Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

События | Периодика
Тема: Истина vs. метод / Политика / < Вы здесь
Загадка истории философии. Продолжение
Опыт антропософского прочтения "Загадок философии" Р.Штейнера

Дата публикации:  4 Сентября 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Статья появится в сентябрьском номере журнала "Вопросы философии"

Начало - здесь.

Формулу будущих "Загадок философии"1 мы находим в одном письме Рудольфа Штейнера, датированного 5 декабря 1890 года: "Что философия в конце концов должна быть большим монологом, который ведет человеческое самосознание, чтобы понять самое себя и вместе с тем и мир, было мне ясно с самого начала"2. Историкам философии, которые в своей занятости деревьями отдельных систем и воззрений не догадываются о том, что они находятся собственно в лесу, этот отрывок мог бы стать началом прозрения. Ибо камень, о который спотыкались и спотыкаются до сих пор практически все истории философии, есть, говоря вслед за Платоном, неумение, глядя на многое, видеть одно. Что бы мы сказали о читателе, внимание которого было бы поглощено не смыслом текста, а отдельными предложениями, не предложениями даже, а словами, и даже не словами, а - буквами "в себе и для себя"? Историки философии склонны забывать, что смысл и оправдание их ремесла не в структуралистически замурованной контроверзе, скажем, Платона и Аристотеля, а в том проблемном поле, на фоне которого названная контроверза перестает быть чисто филологическим времяпровождением и осмысляется как фактор мирового свершения. Можно было, конечно (особенно находясь в культурном немецком пространстве до нулевого 1945 года), побить все рекорды по части регистрации букв-букашек, написав, как Г. Файхингер, тысячестраничный комментарий к начальным семидесяти страницам "Критики чистого разума" или, как Э.Адикес, не остановившись даже перед анализом чернил, которыми была написана "Критика чистого разума". Очевидно, что суть не в этом тщании самом по себе, а в его пригодности или непригодности для некой более значительной задачи. Еще раз словами автора "Загадок философии": "Чего хотели истинные философы всех времен? Ничего кроме того, чтобы вещи возвещали нам свое существо, чтобы они высказывались сами, когда дух предоставляет им себя в качестве органа речи"3. По аналогии: чего хотели и хотят истинные историки философии? Ответ: ничего кроме того, чтобы философы прошлого возвещали им свое существо, чтобы они высказывались в своем главном и оставшемся неизреченным, когда их интерпретаторы предоставляют им себя в качестве органа речи. Историк философии в этом смысле оказывается не просто излагателем или комментатором готовых мировоззрений, но их соавтором, корректором, исповедником, если угодно - душеприказчиком. Чтобы сказанное не показалось парадоксом, надо будет свыкнуться с мыслью, что история философии как продолжающийся монолог самосознания не может довлеть себе ни в одном, пусть прекраснейшем, из своих мгновений, но представляет собою открытый поток одного сознания, где сказанное и оформленное являет, как правило, лишь верхушку подспудного айсберга. Если историки философии фиксируют именно сказанную и явную мысль, пренебрегая ее брожением и становлением, то отношение представленных ими философий к оригиналам в лучшем случае напоминает отношение фотографических снимков к жизни лица. Загадки философии суть загадки действующих в ней скрыто и подсознательно сил и соотношений, так что история философии может в целом быть сама только завершением и (по-гегелевски) снятием философии, смертью ее в прежнем качестве и воскресением в новой форме. Ибо философия, завершенная и эксплицированная во всех своих подспудностях, обращенная на свое прошлое и осознавшая его в своем настоящем, стоит к философии (в обычном смысле) в таком же отношении, как, скажем, "Естественная история творения" к самому творению. Она есть уже не философия (в обычном смысле), а некая иная "софия": теософия4 или антропософия.

