Начало - здесь.

Метафорам из "словаря власти" в "Критиках" несть числа, в первом издании "Критики чистого разума" они возникают уже в первых абзацах и постоянно всплывают и варьируются в дискурсе Канта, не заметить их невозможно¹, а в части "метода" они просто-таки образуют скелет, концептуальный каркас всего изложения². Вопрос, однако, в том, насколько они не просто метафоры (у Канта встречаются и другие метафоры, например, архитектурные), но входят в состав парадигмы sui generis.

Эпоха, в которую живет Кант, - это своеобразная эпоха ревизии власти во всех сферах, эпоха "юридизма". Критике и пересмотру подверглась власть духовная (Реформация) и светская (буржуазные революции в странах Европы). При жизни Канта произошла Великая французская революция, как своего рода "революция юристов", и судебно-правовая реформа в большинстве стран Европы. Вопросы и прожекты переустройства власти и закона возникали в самых разных слоях и областях европейской жизни, как спонтанно, так и под взаимным влиянием. Даже методология новой науки разрабатывалась "по образу и подобию" права, в то время как сама наука твердыми шагами шла вперед в достижении того господства над природой, которое ей пророчил один из ее создателей - Фр. Бэкон³.

Выражение "дисциплина чистого разума" у нас ассоциируется скорее с "научной дисциплиной", чем с "дисциплиной поведения". Но Кант трактует (и специально подчеркивает) это выражение именно в том смысле слова "дисциплина", в какой ее понимали в монастырях, казармах, мануфактурах, школах и тюрьмах⁴. "Принуждение, - пишет Кант, - ограничивающее и в конце концов искореняющее постоянную склонность к отступлению от тех или иных правил, называется дисциплиной. Дисциплину следует отличать от культуры, которая должна только доставлять навыки, не устраняя другие, уже существующие. Следовательно, для воспитания таланта, который уже сам по себе склонен проявляться, дисциплина имеет негативное, а культура и доктрина - положительное значение" и "там, где ни эмпирическое, ни чистое созерцание не держат разум в видимых рамках, а именно в случае трансцендентального применения разума по одним лишь понятиям, он крайне нуждается в дисциплине, которая укрощала бы его склонность к расширению за узкие границы возможного опыта и удерживала бы его от крайностей и заблуждений, так что вся философия чистого разума имеет дело только с этой негативной пользой"⁵. Фактически весь метод теоретического применения чистого разума ограничивает исключительно дисциплиной, "отрицательным законодательством"⁶ и архитектоникой, под которой Кант разумеет "искусство построения систем", а под системой, соответственно, "единство многообразия знаний, подчиненных одной идее"⁷.

Наряду с этим неизбежным, но, быть может, всего лишь внешним и ситуативным влиянием эпохи у произведенного Кантом "переворота" была и внутренние, вызванные собственным развитием философии причины. Наступил кризис старой, аристотелевско-схоластической метафизики и натурфилософии - из них усилиями Бэкона, Декарта, Галилея и Ньютона выделяется естественная наука. Почти параллельно, в трудах Гюйгенса, формируется техническая наука. Философия вынуждена заново самоопределяться по отношению к собственной истории.

Кант в известном смысле продолжал "континентальную" философию вообще и линию Лейбница в частности. Если Юму Кант обязан своей проблемной ситуацией (о чем он сам не раз писал), то Лейбниц сыграл важную роль в преодолении этой ситуации как в онтологическом, как и в гносеологическом аспектах. Например, уже в изданном и обсуждавшемся при жизни Лейбница трактате "Новая система природы и общения между субстанциями, а также о связи, существующей между душой и телом" (1695) и, тем более в "Новых опытах о человеческом разумении", изданных в 1765 году, над которыми Кант тщательно размышлял, нетрудно найти зерна, мощно проросшие в "Критиках". Но что заведомо не устраивало Канта в подходе Лейбница, так это место и роль Бога. Лейбниц, борясь с окказионалистами, во всем видящими прямые действия Бога, утверждает, что Бог всего лишь запечатлевает в субстанции душу, или форму, аналогичную душе, или первичную силу действования, как ее (субстанции) собственный закон, согласованный с единым законодательством предустановленной гармонии. Но Кант считает, что и это - слишком сильное допущение. Он полагает, что можно - по крайней мере в том, что касается природы - обойтись только человеческим разумом. Разум, согласно Канту, сам способен к тому, чтобы устанавливать законы; хотя бы там, где он имеет дело со своей "собственностью", т.е. в сознании.

