Начало - здесь.

Националистическая контрреформа

Эту антипетровскую контрреформу совершил Николай I, при котором была сформулирована знаменитая идеологическая триада: "Православие, самодержавие, народность", т.е. три столпа, на которых должно бы держаться Российское государство. Заметим, что некоторые современники почти сразу определили этот пафос нового царствования: "Известно, что с начала царствования Николая I так называемая реакция против переворота, произведенного Петром Великим, никогда не перестававшая тайно гнездиться посреди общества, внезапно обнаружилась со всею полнотою и решительностью, которые она только могла иметь в России"¹. Интересно, что "православие" (в этой триаде) стоит на первом месте - и это в многонациональной и многоконфессиональной империи, а "самодержавие" на втором, т.е. как бы уступая верховенство церкви, что фактически было неправдой, а идеологически рождало некую смуту в сознании. Не император обнимает своей властью все подвластные ему народы, а есть некая главная вера и главный народ, что поневоле возбуждало к противодействию центру окраин Империи, расшатывая ее прочность. Идея имперской европейскости была подменена идеей национального развития, может, и подходившей для маленьких немецких государств да и более крупных мононациональных структур, но совершенно неприменимой к России как империи, где европейская идея выступала в качестве общего блага, объединяющего народы. Не забудем и того, что небольшие национальные государства в Европе были тем не менее связаны общей историей - эпохой Священной римской империи, католичеством, борьбой королей с папами, протестантизма с католичеством и т.п.

Сама Европа в принципе своем есть смесь народов, а потому национализм вновь образующихся государств был лишь историческим этапом, политическим решением временных проблем. По словам Гердера: "Ни в одной части света народы не перемешались так между собою, как в Европе, ни в одной они не переменились так сильно, переменив место жительства, а вместе с тем и образ жизни, нравы и обычаи. Жителям многих стран было бы теперь трудно сказать, особенно отдельным семьям и лицам, к какому роду, к какому племени они принадлежат, происходят ли они от готов, мавров, евреев, карфагенян, римлян, происходят ли они от гэлов, кимвров, бургундов, франков, норманнов, саксов, славян, финнов, иллирийцев и в каком порядке смешивалась кровь у их предков. Тысяча причин размыла и изменила на протяжении веков прежний племенной состав многих европейских наций, а без этого слияния едва ли мог бы пробудиться к жизни общий дух Европы"². Поэтому, возможно, в конечном счете Европе сужден как структурообразующий "федеративно-имперский принцип" (Г.П.Федотов), который собственно и реализуется сегодня в ЕС, который был выдвинут еще в начале ХХ века как лозунг Соединенных Штатов Европы.

Надо сказать, что России как стране, возвращающейся в Европу, поневоле необходимо было пройти имперски-европейский путь, соединяя разные народы и объединяя их идеей общего европейского блага. Европейскость сделала Россию победоносной (от войны со шведами до войны с Наполеоном), национализм привел к поражению в Крымской войне. Замечательный русский историк Михаил Погодин очень отчетливо увидел конец русского европеизма как имперской политики и переход ее в национализм. Заметив, что европеизм вел Россию к победам, он, конечно, верноподданно выразил надежду на царствование Николая, но нам результаты его политики ясны, и тем самым сравнение Погодина обретает иную, непредвиденную им весомость: "Император Александр, вступив в Париж, положил последний камень того здания, которого первый основной камень положен Петром Великим на полях Полтавских. Период Русской Истории от Петра Великого до кончины Александра должно назвать периодом Европейским. С Императора Николая [...] начинается новый период Русской Истории, период национальный"³. Современный исследователь В.М.Живов пишет: "В царствование Николая I просвещенческая парадигма монархии как института, создающего и хранящего общественное благо, пополняется компонентом национального суверенитета, вернее, легитимизирующий принцип универсального блага замещается на принцип духовного единства между монархом и нацией. Отсюда к самодержавию добавляется православие и народность: народность воплощает национальную идентичность государства, православие указывает на религиозный характер этой идентичности. История переписывается: просвещенческий абсолютизм XVIII столетия превращается в развитие национальных устоев, а Петр Великий преображается из ниспровергателя варварской старины в строителя национальной империи"⁴ (курсив мой. - В.К.). Но получается по сути дела классический оксюморон, где прилагательное противоречит существительному, своего рода "живой труп". Не случайно, оценивая имперские амбиции Германии в ХХ в., Бердяев замечал, что подлинной империи из Германии не получится, ибо "империализм ее есть лишь зазнавшийся свыше всякой меры национализм"⁵. Недаром сталинский псевдоимпериализм был столь адекватен псевдоимперской политике Гитлера.

