истории, петровский и большевистский, как вынужденные реакции на грозное западное давление. Эти люди как будто стараются не замечать, насколько совершавшееся с Россией в обоих этих случаях не укладывается ни в какой "естественный" ответ на ее внешние обстоятельства ¹. Эти "ответы" несоразмерны "вызовам" - несоразмерны потому, что "ответами" как таковыми камуфлируется и рационализируется собственная динамика общества.

Подробно обсуждать "революцию Петра" здесь невозможно, но немного о ней сказать необходимо. В конце ХУП века, окопавшись в глубине Евро-Азии и простершись от Балто-Черноморья до Тихого океана, Третий Рим не испытывал сколько-нибудь серьезного давления со стороны великих держав Европы, увязших во всеобщих войнах против Франции Людовика ХIV. Швеция? Но с ней русские еще в 1660-х воевали вполне на равных, хотя тогда еще надо было держать и польский, и крымско-татарский фронты. К воцарению же Петра I слабеющая Польша была (как младший партнер против турок) подмята Россией, отыгравшейся за былое вмешательство поляков в русскую смуту. Наибольшую опасность представляла для московитов Турция, замахивавшаяся на украинское Правобережье к югу от Киева.

Но разве это серьезные поводы к массированной вестернизации - от смены костюма до смены летоисчисления? Ни одна цивилизация Азии не "объевропеивалась" при таких обстоятельствах. Когда фантом европейского вызова расточается, убеждаемся: да, крепостническая промышленность XVIII века, отчасти созданная Петром по ходу войны, но больше развившаяся уже после него, вследствие вовлечения Империи в европейский силовой расклад, проходит под титулом "модернизации", "развития догоняющего", а порою и "обгоняющего". Социокультурный же процесс от Петра I до екатерининской "Жалованной грамоты дворянству" с превращением дворянства из служилого вооруженного слоя в культурно и ценностно обособившееся благородное сословие - модернизации не касается никаким боком. Зато он разительно напоминает события т.н. "феодальной революции" в Западной Европе XI-XII веков - такую же трансформацию служилых воинов (у нас - слуг государевых, в Европе - слуг феодальных владетелей) в рыцарство с особой культурой и этикетом, помалу растворяющее в себе старую аристократическую верхушку, при одновременном упрощении ранее пестрой структуры деревенских низов, подверстываемых под одну гребенку "холопства" (европейские servi). ² Гомология точная, с поправкой на то, что в Европе этот процесс совпал с разложением сильной монаршей власти, а у нас - с императорским абсолютизмом, обусловившим вытеснение большей части "благородного сословия" в не воюющий и не служащий leisure class. "Европеизация" нашего дворянства - мистифицированная превращенная автономной эволюции, находящей стадиальную параллель в Европе не XVIII века, но Высокого Средневековья. ³

Перейдем теперь к большевикам. В ХХ веке ответы Западу в духе Петра I для Азии вовсе не диво. Все большие реакции азиатских обществ этого века на евроатлантическое миродержавие размещаются между двумя полюсами. С одной стороны - "полюс Ататюрка" - подгонка имиджа, фенотипа незападных народов под стандарты цивилизации-лидера, приспособление к ее порядку. С другой же стороны - "полюс Хомейни", бунт против западоцентризма с опорой на домодерные исконные ценности, иногда - извлекаемые из столетий. Но у большевиков над промельками той и другой установки главенствует третья. Основания и формы "высокой культуры" переоцениваются в свете идеала, зародившегося в Европе, но отклоненного мировым цивилизованным, а большевиками переосмысленного и возведенного в новую сакральную вертикаль - и требующего для своего земного осуществления как преображенной России, так и перемененного Запада, "новой земли и нового неба".

Я настаиваю на том, что этого явления не объяснить без культурологической и политологической "двойной бухгалтерии", опирающейся на посылку о двоеритмии России. Тогда "ответы-больше-чем-ответы" должны располагаться на временных интервалах, где внешние толчки совмещаются с кризисными пиками и разломами имманентного цивилизационного хода.