Книга "Загадки философии" завершается "Кратко изложенным обзором антропософии" (Skizzenhaft dargestellter Ausblick auf eine Anthroposophie). Антропософия, как это явствует из следующего, есть метаморфоз философии со всеми ее вне-, над- и околофилософскими предпосылками в некий беспредпосылочный тип познания, не допускающий ни одного суждения, в основе которого не лежали бы опыт и абсолютная выверка сознанием. Что западная философия всегда ходила в прислужницах, это очевидно. Менее очевидно, хотя и бесспорно, что она, пусть не всегда осознанно, искала автономии и самоопределения. В Средние века место ее располагалось под теологией, с начала Нового времени под естествознанием, но как в том, так и в этом случае ее наследственным грехом была догматика, все равно: догматически положенный Бог или догматически положенная материя. Воля к самоосвобождению пронизывает ее со времен Бекона и Декарта, но чем истовее силится она выдавить из себя рабыню, тем глубже засевшим обнаруживает себя рабское в ней. Каждая новая попытка реформации или даже революции разоблачает себя в конце концов как более или менее удачно замаскированная реставрация. Очевидно, что корень всех зол лежал в непродуманности и неэксплицированности оснований, собственно говоря, в отсутствии или недостаточной проработанности теории познания. Если основанием философии может быть не что иное, как критическая и познающая мысль, то подмена этого основания любой догматикой (Бог, мир идей, вещь в себе, материя) обрекает философское построение на аварийность. Идеальная или материальная основа мира может всерьез обсуждаться только при условии, что то и другое суть продукты мышления и что начинать, стало быть, следует не с них, а с природы порождающего их мышления. История философских поражений есть нежелание или неумение начать с опыта мышления; философы предпочитали стартовать с площадок соседнего теологического (позднее естественнонаучного) факультета даже и в тех случаях, когда согласно заявленной программе речь должна была бы идти именно о критической ревизии мыслительно познавательных средств. Так выглядит картина в ставшем, уже изложенном виде. Гораздо важнее было бы проследить внутреннюю борьбу этих мыслителей, именно: чего они, собственно говоря, добиваются и что вынуждает их капитулировать в той или иной точке приближения к цели. Рудольф Штейнер: "При рассмотрении формирования философских мировоззрений от античности до нашего времени в устремлениях и поисках мыслителей обнаруживаются глубинные течения, которые не находят у них осознанного и полного выражения, а пребывают в них сугубо инстинктивно. В этих течениях есть действенные силы, которые дают идеям направление, зачастую и форму, однако как таковые остаются скрытыми от ищущего духовного взгляда этих мыслителей. Изложение в их сочинениях часто производит такое впечатление, будто их авторы движимы скрытыми силами, не внушающими им доверия и даже отпугивающими их. [...] То, что утверждается в этих мыслительных мирах, есть выражение познавательных сил, которые - пусть неосознанно - владеют философами, не находя, однако, какого-либо сознательного развития в их идейных конструкциях"5. Загадки философии и суть познавательные силы философии, не находящие сознательного развития. Антропософия есть их разгадка. Услышать в истории философии длинный монолог самосознания предполагает двоякое: прежде всего, умение воплощенно пережить ее как личную судьбу и жизнь, то есть стать ею, и дальше - не просто стать ею, но и над нею, чтобы уметь отделять существенное от побочного, выявлять скрытые силы и тенденции, вести тысячеголосие мысли, не давая ни одному голосу задержаться дольше, чем этого требует стиль и композиция целого, словом, излагать факты философской истории не просто как историю философии, но как ее судьбу, где в качестве субъекта выступает - сознающий себя мир, зовущийся "по установлению" Платоном, или Аристотелем, или Августином, или Декартом, а в качестве объекта - мир себя не сознающий, и где ошибки и заблуждения первоозначенного мира каузально отзываются в мире втором потрясениями и ударами судьбы.