Кризис имперской идеи в начале ХХ века

Национализм, этнофобия, русификация вели к нарушению полиэтнического равновесия империи. Об этом как о проблеме, вставшей перед Россией в ХХ в. писал Бердяев: "Россия тогда лишь будет на высоте мировых империалистических задач, когда преодолеет свою старую националистическую политику, в сущности не согласную с духом русского народа, и вступит на новый путь. [...] Наша политика впервые сделается истинно национальной, когда она перестанет быть насильнически и исключительно националистической. Такая националистическая политика совершенно противоречит идее великой мировой империи. Такого рода национализм есть показатель слабости, он не соединим с чувством силы. Он возможен или у народов, освобождающихся от рабства, или у маленьких и слабых народов, боящихся попасть в рабство. Великая мировая империя, в основе которой лежит сила, а не слабость господствующего национального ядра, не может вести националистической политики, озлобляющей те народности, которые она объемлет, внушающей всем нелюбовь к себе и жажду освобождения. Такая политика в конце концов антигосударственна и ведет к разделению и умалению великой России. Русская политика может быть лишь империалистической, а не националистической"⁶. Происходило, однако, обратное: петровское наследие, как выросшее на основе североевропейской культуры, включая немецкую, по сути было отвергнуто. Причем отрицание несло весьма глубокую символическую нагрузку. Произошло "бездарное и безвкусное переименование Петербурга Петра и Пушкина в Шишковско-националистический Петроград"⁷, - как написал воевавший на германском фронте русский философ Федор Степун. По этому поводу раздались восторги поэтов (например, С.Городецкого) - вполне казенные, ибо не понимавшие глубинного смысла происходящего (т.е. уничтожения Петровской идеи). Были выдуманы "богатырки", ставшие потом "буденновками".

Повторю: самодержцы и цари могут быть слабыми и ничтожными. Достаточно припомнить недеятеля Александра III с его идеей "Россия для русских" и безвольного Николая II, столь много сделавших для разрушения идеи империи, а в конечном счете и самой империи. Последний не только русифицировал имя города, но и лишил город его святого (убрав "Санкт"!), т.е. сломал один из главных имперских символов. А символ всегда есть сгущенное воплощение реальности. И уж, конечно, гораздо проще возникнуть Ленинграду из Петрограда, нежели из Санкт-Петербурга. Далее уже шло простое продолжение переименований, подмена исторических сущностей. Гибель Петербурга была по сути гибелью русской европейской империи. В результате, как сказал великий поэт в стихотворении "День памяти Петра" (1925), "Хаос [...] // Восстал на Божий строй и лад - // И скрыл пучиной окаянной // Великий и священный град // Петром и Пушкиным созданный" (И.Бунин).

Один из наиболее глубоко переживших эту эпоху русский философ Федор Степун, несмотря на возгласы патриотических публицистов по обе стороны фронта (в России и в Германии) о пробуждении во время войны национальной идеи (которая казалась патриотическим публицистам укрепляющей империю), видел вокруг себя то состояние умов, которое он позднее назовет "метафизической инфляцией"⁸. Живым примером был его старый оппонент, философ-славянофил Владимир Эрн, кстати, один из ближайших друзей Вяч.Иванова и П.Флоренского. Не участвовавший сам в боевых действиях, но писавший программные антинемецкие статьи - вроде "От Канта к Круппу", "Налет Валькирий" и т.п. В.Ф.Эрн, говоря о страдавших в окопах русских солдатах, торжественно провозглашал: "Вместо людей в серых шинелях мы видим вдруг живой серый гранит, который решительно неподвластен обычным законам человеческого существования. [...] Этот момент есть явление народного духа, внезапное вторжение онтологии народного существования"⁹. Этими словами рисуется почти мистериальная ситуация почти хорового Дионисова действа ("неподвластность обычным законам человеческого существования"), но сам Эрн этого не замечает, его мышление слишком театрально-героично.

