Начало - здесь

Возможен ли этнический конфликт?

В советский период в Дагестане установился сложный, но довольно устойчивый этнический баланс. Так, распределение должностей в республике происходило по негласным национальным квотам: первым секретарем Дагестанского обкома обязательно должен был быть аварец (самая большая коренная национальность Дагестана), вторым - русский, председателем Президиума Верховного Совета - даргинец (вторая по численности национальность) и т.д. Одновременно шли два важных процесса, определивших судьбу Дагестана на много лет вперед: создание промышленности и переселение горного населения на равнину.

Почти все крупные промышленные предприятия на территории Дагестана были структурными звеньями ВПК, не производящими продукции по завершенному циклу. Одновременно в горах создавались многочисленные заводики по производству овощных и плодовых консервов, которые стали центрами притяжения для множества окрестных сел. Они значительно разнообразили структуру горского населения: кроме колхозников, появились сезонные рабочие, профессиональные рабочие, окончившие ПТУ, горская сельская интеллигенция (учителя, врачи, библиотекари). Все больше горских жителей стало мигрировать в города, на равнину - связь между городом и селом стала очень тесной. С другой стороны, миграция горцев (в основном, аварцев, даргинцев и лакцев) привела к столкновению их интересов с населением равнинной части: кумыками в центре и на востоке, русскими, казаками и ногайцами - на севере.

В 1990-е годы тесная связь между городской, равнинной частью и сельской, горской прервалась. Большая часть колхозов, заводов ВПК и агропромышленного комплекса закрылась. Интеллигенция в основном переехала в города, а бывшие рабочие АПК остались в горах, поскольку на заработок в городе рассчитывать было нечего. Дагестанское общество очень изменилось: основная масса населения вернулась к натуральному хозяйству; сторонние заработки легли почти полностью на плечи женщин-"челноков", что само по себе плохо, но для мусульманского общества еще и чревато необратимым кризисом культурной идентичности. Одновременно начались стихийные поиски новых форм выживания, в частности, в рамках уже не семей, а тарикатов. Появились разные религиозно-экономические структуры, объединяющие часто мюридов одного учителя, - от ателье по пошиву одежды и обуви и других малых предприятий, отходников (строителей и торговцев) до военизированных бандитских формирований.

Сегодня Дагестан - один из пяти национальных субъектов федерации, где собственное производство продовольствия не достигает необходимого уровня в 3000 ккал в день на человека. Подобно Чечне и Ингушетии, Дагестан даже по официальной статистике не может существовать без посторонней помощи в продовольственном обеспечении своих жителей. При этом средств на поднятие сельского хозяйства нет. В то же время безработица достигла в последнее время 97% активного населения, и земля в условиях господства натурального хозяйства стала основным средством выживания и одновременно - катализатором для сложившихся еще в советское время этнических конфликтов.

Помимо постоянно существующего конфликта между дагестанскими народами и казаками на Севере Дагестана, в Кизлярском районе, на грани столкновения из-за земельных и других экономических споров находятся аварцы и даргинцы (речь идет, конечно, не о народах, а о многонациональных кланах, которые называют по основному народу). Дело в том, что на смену советской системе с ее негласными национальными квотами в партийном руководстве пришли законодательно закрепленные национальные квоты в парламенте и правительстве, а также положение Конституции Республики Дагестан, предусматривающее ротацию поста главы республики по национальному признаку. Однако в середине 1990-х оно было отменено; из законодательства вообще было изъято упоминание национальности главы республики и предусмотрено только, что этот пост не может занимать одно и то же лицо более двух сроков подряд. Поэтому нынешнего главу республики даргинца Магомедали Магомедова может сменить другой даргинец.

Силы, возглавляемые Магомедовым и мэром Махачкалы Саидом Амировым, - одни из мощных политико-финансовых групп, сформировавшихся в Дагестане за последние 15 лет. Возвышение таких групп не проходит гладко, и скрытая, а временами и открытая борьба за власть продолжается по сей день. Дагестан устойчиво держит первое место в России по количеству терактов, причем на отдельных высших политиков и глав местных администраций покушались иногда несколько раз подряд. Обычно террор носит характер акции устрашения.

Если даргинцы "держат" администрацию, то в ДУМД (Духовном управлении мусульман Дагестана) преобладают аварцы. Как принято считать, в земельных и шире - экономических - спорах даргинцы используют административный ресурс, а аварцы пытаются мобилизовать религиозную ответственность населения. Но это деление во многом условно. Назвать ключевые фигуры экономических кланов глубоко верующими людьми трудно. В целом, власть в Дагестане воспринимается населением как "российская", что в данном случае значит: неверующая, лишенная признаков национальности. В основном борьба идет между частями чиновничества за доступ к основному на сегодняшний день ресурсу Дагестана - дотациям федерального Центра. Но вряд ли кто-то решится применить в спорах такое средство, как вооруженный конфликт. Все заинтересованные стороны больше уповают на интриги в Центре, ошибки противников и их "правильное освещение" через агентов влияния в Москве, а также на грядущие выборы.

С другой стороны, на протяжении истории тарикатами разработаны достаточно успешные способы регулирования этнических конфликтов средствами ислама: это запрет на вмешательство в дела соседей без крайне необходимости (именно поэтому так долго не трогали ваххабитские деревни в Дагестане), мобилизация духовенства и совместные мавлиды (ритуалы очищения от греховных, неправедных действий) воюющих сторон. Например, в 1999 году мавлид был устроен как попытка примирения с чеченцами, вторгшимися в республику. Общее правило поведения предусматривает, что только в крайних ситуациях протест может быть выражен открыто. Так, например, когда на похороны муфтия С.Абубакарова пришел представитель власти - а именно местную власть считали покровительницей ваххабитов и косвенной виновницей гибели муфтия, - отец покойного не подал ему руки. Такие символические жесты значат в Дагестане очень много, и сведения о них быстро распространяются, хотя дальше символический акций тарикаты обычно не идут.