В ХХ веке, когда эпопея догоняющего развития наложилась на реформационную фазу городской революции, результаты такого совмещения поистине мрачны. В 1930-х стремление большевиков в предощущении второго тура мировой войны сравняться с возможными противниками в индустрии и военной мощи оправдывало и разнуздывало их религиозную вражду к деревне - "царству тьмы". Такое совмещение импульсов порождало политику, которая в стране рискованного земледелия привела к подрыву аграрного сектора экономики - результату, кажется, беспрецедентному в истории городских революций, позднее откликнувшемуся и ликвидациями бесперспективных деревень, и вынужденной "шефской" помощью города-победителя побежденному селу, и шестисоточной частичной реаграризацией страны. Во второй же половине века открытая послесталинскими руководствами гонка за Западом одновременно в вооружениях и в уровне жизни населения, дискредитировав большевистский социализм как модернизационную стратегию, обрушила начавшую было отвердевать государственную форму. Перестройка, роспуск Империи и реформы 1990-х стали опаснейшим "ответом-больше-чем-ответ" и поставили под угрозу будущее нашей городской революции. Ее результаты оказались оспорены реформами, нацеленными на формирование слоя, приближающегося к "нормальному" образу и качеству жизни "продвинутых" обществ. ⁴

Если результатом последних 70 лет петербургского периода стало появление вполне аморфного, протоплазмического городского сообщества, набухающего, по определению Г.П.Федотова, претенциозной "новой демократией", то большевистская, "второмосковская" Фаза отмечена вызреванием городских форм социальности. Они прокладывали себе дорогу через мастерски исследованные А.А.Зиновьевым в "Коммунизме как реальности" городские трудовые коллективы разного ранга и охвата; через тяжбу сталинских ведомств за ресурсы и позиции, постепенно переходящую в игры "административного рынка", через эволюцию советской профсоюзной системы, ориентированной на большевистскую государственную форму; через академгородки и кварталы специалистов; через столь часто осуждавшиеся советские корпоративные структуры с их дифференцированным полем профессиональных и ведомственных льгот. При обсуждении этих процессов нам открывается вся глубина отличия российского варианта городской революции от европейского. В Европе уже ее Средневековье, вобравшее в себя осколки античной городской культуры, на своей высокой стадии (ХII-ХIII вв.) являет "цветущую сложность" переплетшихся сословных и корпоративных норм и прав, в том числе, закрепленных за городами и группами горожан. Одним из результатов городской революции была надкорпоративная социальная и идеологическая консолидация "третьего сословия". Дальнейшая линия развития там ведет к классовым расколам XIX - начала XX века, от них к массовому обществу, разделенному по уровням дохода и текучим группам интересов, с порослью уже постсословного неокорпоративизма и, наконец, к отмечаемым в наши дни зачаткам новой сословности, проявляющимся в образе жизни постиндустриальных элит. В России городская революция поставила на место общества аграрносословного со слабыми моментами корпоративности (если не говорить о чиновничестве), массовое общество "новой демократии", "зощенковское общество", - материал, из которого за большевистские годы начинает сгущаться, оплотняться корпоративно-городской строй.

Если принимать двоеритмие России, проявляющееся в разных видах по нарастающей с начала Петербургской Империи, придется сказать: последние 15 лет впервые характеризует прямой и крутой конфликт между ритмом имманентного хода и модернизационным - вызово-ответным, экзогенным - темпом. Плохо, что с последним по существу не справляются сменявшиеся за это время в Кремле правительства, но еще хуже, что кроме него они, вроде, и не способны ничего воспринимать.

VI

Мы возвращаемся к началу, к дискуссии с г-ном Рормозером. Что нам дает очерченное понимание смысла и судьбы большевизма для обсуждения будущего идеологий в России?

История цивилизаций показывает: как правило, городская революция порождает две идеологические волны-парадигмы. Одна из них - я зову ее Реформацией - выражает духовные, иногда политические притязания нового горожанина откровенно и радикально. Конечно, эта волна переливается разными оттенками, и состав ее меняется во времени; если говорить о Реформации Запада достаточно сравнить эсхатологию Мюнстерской коммуны и веру Кальвина, проповедь Лютера и пафос Кромвеля.