Отказ от божественной гарантии предустановленной гармонии, на который идет Кант, естественным образом реанимирует ликвидированный было Лейбницем вопрос о связи (монады) духа и (монады) живого тела или, чуть иначе, разума и чувственности. Кант обостряет эту проблему еще больше, устраняя некую невнятность, присущую учению Лейбница (которую тот сам осознавал и пытался исправить - в частности, в "Новых опытах..."), относительно возможности смешения чувственных и интеллигибельных предикатов. В "Критике чистого разума" Кант именует такое смешение "амфиболией рефлективных понятий" и указывает, что, по его мнению, такая амфиболия происходила у Лейбница и Локка по той причине, что оба они не считали рассудок и чувственность отдельными, особыми способностями познания⁸. Задумаемся теперь над тем, каким образом возможна связь рассудка и чувственности после утверждения их самостоятельности?.. Если выражаться политико-юридическим языком, то либо на принципе свободного согласия друг с другом, либо на принципе господства одного над другим. Кант исходно принимает решение в пользу принципа господства (по крайней мере, в первых двух "Критиках"). В этом выборе можно видеть как выражение личности Канта, так и логическую необходимость, проистекающую из трансформации системы Лейбница: отказ от "предустановленной гармонии" влечет передачу властных функций духу, "разумной душе".

Таким образом, проблему Юма Кант транспонирует посредством переосмысления учения Лейбница в проблему "Как возможно господство разума над чувственностью?".

К законодательству разума

В предисловии ко второму изданию "Критики чистого разума" Кант сам поднимает вопрос о том, "что за сокровище хотим мы завещать потомству в форме такой метафизики, очищенной критикой и вследствие этого приведенной в устойчивое состояние". Под "такой метафизикой" он, по сути, имеет в виду то, что мы могли бы назвать онтологией сознания, то есть онтологией, основанной не вообще на единстве бытия и мышления, а на единстве бытия сознания и мышления⁹. При этом онтология сознания берется не как частная, наряду с какими-нибудь другими (например, онтологией природы), но как предельная. Именно на этом только и может держаться требование, чтобы "предметы, то есть, что одно и тоже, опыт, служащий единственным источником познания предметов (как данных)" сообразовался бы с правилами теоретического разума (рассудка), которые он, разум, устанавливает a priori и "вкладывает" их в "природу", которая сама теперь оказывается всего лишь законосообразным существованием вещей.

В результате указанного предельного перехода (или полагания) возникает довольно своеобразная конструкция. В опыте, наряду с рассудком участвует и чувственность; хотя Кант и допускает, что эти "два ствола человеческого познания" вырастают, "быть может, из общего, неизвестного нам корня"¹⁰, но в своем применении они различны настолько, что можно говорить о своего рода ортогональности. Тогда "сообразование" теоретического разума и опыта, с одной стороны, выступает как ограничение разума, а критика чистого разума, устанавливающая такое условие, получает "отрицательное значение"¹¹. Однако, с другой стороны, поскольку теоретический разум, если и отважится выйти за пределы опыта, то только с таким принципами, которые соответствуют чувственности, следовательно, угрожают "совсем уничтожить чистое (практическое) применение разума". Таким образом, с точки зрения практического разума, ограничение и критика теоретического разума получают положительное значение.

В качестве метафоры Кант ссылается здесь на роль и значение полиции. С тем же, если не большим, успехом можно было привести в пример законодательство, как самоограничение власти. Власть ограничивает себя законом (конституцией), дабы в ответ получить лояльность своих подданных, добровольное выполнение ими предписанных норм, сводящее к минимуму необходимость силового вмешательства со стороны власти. Освобождаемый таким образом властный (силовой) ресурс может быть затем употреблен в различных целях, например, для внешней экспансии. Примерно такова же и идея законодательства разума: разум, в качестве теоретического разума, ограничивает свою власть такими принципами, которые обеспечивают ему подчинение чувственности во всей области, где она может о себе заявить, то есть в области возможного опыта; при этом разум получает (от имени Канта) своего рода "компенсацию" в виде свободы для себя в практической, то есть связанной с моралью, нравственностью, религией и т.п. области.

