Начало - здесь.

Христос идет к слабым, а они его не принимают. Таков сюжет Евангелия. Слабые и бедные люди евангельских рассказов не верят, что из их беды они могут подняться к спасению.

Но такова и затравленная, униженная, попавшая в самую клоаку нищеты, полная гордости и недоверия к миру девочка-подросток Нелли из "Униженных и оскорбленных". Добрый Иван Петрович терпит крушение в этом романе; запоздалое и уже не нужное герою раскаяние Наташи ничего поправить не может. В "Записках из подполья" герой грозится разрушить не только Добро фурьеристов и социалистов, но и вообще Добро как таковое. Герой повести, бедный и униженный, не верит, что осознав свои нормальные интересы, "человек тотчас же перестал бы делать пакости, тотчас же стал добрым и благородным"¹. А потому восклицает, что из принципа противодействия будет творить зло² - и творит, поглумившись над человеческим достоинством проститутки Лизы.

К таким героям относится и Родион Раскольников, ходатай с топором по делам бедняков, который оказывается способен не только к бунту, убийству, но и к наполеоновским мечтам, которые в пределе означают власть над миром. Он впервые у Достоевского ставит проблему теодицеи, предваряя эти же вопросы в устах Ивана Карамазова и Великого инквизитора. Надо сказать, что Наполеон как явление сильной личности, своего рода прообраз ницшеанского сверхчеловека, волновал русских писателей от Пушкина до Достоевского. Он вызывал и восторг, и отталкивание. Лев Толстой в "Войне и мире" просто придал ему облик мещанина³. Для Достоевского (в отличие от однозначного Толстого) Наполеон - проблема. Если учесть, что Достоевский читал книгу "короля французских мещан" Луи-Наполеона о Юлии Цезаре, написанную им под влиянием работы Т.Карлейля (которого Бердяев сравнивал с Ницше) о героях в мировой истории, то не забудем и того, что Карлейль говорил о Наполеоне I: "Наполеон жил в эпоху, когда в Бога более уже не верили, когда все значение безмолвности и сокровенности было превращено в пустой звук"⁴. Наполеоновские мечты Раскольникова можно принять как знак обезбоженности защитника низшего сословия (любит Наполеона и Смердяков), а 18 брюмера можно назвать первой репетицией восстания масс, которая отзовется в диктатуре Ленина-Сталина, Муссолини и Гитлера. Поразителен диалог Сони и Раскольникова. Соня - страдалица, истерзанная душевно своей вынужденной проституцией (ради спасения семьи от голода), гибелью отца, смертью мачехи, потеряв все, она тем не менее верит и надеется на спасение сестренки:

"- Нет, нет! Ее Бог защитит, Бог!.. - повторяла она, не помня себя.
- Да, может, и Бога-то совсем нет, - с каким-то даже злорадством ответил Раскольников, засмеялся и посмотрел на нее" (6, 246). А потом он вдруг кланяется и целует ей ногу. Как позже Ивана Карамазова, его душу мучают страдания людей, которые Бог почему-то не отменяет: "Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился" (6, 246), - объясняет он. Он вступает в борьбу с этими страданиями, желая найти на них ответ сверхчеловеческий, ответ избранной натуры, и - становится преступником. Мучения потрясенной собственным злодеянием души приводят его к публичному христианскому покаянию. Но народ на площади, когда собрался он покаяться, над ним смеется: "Он стал на колени. <...> - Ишь нахлестался! - заметил подле него один парень" (6, 405). А каторжники (тоже народ, самые сильные его представители, если верить Ницше, да и Достоевскому тоже) его ненавидят: "Его же самого не любили и избегали его. Его даже стали под конец ненавидеть - почему? Он не знал того. Презирали его, смеялись над его преступлением те, которые были гораздо его преступнее. <...> - Тебе ли было с топором ходить; не барское вовсе дело" (6, 418). То есть преступный топор - это дело обычное для народа, но не для образованного, который, по их понятиям, и не справился, не сумел до конца черту переступить.

Раскольников хочет вернуться за черту, отказывается от своего намерения быть сверхчеловеком. Но бедные, но простолюдины, как выясняется, более всего презирают слабых. Этот ходатай за бедных не смог играть их судьбами, как то делали позднее большевистские бесы, и был отторгнут бедными. По сути "Преступление и наказание" все пронизано евангельскими мотивами, парафразами вечного текста. Раскольникову, раскаявшемуся и принявшему в душу великую истину Христа, но когда-то все же соприкоснувшемуся со Злом, дано увидеть и апокалипсис "по Достоевскому", где русский народ и другие народы оказались способны лишь на взаимное истребление: "Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. <...> Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга. <...> Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. <...> Начались пожары, начался голод. Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса" (6, 419-420).

