Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

События | Периодика
Тема: Истина vs. метод / Политика / < Вы здесь
Поэтика катастроф. Часть 1
Страховой полис для полиса, объятого страхом

Дата публикации:  5 Сентября 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

До тех пор, пока математика описывает реальность, она не точна, и до тех пор, пока она точна, - она не описывает реальность.

Альберт Эйнштейн

Тот, кто первый сказал, что новое - это хорошо забытое старое, определенно лукавил, если только вообще можно что-либо сказать впервые. Впрочем, следует отдать должное творцу этой крылатой фразы уже потому, что она прекрасно отражает одно наше исключительно глубокое желание, а именно: судить о новом, исходя из наших знаний. Но что представляют собой любые знания, если не опыт, то есть знание-о-старом? Собственно, вера в непобедимость знания - фактически, наша вера в самих себя, наша видовая гордость - зиждется на этом, далеко не бесспорном, предположении. Другими словами, если новое - это не хорошо забытое старое, тогда наши знания (и умения) - источник нашего видового "шовинизма" - ничего не стоят.

Однако, возразит эрудит, если нам уже удалось познать некоторые законы природы, пускай даже не все, мы можем на них одинаково прочно опереться, как сейчас, так и в будущем! Да, ответим мы - эта поговорка (новое - это хорошо забытое старое) логически совершенно равнозначна вере в существование законов природы. Однако сама такая наша вера, как теперь выясняется трудами историков и культурологов, представляет собою определенное новшество. Впрочем, давайте поразмышляем вначале над самой формулировкой этого неожиданного открытия: вера в отсутствие новшеств сама представляет собой новшество - не выглядит ли она несколько странной и не согласующейся сама с собой?

При ближайшем рассмотрении выясняется, что отождествление науки с поисками "законов природы" ведет свое начало со схоластических поисков понимания воли Божией, то есть являет собой логическое развитие совершенно определенной религиозной веры в то, что божество правит Вселенной через издание законов - просто как феодал своим имением. Европейская вера в науку, занимающуюся поиском мировых законов, - это, по сути дела, продолжение христианского богоискательства. При попытках же найти аналог этому подходу в других культурах обнаруживается совершенно иной взгляд на мир. Так, согласно Аристотелю, живые объекты не подчиняются внешним законам. Китайская же философия видит в мировом порядке не слепое подчинение мира некоему определенному раз и навсегда закону, а самопроизвольное стремление к гармонии, которая может пониматься и как следование некоторому правилу, и как его нарушение, в зависимости от ситуации.

Нельзя не признать, что во многих важных областях, например в физике, европейская стратегия познания, а именно - попытки все более и более приблизиться к пониманию некоей устойчивой и повторяющейся закономерности, имели практический успех в том смысле, что способствовали решению западной цивилизацией множества утилитарных вопросов. Сам процесс развития технологий, как выяснилось, может носить устойчивый характер только в тех областях, где наблюдается лишь повторение однородных явлений, не несущих ничего принципиально нового по сравнению с предшествующими. То есть технология преуспела больше всего там, где энергия богоискателя могла дать побочный продукт в виде параллельного открытия закономерностей, имеющих (как выяснилось только в дальнейшем) прикладное значение.

Итак, к ХХ веку в умах нерелигиозных ученых, пришедших на смену наивным богоискателям (религию саму по себе в данной статье мы не рассматриваем в принципе), сложилась следующая картина: мир познаваем и управляется конечным числом закономерностей, которые предстоит открыть. То, что мы фактически знаем об окружающем мире немного, в принципе исправимо и зависит от наших совместных усилий (усилий науки). То, что непознаваемо в принципе - не имеет никакого практического значения, кроме свойства быть предметом религиозной дискуссии.

Все было бы хорошо, если бы идиллическая картина торжества знания над невежеством не омрачалась бы временами свидетельствами полного провала всех предсказаний и рациональных построений, когда новое вдруг проявляло себя "во всей красе", причем не в качестве хорошо забытого старого, а в качестве совершенно новом, непонятом, загадочном и угрожающем. Вначале это явление окрестили революцией, затем, когда репутация термина оказалась запятнанной возникшими по ходу дела нежелательными ассоциациями с конкретными историческими событиями, в обиход вошел другой термин: катастрофа.