Развивая эту идею, заметим, что условием возможности всякой связи или взаимодействия, в том числе и властного, служит наличие чего-то общего обеим сторонам, присущего им обоим, что вообще позволяет их соотносить, со-поставлять, и в этом сопоставлении различать или даже противо-поставлять. Применительно к взаимосвязи разума и чувственности это должно быть нечто интеллектуальное и чувственное, общее и индивидуальное, универсальное и конкретное одновременно. Кажется, нет ничего, способного удовлетворить столь парадоксальное требование. Однако Кант находит решение: это - пространство и время, если их брать как априорные формы созерцания (Anschauung ¹²)¹³.

Размежевание с Лейбницем принимает в данном вопросе принципиальную форму. Кант показывает, что Лейбниц, рассматривая пространство и время как своего рода следствия из отношений между субстанциями (монадами), по сути работает в исследовательском подходе, то есть когда уже есть какие-то данные, какая-то вещь, и в рефлексии над ней мы можем отделить и различить форму и материю. "Так и должно было бы быть на самом деле, - пишет Кант, - если бы чистый рассудок мог непосредственно быть соотнесен с предметами и если бы пространство и время были определениями вещей самих по себе... Философ-интеллектуалист не мог допустить, чтобы форма предшествовала самим вещам и определяла их возможность, и со своей точки зрения он был прав, поскольку он считал, что мы созерцаем вещи так, как они существуют (хотя и посредством неясного представления)" (курсив мой - В.Н.)¹⁴. Нетрудно понять, что подход, допускающий предшествование формы вещам, причем форма, по Канту, есть "то, благодаря чему многообразие в явлении может быть приведено в порядок"¹⁵, то есть некоторое правило, - это уже иной подход. Сегодня мы с легкостью квалифицировали бы этот подход как деятельностный, привели бы в пример проектирование и программирование, но во времена Канта пример такого подхода могла дать только юриспруденция, законодательная деятельность, в которой закон задается a priori, то есть до всякой ситуации, которая может (и должна) трактоваться в соответствии с ним.

"Но если пространство и время - формулирует Кант свое кредо по данному вопросу, - суть только чувственные созерцания, в которых мы определяем все предметы исключительно лишь как явления, то форма созерцания (как субъективное свойство чувственности) предшествует всякой материи (ощущениям), стало быть, пространство и время предшествуют всем явлениям и всем данным опыта, вернее, только они и делают их возможными"¹⁶.

Точно также и в случае с социальной властью: предельно общими и конкретными условиями ее осуществления выступают пространство и время - единое пространство-время жизненного мира. И подобно тому, как в жизненном мире власть осуществляется не над человеком самим по себе, но над подданным или починенным, так и разум у Канта господствует не над вещами самими по себе, но над феноменами. Аналогия может быть продолжена и далее: хотя законы, устанавливаемые властью, касаются людей только в одном - правовом - отношении, это не означает, что власть не может "иметь в виду" людей как таковых, или существовать без них. И Кант, ограничив всякое возможное теоретическое знание одними только предметами опыта, продолжает: "Однако при этом, - и это надо хорошо запомнить, - остается возможность, что мы, хотя и не можем познавать, все же можем по крайней мере мыслить те же предметы также и как вещи в себе. В противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без чего бы то ни было, что является"¹⁷.

Окончание следует...

Примечания:

¹ См., например, известную работу З.Баумана "Философские связи и влечения постмодернистской социологии" ("Вопросы социологии", т.1, #2, 1992), в которой "законодательному разуму" (порожденному Кантом) противопоставляется современный "интерпретативный разум". К сожалению, Бауман излишне (для серьезной работы) ангажирован постмодернизмом и практически не углубляется далее этих самых метафор из "словаря власти" и социологически-позиционного сопоставления мыслителя и правителя.

² Вот только один из множества ярких примеров: "Критику чистого разума можно рассматривать как настоящее судилище для всех его споров; действительно, в эти споры, непосредственно касающиеся объектов, она не вмешивается, а предназначена для того, чтобы определить права разума вообще и судить о них по основоположениям его первой инстанции. Без критики разум находится как бы в естественном состоянии и может отстоять свои утверждения и претензии или обеспечить их не иначе как посредством войны. Наоборот, критика, заимствуя все решения из основных правил его собственного установления, авторитет которого не может быть подвергнут сомнению, создает нам спокойствие правового состояния, при котором надлежит вести наши споры не иначе как в виде процесса. В естественном состоянии конец спору кладет победа, которой хвалятся обе стороны и за которой большей частью следует лишь непрочный мир, устанавливаемый вмешавшимся в дело начальством; в правовом же состоянии дело кончается приговором, который, проникая здесь в самый источник споров, должен обеспечить вечный мир. Сами бесконечные споры чисто догматического разума побуждают в конце концов искать спокойствия в какой-нибудь критике этого разума и в законодательстве, основывающемся на ней. Так, Гоббс утверждал, что естественное состояние есть состояние несправедливости и насилия и совершенно необходимо покинуть его, чтобы подчиниться силе закона, который единственно ограничивает нашу свободу так, что она может существовать в согласии со свободой всякого другого и тем самым с общим благом" [КЧР, Трансц. учение о методе, "Дисциплина чистого разума в его полемическом применении"].

³ Огурцов А.П. Научный дискурс: власть и коммуникация (дополнительность двух традиций). - Философ. исследования, #3, 1993.

⁴ См. Фуко М. Надзирать и наказывать (рождение тюрьмы). - М.: "Ad Marginem", 1999.

⁵ КЧР, Трансц. учение о методе, "Дисциплина чистого разума".

⁶ Хотя для рассудка, говорит Кант, существует и канон - в виде трансцендентальной аналитики. См. КЧР, Трансц. учение о методе, "Канон чистого разума".

⁷ КЧР, Трансц. учение о методе, "Архитектоника чистого разума".

⁸ "Вместо того чтобы видеть в рассудке и чувственности два совершенно разных источника представлений, которые, однако, только в сочетании друг с другом могут давать объективно значимые суждения о вещах, каждый из этих великих философов ратовал лишь за один из источников познания, относящийся, по их мнению, непосредственно к вещам самим по себе, а другой источник считал или запутывающим, или приводящим в порядок представления первого".

⁹ "В самом деле, чистый теоретический разум обладает своеобразной особенностью, состоящей в том, что он может измерить свои способности сообразно различным способам, каким он избирает себе объекты для мышления, может даже сполна перечислить все способы постановки проблем и потому может и должен дать полный набросок системы метафизики; действительно, что касается первой задачи, априорное знание не может приписывать объекту ничего, кроме того, что мыслящий субъект берет сам из себя, а что касается второй задачи, разум, поскольку он содержит в себе принципы познания, представляет собой обособленное вполне самостоятельное единство, в котором, как в организме, каждый член существует для всех остальных и все для каждого, так что ни один принцип не может быть принят с уверенностью в одном отношении, не будучи в то же время подвергнут исследованию во всех отношениях его ко всему применению чистого разума. Благодаря этому метафизика имеет особое преимущество, которым не пользуются другие науки разума, имеющие дело с объектами (логика здесь не идет в счет, так как она занимается только формой мышления вообще)..." [КЧР, Предисловие ко второму изданию].

¹⁰ КЧР, Введение, VII

¹¹ КЧР, Пред. ко 2-му изд.

¹² Н.О.Лосский переводит Anschauung как "наглядное представление", В.С.Соловьев - как "воззрение". По смыслу вполне допустим перевод "усмотрение".

¹³ Ср. Кассирер, сс.96-97.

¹⁴ КЧР, Трансц. аналитика, Приложение "Об амфиболии рефлективных понятий..."

¹⁵ КЧР, Трансц. эстетика, ╖1.

¹⁶ КЧР, Трансц. аналитика, Приложение "Об амфиболии рефлективных понятий...".

¹⁷ КЧР, Пред. ко 2-му изданию.