Одного из этих "чистых и избранных" являет нам Достоевский в романе "Идиот". Но что мы там видим? Отвергнут несчастными и Мышкин. Более того, он настолько не принят ими, что впадает в самый доподлинный, настоящий идиотизм. Князь отнюдь не Христос, хотя так часто говорят. Льва Николаевича Мышкина определил сам писатель: его герой - "положительно прекрасный человек", "рыцарь бедный". Пока Мышкин действует, он светоносен и отнюдь не слабоумен. Заметим при этом, что в детстве князь страдал слабоумием, его отправили в Швейцарию, в Европу, где он был вылечен и перестал быть идиотом. Он теряет рассудок к концу романа, не вынеся безумия российской жизни. То есть безусловным идиотом он становится снова в России. Впрочем, тут можно вспомнить и "Простодушного" Вольтера, и вообще характерную для европейской культуры ситуацию чистого сердцем человека, глупца, по мнению света, живущего вне светских условностей, а потому разоблачающего пороки того мира, в который он попал⁵. Князь, однако, никого не разоблачает, а главное - никому не в состоянии помочь. Он сам погибает. И по Достоевскому получается, что Россию спасет только чудо Богоявления, а не рыцарь бедный. Прекрасному человеку здесь делать нечего.

Ницше в еще большем смятении. Он отвергает Христа, ибо то верит, то не верит в Его божественность. Более того, для него Христос - идиот в медицинском смысле. У нас порой пишут, что, называя Христа идиотом, Ницше имел в виду князя Мышкина Достоевского, то есть не идиота, а блаженного, святого. Процитируем здесь авторитетного специалиста по философии Ницше: "Ссылка на Достоевского однозначно проясняет семантику слова: ⌠идиот■ здесь равен ⌠святому■"⁶. Но у Достоевского, когда Христос является, то он является в своем подлинном виде, в виде могучего Богочеловека (поэма о Великом инквизиторе). Писатель вполне отчетлив в употреблении слов. Впрочем, и Ницше вполне сознательно употребляет слова, в полном соответствии их смыслу. Не случайно, назвав Христа идиотом, он дальше бросает: "Умозаключение всех идиотов (выделено мной. - В.К.), включая сюда женщин и простонародье"⁷. А плебс для него - враг, грязь, лишенная всякой святости. То есть Христос для него и впрямь идиот. В отличие от Ницше, Достоевский никогда не назвал бы Христа идиотом, поскольку даже в муках и гибели на кресте Христос сохранил ясность Божественного разума. И в этом Его кардинальное отличие от Мышкина.

Идиотизм жизни, ее безумие лишают Мышкина способности к мысли, ибо у него нет силы Богочеловека к сопротивлению. Пережив потрясение, "он уже ничего не понимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окруживших его людей" (8, 507). И в эпилоге вызывает только жалость у посещавших швейцарскую лечебницу для душевнобольных своим "больным и униженным состоянием" (8, 509). Для Достоевского впадение в идиотизм - это потеря светоносного духа, Божественной искры самосознания, что делает человека человеком. И Христос - это та норма жизни, к которой надо стремиться⁸, все остальное - безумие, сопряженное с коварством и низостью духа. Истинный идиот Смердяков коварен и ищет в жизни выгоды. По мысли же Достоевского, как увидим дальше, за Христом идут отнюдь не идиоты, не приземленные и ищущие выгод люди, а сильные и могучие.

За кем же идут так называемые простые люди? - За бесом Верховенским, вокруг которого бесы помельче, из тех, кто, по выражению Камю, "в мансарде готовит апокалипсисы"⁹. Они все небогаты, даже бедны, но они бунтуют против христианства.

В России одним из знаковых инспираторов низового восстания был Сергей Нечаев. Он потерпел крах, но Достоевский в образе Петруши Верховенского (роман "Бесы") показывает его потенциальные возможности. И подробное исследование этого типа выявляет его антихристианскую языческую направленность. Верховенский группирует вокруг себя слабых, униженных и оскорбленных, вплоть до каторжных. В "Бесах" Достоевский изобразил восстание языческих смыслов и символов. Христу здесь противопоставляется Иван Царевич, подозрительно смахивающий на Стеньку Разина (я имею в виду образ Ставрогина). Приведу отрывок из беседы Петра Верховенского со Ставрогиным. Бес предсказывает языческую вакханалию и определяет роль Ставрогина в этом процессе:

"Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, - вот чего надо! <...> Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?
- Кого?
- Ивана-царевича.
- Кого-о?
-Ивана-царевича; вас, вас!" (10, 325; курсив мой. - В.К.)).

Любопытно, что сам бес Верховенский носит западноевропейскую маску "социалиста", едва ли не представителя "Интернационалки". Но в социализме его возникают вскоре сомнения - и на бытовом, и на политическом уровне. "Я ведь мошенник, а не социалист" (10,324), - бросает он Ставрогину. Ставрогин даже подозревает, что "Петруша" - "из высшей полиции". Однако это подозрение бес Верховенский отметает: "Нет, покамест не из высшей полиции" (10, 300). Замечательно это "покамест"! И помогает ему, конечно, не Христос, не христианство: почвенно-языческие боги, к которым взывает молодой Верховенский, в христианской традиции суть бесы, враждебны христианской, то есть пришлой религии. Спровоцировав Шатова на очевидно губительный для того визит к "нашим", бес ликует, вполне понимая, кто ему помогает. "Ну, хорош же ты теперь! - весело обдумывал Петр Степанович, выходя на улицу, - хорош будешь и вечером, а мне именно такого тебя теперь надо, и лучше желать нельзя, лучше желать нельзя! Сам русский бог помогает!" (10, 295). Русский бог, то есть бог места, почвенный, языческий, не христианский бог, как выясняется из этих слов, есть повелитель Верховенского.

Достоевский пытается найти спасение от этих бед, противопоставить восстанию почвенных богов - Христа. И лекарство против отечественного бесовства он видит одно: "Христианство есть единственное убежище Русской Земли ото всех ее зол" (30, кн.1, 68), - писал он в 1879 г. в связи с публикацией в журнале главы "Pro и contra" из "Братьев Карамазовых". Поэтому Достоевский не просто поддерживал, а боролся за утверждение того чувства христианской религиозности, которое Фрейд называл иллюзией, поражение которой он, как и Ницше, и Фрейд, прекрасно видел, испытывая от этого, однако, не радость, а метафизическую тоску. Бесы, то есть племенные боги, - это, для Достоевского, боги раздора. Бог должен быть один, иначе наступит антропофагия. Отсюда его знаменитый афоризм: "Если Бога нет, то все дозволено". Как писал блистательный русский философ Серебряного века Е.Н.Трубецкой: "Настоящий сверхнародный Мессия и нужнее, и ближе подлинному религиозному сознанию, чем ограниченное национальное божество. Тот истинный Христос, в которого мы готовы верить, поднимает нас над нашими национальными немощами, а не утверждает нас в них"¹⁰.

Этот наднациональный европеизм христианства, однако, раздражал Ницше не меньше, чем Верховенского. Он за силу и волю к власти, но ненавидит эту волю в христианстве: "Христианское движение, как европейское движение, с самого начала есть общее движение всего негодного и вырождающегося, которое с христианством хочет приобрести власть. <...> Христианство не было национальным, не обусловливалось расой. Оно обращалось ко всем обездоленным жизнью, оно имело своих союзников повсюду. <...> Все удачливое, гордое, смелое, красота прежде всего, болезненно поражает его слух и зрение"¹¹. Думаю, что Ницше понимал особую силу Христа, и это раздражало его. Сила доброго Христа была в том, что Он отказался от своей власти на Земле и стал наднациональным Богом, объединившим Европу. Призыв Ницше возвратиться к языческим богам, то есть к тем временам, когда, по словам русского историка Т.Н.Грановского, воевали не только люди, но и боги, не давал основы для единой Европы и европейской культуры. В отказе от племенной власти была самая большая объединяющая сила. Но по Ницше именно это христианское единство выступает против свободы, желая уничтожить все сильное, свободное и здоровое. По Достоевскому же, как ясно из его романов, христиане могут быть носителями света, но никогда - победителями. Это и приносящая себя в жертву Соня Мармеладова, это и князь Мышкин, от противоречий и бедствий действительности впадающий в идиотизм, это даже и Зосима, который "пропах", не став в глазах толпы тем, за кем можно идти и чьему примеру следовать. Неудачей заканчивается и попытки Алеши наладить мир в семействе. Мысль русского писателя трагична: Христос - необходим людям, но в этом мире существует другая истина, другой расклад сил, при которых Христос - всегда неудачник. Торжествуют здесь, в этом мире, как правило, бесы. В этом контексте очень показательны, значимы и приобретают осмысленность слова Достоевского, что он с Христом, а не с истиной, истиной мира сего.