Однако система срабатывает успешно только на ранних стадиях конфликта - при том уровне безработицы, какой установился в Дагестане, и остроте земельной проблемы достаточно относительно небольших денег, чтобы развить не один локальный конфликт. Вероятность такой войны остается большой, а причины ее в любом случае будут чисто экономическими, зато саму войну можно будет легко облечь в национальную или религиозную форму или хотя бы представить как национальный или религиозный конфликт, если это кому-нибудь понадобится. Ощущение войны в Дагестане витает в воздухе и служит, как ни странно, дополнительным средством предупреждения столкновений, поскольку усиливает самоорганизацию населения и заставляет общины ужесточать нормы, которые предписывают воздержание от открытого конфликта.

Москва и тарикаты

В Дагестане почти не ощущается ни того, что это часть России, ни влияния Москвы как федерального Центра. Решения, принимаемые в столице, никоим образом не влияют на жизнь республики. С другой стороны, и Центр почти не получает обратной связи от Дагестана. Иногда создается впечатление, что федеральная власть и отдельные мусульманские (и не мусульманские) субъекты федерации разделены стеной из толстого мутного стекла, искажающего звук и свет.

Проблема в том, что власть - прежде всего антропологически - не знает своего объекта управления. В советское время старались заниматься только этнографией, политическую антропологию - образ политики и политической картины мира в мышлении народа - не трогали. Незнание своей территории не ограничивается мусульманскими республиками: образ жизни и мышления Москвы часто пытаются распространить на всю Россию, что попросту невозможно. Соответственно, и процессы, происходящие в регионах, рассматриваются с позиций московской логики, которая не действует даже в русских областях Центральной России, не говоря уже о Сибири или национальных республиках. Отсутствие научной школы антропологии гибельно для такой большой страны, как Россия. С начала перестройки никакие полевые, даже этнографические исследования почти не проводились, поэтому большинству аналитиков лучше известна история регионов, чем современная ситуация. Это ярко видно по публикациям, посвященным Северному Кавказу: обстоятельно описываются исторические предпосылки, а их современные последствия ужимаются до одного-двух абзацев в самых общих выражениях. Идут войны, но никто не знает или не хочет знать их реальных причин; появляются новые религиозные и политические деятели, но никто не хочет знать, кто за ними стоит и каковы их взгляды.

Учитывая, что государственное финансирование этнических исследований недостаточно - даже штат министра по делам национальностей В.Ю.Зорина состоит из 15 человек, - удивляться такому положению вещей не приходится. Кроме этого, далеко не всегда лица, ответственные за национальную политику в России, стремятся понять ее особенности. Обычно результаты работы ученых представляются слишком сложными, поэтому, как правило, высшие чиновники руководствуются в своих действиях компиляциями, которые их референты составили из сообщений газет и необработанной информации из Интернета.

Соответственно, и степень незнания политических деятелей Центра о территориях, которыми приходится управлять, поразительна. Например, в 1999 году московские чиновники, которых направили расследовать события в Новолакском районе, жаловались, что им сказали, что в этом районе живут аварцы, и они взяли с собой переводчика, который в итоге так и не понадобился. Создавалось впечатление, будто высокая комиссия до приезда в Дагестан понятия не имела, что это тоже часть России, где 100% населения обучалось в русских школах и владеет русским языком!

Потребности дагестанских мусульман, на первый взгляд, неожиданны. Прежде всего они нуждаются в соблюдении хотя бы каких-то установленных правил игры - законов и Конституции. Это необходимо для установления более или менее понятных отношений с остальной Россией, хотя в Дагестане считают, что часть законодательства целесообразно передать в ведение местных органов, чтобы можно было ввести в него элементы мусульманского права (семейное право, отчасти финансовое, в том, что касается кредитов под проценты и т.д.). Это само по себе очень сложно.

Вторую потребность удовлетворить и того труднее - это необходимость уменьшить участие правящего клана и зависящей от него клиентелы в распределении дотационных денег, ввести прямой контроль Москвы, чтобы хоть какая-то часть их могла быть использована на восстановление производства в республике.

У самой власти тоже нет представления о том, что ей нужно от дагестанского ислама. Его вполне можно превратить в союзника, сотрудника. Например, нет смысла пытаться использовать те же тарикаты, чтобы заставить дагестанцев идти на машиностроительный завод, а не на рынок. Но с помощью тарикатов можно предотвращать локальные конфликты - а они неизбежно будут, если срочно не приступить к развитию дагестанской экономики. В любом случае, тарикаты возникли как структуры, альтернативные государству, чтоб не сказать антигосударственные. В том виде, в каком они есть, они созданы как эффективная форма оппозиции монгольскому империализму и максимально приспособлены к тому, чтобы уходить из-под государственного контроля. Поэтому ссориться с ними не стоит; если не вмешиваться в вопросы духовной жизни, отношения между государством и тарикатами строятся по принципу "кесарю кесарево". Между тем, их помощь может быть бесценна в том случае, если кто-то начнет "раскачивать ситуацию" в Дагестане, используя недовольство огромной массы безработных. Следует понимать, что ислам в Дагестане, как и в России в целом, уже превратился из молчаливого объекта управления в полноценного участника внутрироссийской политической жизни, ее субъекта и деятеля, не учитывать интересы которого уже невозможно.