Итак, в современном понимании катастрофа - это эвфемизм существенной инновации, придается этому термину отрицательная коннотация или положительная.

Сама история введения данного термина в обиход поучительна и интересна: в середине XVIII века швейцарский биолог Шарль Боне (Charles Bonnet) высказал теорию, согласно которой жизнь на планете подвергается воздействию периодических катаклизмов - катастроф, - в ходе которых большинство живых существ вымирает, а оставшиеся в живых приобретают совершенно иной облик. В 1812 году французский ученый Ж.Кювье использовал эту теорию катастроф для объяснения наблюдаемых в геологических пластах смен фауны и флоры, а авторство Шарля Боне было на какое-то время незаслуженно забыто. В конце 60-е годов ХХ столетия активный французский и ныне здравствующий математик Рене Том (Rene Thom), занимающийся теорией особенностей дифференцируемых отображений - разделом математики малоизвестным и малопонятным вне узкого круга геометров, - заинтересовался возможностью применения своих знаний для объяснения биологических катаклизмов.

Таким образом, название "теория катастроф" не случайно, оно призвано не только подчеркнуть преемственность и национальный приоритет в исследовании данной области, но и, как верно отмечают некоторые, служить целям рекламы. Сразу скажем, реклама оказалась удачной: теория уже самим своим названием привлекла множество нематематиков, в их числе и гуманитариев, часть из которых просто по недостатку методологической квалификации оказались неспособными оценить значение этой теории реалистически (как и смысл любого другого математического построения).

Для людей, более изощренных в методологии наук, достаточно предсказуемым оказалось то, что главных и наиболее бесспорных своих успехов теория катастроф добилась не в области предсказания социальных или даже биологических катастроф, а в области физики (теория устойчивости кораблей, разрушения мостовых конструкций, поведения волновых фронтов и т.д.), что признают и сами ее авторы. Впрочем, именно в лице выдающегося российского математика академика Арнольда мы имеем одного из основателей попыток применения теории катастроф для наиболее общего описания квазикатастрофических инноваций в общественной жизни (см. теория перестроек).

В современной науке существуют, помимо собственно теории катастроф, еще два направления: это неравновесная термодинамика (И.Пригожин) и синергетика (Г.Хакен). Эти направления в качестве модели катастрофы или революции пытаются использовать физическую аналогию с фазовыми переходами, ведущими к изменению агрегатного состояния вещества. Так, нагревая или охлаждая воду, при строго определенных значениях температуры (управляющий параметр), синергетика рассматривает возникновение упорядоченных макроструктур как рождение коллективных типов поведения огромного числа входящих в макроструктуру элементов. Такие типы поведения, называемые модами, появляются под действием флуктуаций в момент потери макросистемой устойчивости. Они конкурируют между собой и выживает форма, наиболее приспособленная к внешним условиям.

При всех существующих различиях, эти направления похожи между собой хотя бы тем, что оперируют конечным символьным языком с ограниченным по определению набором комбинаций символов и смыслов. При этом окружающий мир оказывается сложнее любого языка описания и постоянно преподносит неожиданности и сюрпризы, которые остается только научится замечать (хотя можно и продолжать упорно отрицать). Таким образом, любая "новизна" в таком языке предсказуема и может быть только псевдо-новизной - математической случайностью события в ряду однородных ему - то есть некоей умозрительной подделкой под настоящую новизну и настоящую непредсказуемость.