Не было бы ничего странного, если бы обыватель эпохи религиозных войн, содрогаясь от непостижимой свирепости происходящего, говорил о Божьей каре и конце времен, но не допускал и мысли о том, что он и тысячи малых мира сего расплачиваются жизнями за неумение или нежелание ученых богословов поладить друг с другом в спорах вокруг какого-нибудь одного слова или даже какой-нибудь одной буквы. Равным образом нет ничего странного, если и современный обыватель, находящий свою смерть на каком-нибудь "Титанике" или в сверхскоростном средстве передвижения, никак не способен постичь, что гибнет он (и тысячи ему подобных), оттого что некоторые люди когда-то сподобились без понимания и ответственности овеществить некоторые мысли и что, следовательно, этот - разверзшийся буквально - сегодняшний ад есть по всей строгости не что иное, как - вчерашняя мысль. Но странно и уже почти фатально, что этого никак не хотят взять в толк философы, которым до сих пор и несмотря ни на что кажется, что мысли, возникающие в их голове, этой же головой производятся, ей принадлежат и из нее, словно бы по щучьему велению, назначают миру быть чем угодно: "вещью в себе", "Титаником" или "моим представлением". Грань превращения философии в антропософию - это результат мыслительного наблюдения и осознания того, что человеческие мысли суть наиболее зрелые и, стало быть, наиболее действенные реальности мировой эволюции. Отрицать это можно разве что с таким же успехом, с каким ученые медики отрицают пагубные последствия применения тех или иных лекарственных препаратов. Верит ли специалистам паства (пациенты) или нет, до этого организму нет ровным счетом никакого дела. Он реагирует, независимо от мнений о нем и их опроса: самоотказом, если его подгоняют под фальшивые теории и обобщения, или жизнеспособностью, если действуют сообразно его природе.

Мысль как реальность мира, преломленная в голове естествоиспытателя, политика или кого угодно еще в этом роде, способна - в зависимости от качества преломления, то есть своей продуманности, - обезобразить этот мир до неузнаваемости или ожизнетворить его. Но попробуем-ка проследить ее в наиболее зрелой и самосознающей ее потенции, в философии. Геологи изучают мир по осадочным, магматическим и метаморфическим горным породам. Историки по фактам истории. Что же, если не косность и чванство расслабленного интеллекта, мешает и философам изучать мир, не плетясь в обозе позитивных наук и не пребывая под гипнозом всякого рода "дискурсов" (ученый эвфемизм, расшифровываемый как просто болтовня), а в точке самодостаточности, что означает: по становлению, брожению, преобразованию, катаклизмам, затвердению мыслепород. Ведь может статься, что мыслительные усилия больших умов играют в мировом свершении роль, по сравнению с которой землетрясения, эпидемии, переходы через Рубикон, революции и войны выглядят все еще игрой теней! Философам пристало бы говорить о философских эпохах в несоизмеримо более точном и роковом, космогоническом смысле, чем геологи говорят о геологических эпохах, а историки об исторических. Но вот же люди, для которых совершенно очевидно, например, что выхлопные газы автомобиля загрязняют атмосферу, по какому-то колдовскому недомыслию отказывают в этой очевидности собственным (или каким угодно другим) выхлопным мыслям. Мысли для них лишены реальности либо субъективно реальны, тогда как объективно реальны для них только процессы, происходящие "в природе", скажем, травы, растущие на лугу, как будто мысль о травах происходит где-то вне природы и как будто само деление на субъективное и объективное не есть уже мысль! Антропософия мысли визирована гетевским опытом мысли, согласно которому мысль - это зрелая природа, высший этап эволюции природы, на котором она уже не просто развивается, но и способна сознавать и познавать свое развитие. Мировое свершение свершается двояко: один раз, скажем, как движение небесных тел "в небе", другой раз как мысль о законах этого движения "в голове". Очевидно, что этот другой раз (познание) по рангу - объективно и онтологически - превышает любое просто свершение. Философия Штейнера, в которой этo наблюдение положено во главу угла, регламентирует как опыт и результат наблюдения по естественнонаучному методу то именно, что традиционно всегда постулировалось как трансцендентальная - и непостижимая - основа основ (Бог Декарта, который "не может быть обманщиком", кантовское "отрицательно мыслимое, демаркационное понятие", "Я" Фихте, "тождество" Шеллинга, "бессознательное" Гартмана и т.д.). Мы едва ли поймем что-либо по существу в философском театре (особенно Нового времени), если упустим из виду распределение ролей и пафос таксономии в философском познании мира. Опыт значит здесь: только чувственный опыт; все сверхчувственное внеопытно и допустимо лишь в рамках предварительной метафизической, то есть не-научной заявки. Можно было, разумеется, и метафизику подавать как науку, больше - как энциклопедию философских наук, но в сугубо старом смысле (именно в смысле scientia как ars) или просто в переносном смысле; наукой в прямом и собственном смысле могло быть только то, в основе чего лежал чувственный опыт. После всего этого едва ли покажется удивительным, что философия духа Штейнера, которая не имеет ничего общего ни с какой метафизикой и мистикой и сознает себя как расширенное и органически перерастающее в духоведение природоведение, вынуждена была облачиться в теософскую шкуру, по той оригинальной причине, что в стране мыслителей, Германии, не нашлось ни одного мыслителя, который согласился бы обменять кантианскую чечевичную похлебку на свое первородство, зато нашлись не-философы (теософы), в которых неумение прослеживать загадки философии на философски адекватном языке компенсировалось живым интересом к самому существу темы. Современные философы - или те, кто считают себя таковыми, - могли бы удостоверить наличие или отсутствие в себе философской интеллигентности (а не все еще агитаторских страстей) отношением к этим самым "Загадкам философии". Отругиваться от философа самосознания Штейнера, который, в философских ли, теософских ли, каких угодно еще эмблемах6, говорит о том, невыраженностью чего тысячелетиями страдала философия, едва ли свидетельствует об остроте и мужестве ума. Никто не был столь же несправедлив к творцу антропософии, как философы, которые и по сей день предпочитают либо вообще замалчивать его, либо нести о нем вздор - в том и другом случае не читая его. Их бессменный патрон-хранитель, священный тотем их геральдического щита, - некая почтенная схоластическая окаменелость под именем профессор философии Кремонини, тот самый Чезаре Кремонини, который в XVII веке отказался смотреть в телескоп, "так как это опровергает Аристотеля".