Вторая же волна, возникающая отчасти спонтанно, отчасти стараниями идеологов и политиков, несет с собою как бы реактуализацию идеалов и ценностей аграрно-сословной фазы, но перетолкованных и приспособленных к ментальности и условиям существования современников городской революции. В таком случае речь о цивилизационной Контрреформации - термин, применяемый, как и понятие Реформации, на правах широкой типологической категории. Применительно к античному миру можно говорить о противостоянии реформационных Афин и контрреформационной Спарты, о контрреформационных мотивах философии Платона, вызвавших в XХ веке такую злобу у глашатая "открытого общества" К.Поппера. В Китае столкновение этих двух волн воплотилось в полемике моистов и конфуцианцев, причем здесь верх исторически взяла конфуцианская Контрреформация. Для Индии "Бхагаватгита" может рассматриваться как программный контрреформационный текст, ответ брахманизма на вызов городской революции, - утверждение и прославление дхармы сословий в противовес буддистскому пренебрежению к сословности. Столкновение реформационной и котрреформационной волн может вести к возобладанию одной из них или к геополитическому расколу цивилизации или, наконец, завершиться их относительным примирением, взаимопроникновением в едином цивилизационном стиле.

Эти общие соображения дают нам ключ к пониманию успехов либерализма в евроатлантическом мире. Он распространялся в своеобразных условиях цивилизационного пата второй половины ХVII-XVIII веков, когда возвысившая "третье сословие" городская революция стала необратимым фактом, но вместе с тем равновесие сил Реформации и Контрреформации, закрепленное Вестфальским миром 1648 г., заставляло правителей, помнящих о кошмарах Тридцатилетней войны, выносить высшие ценностные вопросы за скобки практической политики - сперва международной. Либерализм так бы и остался компромиссной "идеологией разрядки", если бы, во-первых, в XVIII веке он не трансформировался в светский культ разума и эмансипации, роста и прогресса (во многом усилиями масонского движения, секуляризировавшего высокую мистику первоначального розенкрейцерского проекта, притязавшего на "третью Реформацию"); а во-вторых, если бы он не нашел себе подкрепления в технологических революциях и хозяйственном буме ХVШ-ХХ веков. И уж конечно, либерализму очень помогло то, что он - тут прав Рормозер - обрел в социализме не только страхующий противовес, но и свою превращенную форму, дополнительный запас прочности.

Что же касается России, то здесь западнический либерализм конца XIX - начала XX веков (в том числе, либерализм религиозный, как в случае с проповедью Д.С.Мережковского) остался в числе тех предреформационных идейных заявок, которые дестабилизировали старый порядок и, в конце концов, облегчили мессианский прорыв большевизма к цивилизационному лидерству. А кое в чем даже подготовили этот прорыв.

В конце XX века либерализм на какое-то время был возведен заправилами послебольшевистской России в статус если не официальной догмы, то шиболета, по коему друг друга распознавали люди новой элиты. Но итоги деятельности этих политиков оказались для либерализма мало благоприятны. Наши либералы сделали все возможное, чтобы узаконить феномен, который я называю "антинациональным гражданским обществом России". То есть сообщество эмансипированных собственников с их политической, менеджерской, юридической, культурной и т.д. обслугой, живущих в двуединой реальности - "мира без российских границ" и стихии частных интересов, при демагогичности любых национальных интересов и призрачности их предполагаемого субъекта. В России либерализм увязывается большинством "вчерашнего среднего класса" не с разумом, эмансипацией, ростом и прогрессом, не с идеей Царства Человеческого, а с разрухой, узакониваемой унизительными предложениями "сперва стать нормальной страной", "больше работать, чтобы лучше жить - не в четыре, а всего лишь в три раза хуже, чем при Советах", с запугиванием тем, что "придут коммунисты, будет еще хуже"; с "правами человека" преподносимыми как права подонка; с болтовней о том, что "хорошо растет по пожарищу"; с приглашением к "новым лишним" - "вырабатывать культуру бедности"; с лозунгом "выживания". Либерализм пришел в Россию как идеология процветания на разрухе, грозящая структурам повседневности, - и этим предопределено его будущее здесь.

Он имеет у нас перспективы, если Россия как коллективная величина утратит всякую субъектность, и антинациональное гражданское общество, поглотив, растворив в себе российскую власть, окажется приводным ремнем между политикой мирового цивилизованного и российскими ресурсами как объектом и подспорьем этой политики. Если же развитие окажется иным, - например, утвердись даже власть в правомочиях главного компрадора, - либерализм не сможет у нас выжить в собственном облике, но лишь мимикрировав под русскую Контрреформацию.