В явном разномыслии между Достоевским и Ницше, как показала история, прав оказался скорее Достоевский: расправа с христианством была характерна как для большевиков, так и для нацистов. Более того, именно нацисты (немцы, которых так не любил Ницше) вернулись к почвенным языческим богам, совсем так, как требовал мыслитель: "Поистине, для богов нет иной альтернативы: или они есть воля к власти, и тогда они бывают национальными божествами, - или же они есть бессилие к власти - и тогда они по необходимости делаются добрыми..."¹². Любопытно, что именно Ницше первым (до сталинских расправ с "космополитами") употребляет возрожденное Петраркой греческое слово "космополит" в отрицательном смысле. При этом космополитом у него оказывается Христос: "Он пошел, как и народ Его, на чужбину, начал странствовать, и с тех пор он уже нигде не оставался в покое, пока наконец не сделался всюду туземцем - великий космополит (курсив мой. -В.К.), - пока не перетянул на свою сторону ⌠великое число■ и половину земли. Но Бог ⌠великого числа■, демократ между богами, несмотря на это не сделался гордым богом язычников; Он остался иудеем, Он остался Богом закоулка, Богом всех темных углов и мест, всех нездоровых жилищ целого мира!.. Царство Его мира всегда было царством преисподней, госпиталем, царством souterrain, царством гетто... И сам Он, такой бледный, такой слабый, такой декадент..."¹³.

По убеждению Достоевского, Христос в этом мире, как я уже говорил, победы не имеет. И это нисколько не противоречит евангельским текстам, где Христос исцеляет и воскрешает. Речь ведь идет о возможности окончательной победы над злом в сем мире. А тут Он бессилен. Как я полагаю, в Евангелии написан великий символ - на все времена: добро всегда унижено и распято, оплевано народом, тем народом, к которому добро нисходит, более того, на Земле Его победа и невозможна. "Царство Мое не от мира сего" (Ин 18, 36). И только в экстатических видениях Апокалипсиса, в предчувствии конца света можно было ожидать явления Христа. Именно это чувство надвигающейся катастрофы мы видим у Достоевского, поэтому он так исступленно призывает Христа, Христа в силе.

Окончание следует...

Примечания:

¹ Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30-ти т. Т. 5. Л., 1973. С. 110. Далее все сноски на это издание даны прямо в тексте.

² Его речи воспринимают обычно только как полемику с социалистами, но в письме к брату от 26 марта 1864 г. сам Достоевский назвал их "богохульством" (28, кн. II, 73).

³ Вчитываясь в толстовское описание Наполеона, отчетливо видишь сквозь одеяние императора черты французского лавочника: "Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. <...> Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди" (Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22-х т. Т. VI. М., 1980. С. 27).

⁴ Карлейль Томас. Герои, почитание героев и героическое в истории // Карлейль Томас. Теперь и прежде. М., 1994. С. 193.

⁵ "Сюжет о глупце, который пускается в путь, чтобы осуществить свой идеал и улучшить мир, можно осмыслить так, что на поверхность выйдут реальные проблемы действительного мира и будут показаны действительные жизненные конфликты. Чистота и непосредственность глупца, пусть даже у него и не будет намерения достичь каких-то конкретных целей, бывает такой, что, куда ни ступит его нога, он сразу же и без всякого намерения со своей стороны оказывается в центре событий, проникает в самое их существо, так что проявляются все конфликты, скрытые или явные, - вспомним "Идиот" Достоевского. При этом может получаться так, что и сам глупец запутывается во всеобщем контексте вины, берет на себя ответственность за происходящее и тогда становится трагическим героем" (Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М.-СПб., 2000. С. 290).

⁶ Свасьян К.А. Примечания к "Антихристу" // Ницше Ф. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. М., 1990. С. 802.

⁷ Ницше Ф. Антихрист. Афоризм 53. С. 679.

⁸ По справедливому замечанию немецкого исследователя, для Достоевского "Христос - прообраз человека, осуществление того идеала, который каждый из нас носит в своем сердце" (Мюллер Людольф. Религия Достоевского // Мюллер Людольф. Понять Россию: историко-культурные исследования. М., 2000. С. 315).

⁹ Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 167-168.

¹⁰ Трубецкой Е.Н. Старый и новый национальный мессианизм // Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994. С. 341.

¹¹ Ницше Ф. Антихрист. Афоризм 51. С. 677.

¹² Там же. Афоризм 16. С. 643.

¹³ Там же. Афоризм 17. С. 644.