Окончание следует...

Примечания:


Вернуться1
В первом, посвященном Эрнсту Геккелю, издании 1901 года, вышедшем под названием "Миро- и жизневоззрения в XIX веке".


Вернуться2
R.Steiner, Briefe 1. 1881-1891. Dornach. 1948. S. 143.


Вернуться3
Из вступительной статьи к гетевским "Изречениям в прозе". Goethes Naturwissenschaftliche Schriften. Mit Einleitungen und Erläuterungen im Text herausgegeben von Rudolf Steiner. Dornach. 1982, Bd. 5, S. 340.


Вернуться4
Не смешивать ни с каким из традиционных эзотерических течений как Запада, так и Востока. Теософия Рудольфа Штейнера есть теософия гетеанизма; понять ее без Тибета, без средневековых алхимиков и мистиков или Блаватской не только можно, но и единственно нужно. Понять ее без Геккеля, без естествознания и естественно-научного образа мысли нельзя.


Вернуться5
R. Steiner, Die Rätsel der Philosophie in ihrer Geschichte als Umriß dargestellt. Dornach. 1985. S. 594.


Вернуться6
Из последней, автобиографической, книги "Мой жизненный путь": "Если я тогда не использовал еще термин "антропософия", то оттого лишь, что в моей душевной жизни дело идет прежде всего о созерцаниях, а вовсе не о терминологии". R.Steiner, Mein Lebensgang. Dornach. 1975. S. 174.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие статьи по теме 'Истина vs. метод' (архив темы):
Владислав Савин, Микроэкономические основы регулирования общественных систем получения квалификации /03.09/
При отсутствии должного регулирования ситуация на рынке труда автоматически складывается таким образом, что квалифицированный работник уступает место бездари.
Руглый стол #31. Кнутопряник /03.09/
- а также прямой обман, грубый окрик и прочие методы управления обсуждают Сергей Кара-Мурза, Владимир Фадеев, Федор Гиренок и Дмитрий Замятин. Ругань по существу.
Карен Свасьян, Загадка истории философии /02.09/
Если историк имеет дело с фактами истории, то внимание философа обращено в первую очередь на проблему истории как таковой. Парадокс заявляет о себе там, где историк наряду с прочими фактами истории преднаходит и факты философии, философию как факт.
Юрий Громыко, Проблемы устойчивого развития. Окончание /02.09/
Разбор идей Побиска Кузнецова. Попытка применить инженерно-технические методы к исследованию общества. (отзывы)
Юрий Громыко, Проблемы устойчивого развития. Продолжение /29.08/
Идолы современного сознания, особенно Российского, несколько иные, нежели те, о которых говорил и писал Ф.Бэкон. Мы прежде всего в качестве такого идола выделили бы совершенно утопичную и невозможную идею встроиться в мировое западное сообщество. Россия никуда не может встроиться - просто в силу своих размеров.
Карен Свасьян
Карен
СВАСЬЯН
Историк философии

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

архив темы: