Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20021225-sol.html

Сто лет "Вишневого сада"
Юрий Солозобов

Дата публикации:  25 Декабря 2002

Сто лет назад Чехов сочинил странную комедию. Вместо водевиля из дачной жизни ("так смешно, чтоб всем чертям тошно стало") получился последний текст Чехова. Пьеса была написана с мая по октябрь 1903 г. на ялтинской даче, и действие пьесы почти так же, с мая по ноябрь, происходит на даче. Соблюдено классическое единство времени и места, как в греческой трагедии, где действующее лицо - хор. Сам сюжет окончательно сложился в 1902 году, ровно сто лет назад. И с тех пор символьные коды пьесы проигрываются нами, как механическим пианино, для разной собравшейся публики.

По свидетельству Станиславского, Чехов всегда говорил фразами, похожими на шарады: смысл прояснялся позже. "Помните, сад будет продан 22 августа!" Роковая дата повторяется неоднократно, и эту аллюзию должны были знать тогдашние обыватели. 22 августа 1900г. (по старому стилю) войска перешли русско-китайскую границу в Манчжурии. По всем ощущениям "Вишневый сад" - это предвоенная пьеса. Когда мы видим фильмы или пьесы, то по какому- то отчаянному дачному веселью сразу узнаем время перед войной. И понимаем, что это наш последний русский предвоенный год, а потом за Порт-Артуром будет бойня Мукдена, 1905 год и далее везде┘

Так, через неделю после мхатовского триумфа пьесы началась русско-японская война. Запечатленный в пьесе "комплекс сада" (Ж.Баню) стал болевым фантомом целой эпохи: "Читать "Вишневый сад", зная, каким будет ХХ век. Тут-то и появляется трагедия". Центральный образ в пьесе - хронотоп, постепенно превращающийся в символ, рубежная дата - и хор спорящих персонажей, беспомощных перед неумолимой катастрофой. Все они, победители и побежденные, неотвратимо втягиваются в воронку уходящего времени.

Это хор трагедии, говорящий вразнобой и достигающий тем самым комического эффекта. Катавасия - вот любимое чеховское слово, не просто сумятица в обыденном смысле: так в византийской практике хоры спускаются с клироса на середину храма. Греческое "katabаsion" буквально означает спуск, схождение вниз, продолжающееся целый век. Монолит империи рассыпался в песок, и как тогда сказал в Думе Милюков - "Нас может объединить только война". Теперь в ходу те же идеи, но мобилизация общества войной при провале коммуникации приводит только к его взрывному распаду.

Когда персонажи говорят обрывками прокламаций, газет и просторечья, вал информации нарастает, только увеличивая бессмыслицу и абсурд. При таком разложении коммуникаций уже нельзя провести границу "свой/чужой". "Мужики при господах, господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего" Даже когда они отдыхают вместе, даже когда господа пьют в ресторане с мужиком и за его деньги. Приказчики без границ ходят везде, совершенно без спросу - сломал кий Епиходов, лакей Яша вылакал шампанское. И действительно, почему Лопахину можно, а Яше в Центральной Азии нельзя? Со времени "Вишневого сада" у русских уже нет дома. Они живут временно в гостях, на дачах или на квартирах. "А сыну человеческому некуда голову преклонить". У русских нет в России места, где они могли бы остановиться и сказать: "Вот мой сад! Я его защищаю!" Некуда поставить последнюю пяту по Филофею, и в этом смысле снята сама проблема выбора и проведения границ.

"Дача" (dacha) вошла во все языки как непереводимое русское слово, как способ русского человека не сойти с ума в расщепленности жизни, в условиях утраты целого. Ортега-и-Гассет заметил, что такая попытка соединиться с растительной жизнью нужна, чтобы обрести хоть какой-то смысл. Расцвет кочевой, дачной жизни приходится на критические годы как последняя попытка убежать от себя, посмотреть на звезды перед смертью. "Все города, даже самые небольшие, окружены теперь дачами. И можно сказать, дачник лет через двадцать размножится до необычайности".

Русский человек в душе своей барин или, по крайней мере, дачник. Само "дачничество" представляет собой бессмысленное и странное проведение лета, как даоское "ничего не делание" в самое решающее время. Но это не барство, только имитация барской жизни. Ведь дворянские гнезда (тысяча десятин в среднем по России, размер обычного колхоза) - это пространственная сетка власти, накинутая на Россию. Это не только забота ("плодитесь и размножайтесь"), но ответственность и суд, это распоряжение властью в переданной свыше части вселенной.

Дачники, освобожденные от власти, беззаботны как дети. Даже самые старшие из них, пусть они пьют в ресторане и могут одни без взрослых ездить в город, ничего не решают. Где взрослые в нашей вековой пьесе? Лубочно представим себе председателя колхоза с печатью (с символом права решать стратегические вопросы), уехавшего на пять лет в Париж. Или членов Правления страду напролет купающихся, играющих в серсо и фанты. Тем самым, дача есть бесплодная смоковница, с которой и надо поступать подобающе.

Хотя ожидаемое спасение еще висит в дачном воздухе: богач должен догадаться сам предложить денег для сохранения существующего порядка. Но капитал предлагает свой прагматичный бизнес-план, в котором нет обременительной "социалки". Он предполагает возврат в иной "рай", к счастливому состоянию дополитического, где нет места "третьему" лишнему. Нет места воспроизводству прежнего порядка, нет места народу и самой политической власти на данной территории (может, потому его победа выглядит как временная).

Из осла никогда не получится волк, пишет Хабермас, но феодализм может стать капитализмом, при этом общественная система не должна умирать. Луман справедливо возражал, что смертью системы является завершение процесса воспроизводства. Воспроизводства не только населения, но всего, содержащегося в системе - процессов, структур, элементов. "Существует последняя коммуникация, даже когда она не идентифицируется как таковая, и после нее ничего не происходит - тогда мы можем говорить о смерти или исчезновении социальной системы." (Habermas J. Luhmann N. Theorie der Gesellschaft oder Sozialtechnologie - was leistet die Systemforschung Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1971).

Чехов одним из первых описал эту изнанку глобализации. Раневская, заложив имение, жила постоянно в Париже. Такая свобода передвижений и вывоза капиталов привела к тому, что до революции 1917 почти полмиллиона подданных Российской империи постоянно проживала за границей. И, действительно, проживала заложенные земли. Когда грянул октябрьский гром, осталось только перекреститься, и многим выезжать не потребовалось.

Если вслед за Арендт мы видим во власти общую силу, которая является результатом желания жить вместе, то понимаем и другое. Что власть "существует лишь до тех пор, пока действует это желание; ужасающий опыт разрушения, при котором связи разрываются, негативным образом доказывает их значимость" (Рикер). Пока народ знает, как ему жить рядом с властью, пока власть не отказывается иметь дело с таким "подлым" народом. Когда желание съеживается и исчезает, смешные персонажи остаются на быстро высыхающем пятне власти. "Я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом."

"Комплекс сада" не был изжит, поскольку ожидание неизбежной гибели или продажи России-сада на дачки длится целый век. Комедианты внутренне смирились с этим и только ждут, чтобы все поскорее закончилось, и неважно, что будет потом. Штамп "комедия" настоятельно требует окончания "финита ля". Тут как раз и есть та самая Комедия, в которой грохочет железный занавес Розанова, а зрители покидают театр без шуб и домов.

Это не постмодернизм бедности с его стремлением уйти в частную жизнь, отвернуться от общих проблем, кажущихся неразрешимыми. Напротив, вытесненные из сферы информации и денег, персонажи пьесы вместе с публикой оказались в идиотизме дачной жизни. Покинутым реальными политиками остается утешаться в объятиях политиков публичных. Либо мы будем находиться в разрешенном коридоре возможностей от евразийского Гапона до постмодернистского Азефа, либо дождемся свой роли в массовке революционеров с Геноном в башке и Гексогеном в руке.

По вечерам деньги уходят из банка на другую сторону планеты работать по-настоящему, а всесильные гномы власти покидают страну по выходным. Уже чиновник районного звена работает вахтовым методом, предусмотрительно вывезя семью в столицу или более уютную Европу. На удачно объединенные праздники и просто на каникулы вахтовая власть на чартере перелетает в офшор власти. А на местах все пока держится на рутинной скуке епиходовых. Возможно, это жертва собой (и заодно страной) ради детей, могущих выйти в люди. Ради превращения их в общечеловеков: пусть не дочки, так внучки смогут блистать на бале дебютанток.

Работа с документами на даче, жизнь в дороге по принципу везде и нигде - это уже знакомые признаки потери управления. Легкий аутизм верхнего среднего класса приятней ответственности национальный элиты! В предвоенное время строится государство дачников, разменивающих общенациональный интерес на мелкие иллюзии за дачным забором. Будет ли "шахидоустойчива" такая власть?

Одна беда, оставленная без присмотра собственность тотчас "раздербанивается" приказчиками. Происходит если не перманентная революция управляющих, то восстание конторщиков в условиях чисто конкретного воровства и решительного вывода активов. Дело, переданное епиходовым, обеспеченно - все пойдет прахом! Так зачем спрашивать, возможен ли ответственный контроль над сырьевой территорией. Мы и так сквозь щелку дачного забора наблюдаем за работой ликвидационной комиссии, упаковывающей ценности и предприятия, сматывающей провода и вывозящей столбы. Праздный вопрос, в какую сторону от Урала вывозить?

Можно подавить основной инстинкт элиты - лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме. Можно попытаться вскочить в Empire - стать миноритарным акционером новой западной администрации, в политической культуре которой нет чувства благодарности. Что и кому платит Рим?

Можно принять земельный кодекс, можно перевести все акции в оффшор. Вспомнить, наконец, римский кодекс и суд в Гааге. Но будут ли эти доводы убедительны для новой восточной администрации? Непроницаемый чиновник вяло махнет рукой в сторону, где сидит Милошевич, - Иди туда!
А когда застучат топоры в саду, нам останется выйти на улицу с немногими вещами и робко спросить - "Кто это рубит вишневый сад?"

Будет ли это Лопахин или Ло Па Хин - нам с вами без разницы.