Утверждению антинационального гражданского общества как образца "нормальной жизни" в высшей степени способствовала подача российскими либералами цивилизации-лидера в виде оплота "либерализма без границ". Нарастание на Западе консервативной волны могло бы загнать наших действительно убежденных либеральных западников в моральную изоляцию. Но будет ли при этом Россия открыта для широкого внедрения консерватизма европейского, "рормозеровского" толка? Я в этом очень сомневаюсь. Принцип "сохранения" (conservatio) как таковой едва ли может иметь здесь тот же смысл, что для современного Запада с его цивилизационной историей. Когда европейские консервативные теоретики ищут страховки от пугающих их перегибов Новейшего времени в ценностях "прекрасного Старого Порядка", таким Старым Порядком для них выступает в основном общество ХVII-XVIII веков, выкованное городской революцией в Европе. Тот же Рормозер, неоднозначно оценивая Просвещение, полностью принимает Реформацию и с курьезным пиететом пишет об отношениях между политикой и религией, якобы существовавших в Европе до 1789 г., - на самом деле сводившихся в XVIII веке, и то в лучшем случае, к пристойному религиозному безразличию политиков. В Россия же мы должны говорить не о сохранении ценностей ставшего городского общества, но об их длящемся становлении, ныне подвергнутом большим испытаниям, если не прерванном. Ценности веры? Извините, - какой веры? Преданность государству? С какой стати? Национальная сплоченность! Покупай русское, помоги России! Да чем же вам так мила физия г-на Брынцалова? Уважение к иерархии! Да как бы ни симпатизировать В.В.Путину, можно ли забыть, что по происхождению своей власти он - назначенный преемник узурпатора, разгромившего существовавшее государство? Верность России? Что вы понимаете под Россией? Мне было трудно возражать, когда человек неглупый и злой сказал на днях: "От Ивангорода до Владивостока, не говоря о Яффе, Лазурном береге, Кипре и Брайтон-бич - не счесть Россий. И большинство из них - отвратительны".

Я думаю, диалог с европейскими консерваторами побуждает нас, самое большее, задуматься над тем, как это идеальное для них прошлое Европы способно типологически соотноситься с возможным будущим России - возможным, если имманентный ход, продолжившись, пересилит и подчинит себе привнесенную динамику "развития вдогонку". Тем самым этот ход вернул бы нас к положению между русской Реформацией и русской же Контрреформацией. Иначе говоря, между большевизмом, пусть рафинированным и воссозданным по-новому (другой Реформации со своей сакральной вертикалью у нас больше не будет), и идеологией, которая представляла бы последовательную антитезу не просто большевизму, но всей эпохе нашей городской революции. Однако антитезу, принадлежащую самой этой эпохе и никакой иной - преподносящую идеалы "Святой Руси" или "Белой Империи" сознанию нынешних русских и, прежде всего, горожан.

Примечания

¹ Цымбурский В.Л. Сколько цивилизаций? / С Ламанским, Шпенглером и Тойнби над картой XXI века. /Pro et contra, 2000, т.5., #3, с.187-191.

² Взгляд на петровские реформы как на "реакционную" кампанию по вычленению и обособлению "благородного шляхетства", заявлен с большой писательской силой в "Народной монархии" И.Л.Солоневича и позже принят крупнейшим знатоком конца XVII века А.П.Богдановым/ Богданов А.П. От летописания к исследованию. Русские историки последней четверти XVII века. М., 1995.

³ О "феодальной революции" европейского Высокого Средневековья см.: Дюб Ж. Трехчастная модель или представления средневекового общества о себе самом. М., 2000, с. 138-154; Флори Ж. Идеология меча. СПб., 1999., с.21 сл.; Ле Гоф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992, с.91-94.

⁴ Напомню важные размышления С.Г.Кара-Мурзы о большевистской модернизаторской ставке на развитие мегаполисов в ущерб "укреплению сел и малых городов" как о причине "голода на образы" - явления лет застоя и о компенсирующем этот "голод" импорте символов, немало подготовившем дискредитацию советской системы (Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М., 2001, с.352-360).

Продолжение следует