В синергетике попытка предсказать "новое" оборачивается предсказанием всего лишь "хорошо забытого старого". Эта дисциплина вводит понятия типа "конечной причинности", "памяти о будущем", "воспоминания будущей активности" и т.д. Другими словами, как утверждает синергетика, паттерны самоорганизации и эволюции существуют до самой эволюции, говоря языком классической философии, языком Платона: идея чашки существует до чашки. Однако же это и означает, что в синергетике не остается никакого места для принципиальной новизны, эволюции и революции, понимаемых как постоянное или периодическое рождение совершенно новой реальности. В синергетике не только будущее предопределено, но и настоящее определяется из будущего, положением аттрактора, "уже" находящегося в будущем. Приходится, однако, выбирать: либо аттрактор действительно находится в будущем, и тогда о нем невозможно получить никакой информации, подтверждающей или опровергающей его существование и выводы ученых, либо он "не совсем" в будущем, а уже наличествует и в настоящем хотя бы в виде своего описания.

Приходится признать, что попытка описать возникновение нового каким-либо законом противоречива в своем основании: ведь вывести новое путем применения любого правила из "старого" означало бы отрицать саму новизну нового, признаваясь самому себе, что мы вывели не "новое", а нечто другое, что не имеет полного права называться "новым". Можно, опять же, принимать этот принцип догматически: "новое - это хорошо забытое старое", что избавит нас от неприятного ощущения неопределенности. Однако если не прятать голову в песок, следует понимать, что реальность, кроме "хорошо забытого старого", несет в себе еще нечто, чего не было раньше никогда.

Нельзя сказать, что синергетика и неравновесная термодинамика полностью игнорируют проблему новизны, но они пытаются решить ее, отождествив новизну с вероятностью. Илья Пригожин пишет: "События и вероятности требуются и для эволюционного описания, будь то дарвиновская эволюция или эволюция истории человечества". Однако, удовлетворительно решая проблему "повторно возникшего", "хорошо забытого старого", временно-отсутствующего-и-теперь-возвращающегося-к-нам-по-нашему-предсказанию, теория вероятности не может предсказывать события, не относящиеся ни к одному из известных доселе видов. Она просто не приспособлена для этого.

Можно застраховать себя только от риска некоторого уже известного фактора: пожара, наводнения, автокатастрофы, действий террористов, даже смерти (страхование жизни), но нельзя застраховаться от катастрофы общественной: мировой войны, "культурной революции", "переворота в сознании масс" или "наступления новой эпохи"! Ни одна страховая компания не выдаст вам страховой полис на случай "смены социальной парадигмы". Как видим, народная сказка и финансовая сметка капиталистов в один голос высказываются против того, чтобы считать феномен новизны "стохастическим" или "вероятностным" процессом. Итак, в попытках вероятностного подхода к проблемам новизны угадывается доля того, что иногда называют "победой науки над здравым смыслом". В этом свете еще более нелепыми нам представляются попытки изобразить новизну геометрически, как это пытаются делать приверженцы теории катастроф, когда выходят за рамки естественных наук.

Продолжение следует...


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие статьи по теме 'Истина vs. метод' (архив темы):
Неопределенность как политический и культурный канон /05.09/
- под такой шапкой состоялся "круглый стол" (на самом деле, конечно, не стол, а бриффинг), посвященный презентации бумажного ежегодника РЖ. Выступавшие высказывались весьма неопределенно - и по неопределенному же поводу. Колонка редактора.
Карен Свасьян, Загадка истории философии. Продолжение /04.09/
Что западная философия всегда ходила в прислужницах, это очевидно. Менее очевидно, хотя и бесспорно, что она, пусть не всегда осознанно, искала автономии и самоопределения.
Владислав Савин, Микроэкономические основы регулирования общественных систем получения квалификации /03.09/
При отсутствии должного регулирования ситуация на рынке труда автоматически складывается таким образом, что квалифицированный работник уступает место бездари.
Руглый стол #31. Кнутопряник /03.09/
- а также прямой обман, грубый окрик и прочие методы управления обсуждают Сергей Кара-Мурза, Владимир Фадеев, Федор Гиренок и Дмитрий Замятин. Ругань по существу.
Карен Свасьян, Загадка истории философии /02.09/
Если историк имеет дело с фактами истории, то внимание философа обращено в первую очередь на проблему истории как таковой. Парадокс заявляет о себе там, где историк наряду с прочими фактами истории преднаходит и факты философии, философию как факт.
Игорь Джадан
Игорь
ДЖАДАН
URL

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

архив темы: