Русский Журнал
/ Политика / www.russ.ru/politics/20021030-nik.html |
Происхождение терроризма из духа трагедии "Поэтика" Аристотеля как руководство по антитеррору Владимир Никитаев Дата публикации: 30 Октября 2002 Историк и поэт различаются не тем, Аристотель, "Поэтика" Вторым актом первого отечественного мюзикла "Норд-Ост" 23 октября 2002 года стал акт террористический. В мгновение ока девять сотен зрителей и артистическая труппа превратились в жертвы террора, то есть в своего рода живой реквизит1 террор-шоу. Употребляю термин "шоу" в данном случае без всякой иронии или желания объявить происходящее чем-то притворным, фальшивым и развлекательным. Тем не менее, это факт: террористическая акция - прежде всего зрелище, действо, спланированное так, чтобы произвести впечатление, поразить, шокировать. Беззастенчивая эксплуатация эстетики шокирующего как в киноиндустрии, так и в масс-медиа, естественным образом привела к тому, что для многих обывателей подобного рода экстремальные события действительно стали зрелищем par excellence. Так или иначе, но именно на тех, для кого происходящие события суть публичное представление, а это: население в качестве публики, власть (в качестве протагониста террористов) и разного рода политики, - и рассчитаны действия террористов. Операциональная схема терроризма - в публичном применении насилия, то есть нелегитимной, неуполномоченной никаким человеческим или божеским законом силы. Публичном, а потому без масс-медиа, выступающих в качестве своеобразной сцены, и публики, ее интереса, замирания и эмоций, - современного терроризма нет. Более того, сами СМИ (уже не как медиа, но как лица) исполняют роль - то есть активно участвуют в представлении, - роль древнегреческого хора, который то комментирует происходящее, обращаясь к публике, то непосредственно вступает в действие, обращаясь к одному из действующих лиц2. Театр и террор настолько похожи друг на друга - не только по внешним признакам, но и в метафизическом плане, - что счесть их двойниками мешает только предельно чудовищный характер второго: чудовищность парализует внимание, не давая заметить двойничество. Террор - чудовищный, но, тем не менее, двойник Театра3. Единство времени, места и действия в террористической акции отвечает канонам классицизма едва ли не больше, чем сами классические пьесы. Смешивая в себе в разных случаях различные театральные жанры, Террор в своей основе, однако, всегда имеет жанр античной трагедии. Конечно, есть различия, которые невозможно не заметить. Прежде всего, в античной трагедии жертва - одно из главных действующих лиц, более того, собственно трагический герой. В террористической акции жертвы - живые, ни в чем не повинные люди - превращены в реквизит; и это само по себе настолько возмутительно, что выводит нас за рамки поэтики. Такая исходная независимость трагического и героического друг от друга ведет к тому, что главным метавопросом террористической акции становится вопрос о герое. Таким образом, различие довольно существенно. И все же... "Трагедия есть подражание [мимезис] действию важному и законченному" - говорит Аристотель в своей "Поэтике", - посредством действия, а не рассказа, путем "сострадания и страха" достигает она своей цели (Поэтика 1449 b24). Аристотель насчитывает в трагедии 6 компонент, в том числе характеры, речь, мысль, зрелище и музыку 4, но "самое важное в этом - состав событий, так как трагедия есть подражание не людям, но действию и жизни, счастью и злосчастью, а счастье и злосчастье заключаются в действии" (1450 а15). "Состав событий", которому подражает, которое имитирует трагедия, Аристотель обозначает как "мифос", то есть миф. "Фабула [мифа] есть основа и как бы душа трагедии, а за нею уже следуют характеры" (1450 а38). "Чувство страха и сострадания может быть вызываемо театральной обстановкой, может быть вызываемо и самим сочетанием событий, что гораздо выше и достигается лучшими поэтами. Фабула должна быть составлена так, чтобы читающий о происходящих событиях, и не видя их, трепетал и чувствовал сострадание от того, что совершается" (1553 b1). В терроризме соответствующие мифы играют крайне важную роль. Это могут быть специфические религиозные мифы (как в ваххабизме) или, условно говоря, общечеловеческие мифы о Мировом Зле и метафизическом возмездии ему, об Избранных, Святом Воинстве, призванном выполнить свой Священный Долг (очистить мир от скверны, добыть свободу для всех людей и т.п.). Воплощение такого мифа на глобальной сцене масс-медиа уже может считаться успехом террористической акции - потому и антитеррористические действия должны начинаться (желательно задолго до совершения самого теракта) с критики мифа или выдвижения контрмифа5. По действиям чеченских террористов в эти октябрьские дни каждому было понятно, что они разыгрывали миф о шахидах, то есть о героях, по воле аллаха пришедших в цитадель Зла, чтобы бросить ему вызов и своей смертью победить. Иными словами, их цель можно определить как символическое уничтожение власти.6 Террор прошлого века по числу "актеров" был подобен трагедиям Эсхила - их было два: Террористы и Власть. Новый терроризм отличается от старого в этом отношении так же, как трагедии Софокла от трагедий Эсхила. Рассказывая об истории трагедии, Аристотель сообщает: "Эсхил первый ввел двух актеров вместо одного; он же уменьшил партии хора и на первое место поставил диалог, а Софокл ввел трех актеров и декорации" (1449 а15). Таким "третьим актером" в мировом масштабе на данный момент выступают исламские страны. "Третий" у нас, в России, - это, во-первых, некоторые политические силы и СМИ, оппозиционность которых Власти настолько глубока, что доходит до антигосударственности, а цинизм и моральная нечистоплотность таковы, что они готовы "подыграть" Террористам, и даже после их гибели продолжить в известном смысле их "дело" дискредитации Власти и шантажа в целях "политического" урегулирования, то есть уступок сепаратистам и террористам. Во-вторых, сюда же следует причислить и определенные круги Запада7. Понятно, что поскольку игра теперь идет между тремя актерами, каждая из сторон не может это не учитывать. По крайней мере, то, что это учитывают и используют террористы - вполне очевидно хотя бы по списку приглашенных ими к себе политиков и журналистов. Естественно, что от приглашенных надо отличать тех, кого террористы не приглашали, но всего лишь согласились принять. "Трагедия есть подражание не только законченному действию, - продолжает Аристотель, - но также страшному и печальному, а последнее происходит особенно тогда, когда случается неожиданно, и еще более, если случится вопреки ожиданию" (выделено мной - В.Н.), но "не без цели" (1452 а1). Случай, за которым, тем не менее, кроется "воля богов", - своего рода пусковой механизм античной трагедии. Вообще, всю историю человечества можно рассматривать как противостояние и борьбу с негативной случайностью, способной свести насмарку самые грандиозные начинания; а также, хотя и в меньшей степени, культивирование позитивной - такой, когда успех дела вдруг превышает самые смелые ожидания. В обоих случаях наибольшее неудобство причиняют неожиданность и кажущаяся независимость от обычных человеческих усилий. В современном терроризме, терроризме XXI века (в отличие, например, от терроризма русских эсеров), бросается в глаза умышленное позиционирование себя в качестве слепой силы рока, от которой никто нигде и никак не может укрыться. Не отсюда ли своеобразная безликость террористов, даже при отсутствии всех этих масок и камуфляжей, специфическая слепота в их глазах, не видящих в своих жертвах детей, женщин, стариков, вообще людей?.. Не отсюда ли тяга к масштабности своего действия?.. Не знаю, обратил ли кто внимание на то, что состоявшаяся 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке атака авиалайнерами на супернебоскребы содержит в себе архетип божественного действия: как если бы сам бог обрушил с небес кару на гнездо порока. Опять же, смысл божественной кары не всегда сразу ясен людям - нередко, как в мифе об Эдипе, он выступает энигмой, которую необходимо разгадать. И даже когда, как в данном случае, террористы высказывают свои требования - требуется некая политическая герменевтика для определения действительного (или действенного) смысла террористической акции. Современная цивилизация борется с негативной случайностью, разрушительный эффект которой в техногенной среде может привести сегодня к глобальной катастрофе, посредством постановки под жесткий технический контроль максимума закономерных процессов; случайность этим не уничтожается, но вероятность ее теоретически сводится к предельно малому значению. "Цивилизованный" подход к противодействию террору заключается в том, чтобы взять под полный контроль то, что вообще можно контролировать силами органов внутренних дел и спецслужб. Первобытное общество пытается решить ту же проблему, обращаясь непосредственно к случайности, вернее, к той причине, силе, которая ее вызывает. Поиск шаманов и жрецов, то есть авторитетных старейшин и религиозных лидеров, способных "убедить" террористов, - явно лежит в русле этой архаической магии. Конечно, когда само террористическое действие носит практически мгновенный характер (взрыв того или иного объекта), а далее, подобно волнам от брошенного в воду камня, разворачиваются его последствия, - любые возможности воздействия весьма малы, но сравнительно меньше и эффект теракта: "что случилось - не исправишь". Когда же существует возможность (впечатление возможности) повлиять на ход событий, то, как говорится, "грех не попробовать" все меры - надо только трезво отдавать себе отчет в их возможной эффективности. При всем том, что террористы стремятся поставить заложников в положение реквизита в разыгрывании своего мифа, они нуждаются в том, чтобы заложники вызывали сострадание и страх публики. То есть даже террористы не способны сделать людей - не людьми, "ведь сострадание возникает к безвинно несчастному, а страх - перед несчастьем нам подобного..." (1452 b7), а потому заложники для террористов - противники в их метафизических притязаниях на святость и геройство. Эти "средние люди", как говорит Аристотель, обсуждая жертву рока в античной трагедии, не блистающие особенными достоинствами и впавшие "в несчастье не по своей негодности или порочности, но по какой-нибудь ошибке..." (1453 а7), - тем не менее, символически противостоят террористам8. Здесь мы сталкиваемся с кардинальным противостоянием разных мифопоэтических и нравственных систем: одна из них придает святость шахиду, этому камикадзе веры, другая - невинной жертве. Столкновение этих двух систем составляют метаплан террористической акции, едва ли менее важный, чем план реального, "земного" действия. Все ли понимают это? И почему, смотря в голубой глаз или открывая пахучие газетные страницы, раз за разом хочется с горечью произнести сакраментальную фразу: "С кем вы, мастера культуры?". Если на стороне жертв, то зачем делаете героев из террористов (хотя бы тем, что "опускаете" реально противостоявшую им власть)?.. "Переход от счастья к несчастью", то есть роковая случайность, есть один из факторов трагедии - Аристотель называет его "перипетия" - важнейший, но не единственный. Второй фактор - это так называемое узнавание, которое "обозначает переход от незнания к знанию, ведущее или к дружбе, или к вражде лиц, назначенных к счастью или несчастью. Лучшее узнавание, когда его сопровождают перипетии..." (1451 а29). Узнавание касается прежде всего террористов и их жертв. Важно, какими именно узнают террористов их жертвы, с одной стороны, и публика, с другой. Суть ли они (террористы) "отморозки", "звери" и "убийцы" - или "гордые вайнахи", "бедные вдовы и сироты", "повстанцы"?.. В зависимости от этого, как не раз можно было видеть, "стокгольмским синдромом" оказываются охвачены не только заложники, но и более или менее широкие массы телезрителей. Дежавю с отпущенной заложницей (по типу того, как это было в Буденновске) свидетельствует о том, что террористы освоили соответствующую психотехнику и широко ею пользуются. Узнавание публикой террористов - это одна из немногих, если не единственная возможность критики мифа в ходе самой террористической акции и сразу после нее, по горячим следам события. Показать, что террористы - не те, за кого они себя выдают, означает почти что победить их. Террористы должны быть уничтожены не только физически, но и символически. Террорист не должен быть (стать) героем9. "Итак, две части фабулы... это - перипетии и узнавания; третью же часть составляет страдание. <...> Страдание есть действие, причиняющее гибель или боль, как, например, всякого рода смерть на сцене, сильная боль, нанесение ран и тому подобное" (1452 b9). No comments. По поводу текста и мысли в трагедии Аристотель говорит: "К области мысли относится все то, что должно быть выражено в слове. А частные задачи в этой области таковы: доказывать, и опровергать, и изображать чувства, как, например, сострадание или страх, или гнев и другие подобные им, а также величие и ничтожество" (выделено мной - В.Н.) (1456 а33). Ясно, что даже и в том случае, когда речи произносят Террористы и Власть, решение перечисленных Аристотелем задач вряд ли возможно без деятельности журналистов, обозревателей, экспертов, политиков и иных "людей масс-медиа". Следовательно, от их разума и порядочности зависит то, насколько будем успешным демарш террористов, насколько они смогут вызвать страх или "докажут" свое "величие"10. Слова Аристотеля о том, за что следует порицать "поэтов", весьма уместны и сегодня, а именно: за то, что "что изображено невозможное, или невероятное, или нравственно вредное, или противоречивое, или несогласное с правилами поэтики". Террор-шоу соединяет в себе не только разные виды трагедии, но и иные театральные жанры, как то фарс или "театр абсурда". Впрочем, принцип "эйкоса", о котором говорит Аристотель в связи с критерием качества трагедии, верен для них не в меньшей степени. Смысл этого принципа в том, что в искусстве следует правдоподобное и убедительное предпочитать реальному, но неубедительному. Терроризм, в отличие от политики, "искусства возможного", есть преимущественно "искусство недопустимого": того, что по "принципу реальности" и иным основания быть не должно, но что, тем не менее, происходит, и происходит вопреки закону, морали, деятельности спецслужб и здравому смыслу, наконец. Адекватным ответом на это "искусство" может стать "бытие свободным для смерти", готовность спокойно делать свое дело, не впадая в панику от того, что никто и ничто не может гарантировать вам вашу жизнь. Принять жизнь как риск, а риск - как неотъемлемый компонент жизни. Иначе из трагического зрелища террор-шоу превратиться в повседневность нашей жизни, а невинные жертвы окажутся, к тому же, напрасными и бессмысленными. То есть погибнут еще раз - и теперь уже на веки вечные. Подводя итоги, следует подчеркнуть: терроризм - это публичное применение насилия в политических целях. Как публичное это насилие невозможно без масс-медиа. Думаю, если бы "зрителями" террор-шоу были только спецслужбы, то террористическая акция завершилась бы, не начавшись. Разумеется, в условиях либеральной демократии с ее правом на информацию это невозможно11, а потому террор - чудовищный двойник не только театра, но и либеральной демократии. Это значит, что люди масс-медиа не могут быть посторонними наблюдателями, этакими архивариусами в реальном времени. И от их ясного ума, нравственности и гражданского чувства также зависит, на чьей стороне, в конце концов, окажется победа: на нашей - или на стороне терроризма. Приведет ли трагедия заложников к катарсису, то есть к очищению, возвышению и ясности в "общественной душе", или, наоборот, к грязи, тяжести и смуте - зависит не только от властей (хотя от них, конечно, в первую очередь), но и от СМИ. Им ли не знать, при каких условиях шоу терпит крах? Примечания:
|