Находившийся в действующей армии Степун писал по поводу этих ура-патриотических философствований: "Хуже, однако, чем ложь фактописи, ужаснейшая ложь нашей идеологии. "Отечественная война", "Война за освобождение угнетенных народностей", "Война за культуру и свободу", "Война и св.София", "От Канта к Круппу" - все это отвратительно тем, что из всего этого смотрят на мир не живые, взволнованные чувством и мыслью пытливые человеческие глаза, а какие-то слепые бельма публицистической нечестности и философского доктринерства"¹⁰. Поэтому он с иронией замечает о добровольцах, отправившихся на фронт под влиянием этой патриотической публицистики: "Для них театр военных действий в минуту отправления на него рисовался действительно всего только театром"¹¹. Возможно, иронизировал он, патриоты-почвенники правы, и эта война "не есть война, а есть некое теургическое действо"¹². Во всяком случае в этом действе и жертвы, и кровь были уже настоящие и готовили Россию к большевистским теургическим действам. Напомню наблюдение Бердяева: "Новый антропологический тип вышел из войны, которая и дала большевистские кадры"¹³. Это был не только кризис империи, это был очевидный кризис христианства, которое только и может быть наднациональным (не случайны ведь были мечты Вл.Соловьева о всемирной теократии во всемирной империи). Это была катастрофа как немецкого, так и русского сознания. Ученик Соловьева Степун в своих записках с фронта резок и определенен: "Нельзя же быть христианами и во имя Христа убивать христиан. Исповедовать, что ⌠в доме Отца моего обителей много■, и взаимно теснить друг друга огнем и мечом"¹⁴. Но, по словам Эрна, "время славянофильствовало"¹⁵, результат этого славянофильского воздействия на жизнь не заставил себя ждать, приведя к падению Российской империи.

Как писал Г.П.Федотов: "Два последних императора, ученики и жертвы реакционного славянофильства, игнорируя имперский стиль России, рубили ее под самый корень"¹⁶. К началу ХХ столетия универсальность имперско-европейской идеи была подвергнута сомнению как на уровне государственном, так и - что, быть может, важнее - культурном. Характерна опора будетлянина Хлебникова на языческие корни русской культуры и даже прямое предвестие евразийства в противопоставлении азиатства как сути России европеизму. Хлебников объявил себя Председателем Земного Шара, прокламируя при этом победу Азии над Европой, то есть выступая наследником Чингиз-хана. Бенедикт Лившиц приводит в своих мемуарах стихи тринадцатилетней девочки, которые нравились Хлебникову и которые тот опубликовал в сборнике:

"Хочу умереть,
И в русскую землю
Зароют меня!
Французский не буду
Учить никогда!
И в немецкую книгу
Не буду смотреть..."¹⁷

Вместо построения империи ее ломали, все слои, эта ломка наложилась на европейский кризис начала ХХ века: ощущение поэтами почти наступившей катастрофы и гибели Российской империи (Блок, Маяковский, Белый и т.д.), такое же умонастроение - в широких кругах интеллигенции.

Ожидание "национальной революции"

Распутин явился как показатель окончательного вырождения имперского сознания, полностью подчинив себе царскую семью в качестве представителя национального, народного, почвенного начала. По словам наблюдателя, французского посла Мориса Палеолога (впрочем, здесь фиксация того, что видели все), "со своего вступления во дворец Распутин приобрел необыкновенное влияние на монархов. Он их наставил, ослепил, нравственно поработил: это было как бы колдовство. Не то, чтобы он льстил. Напротив, с первого же дня он с ними обходился грубо, с дерзкой и решительной фамильярностью, с вульгарным и цветистым многословием, в котором оба монарха, пресыщенные лестью и угодливостью, казалось, наконец, признали ⌠голос русской земли■"¹⁸. Реально, по мнению общества, он и правил страной. Почти Пугачев, почти язычник, почти на троне. Парадоксальным образом, отказ от петровского европеизма воплотился в отношении трона к Распутину. Сошлюсь снова на М.Палеолога: когда царица "признаёт за ним (Распутиным. - В.К.) дар предвидения, чудотворения и заклинания бесов, когда она испрашивает у него благословения для успеха какого-нибудь политического акта или военной операции, она поступает, как поступала некогда московская царица, она возвращает нас к временам Ивана Грозного, Бориса Годунова, Михаила Федоровича, она окружает себя, так сказать, византийской декорацией архаической России"¹⁹. Воскресала легенда о "мужицком Московском царстве".

Но немыслимо, чтобы мужик правил государством: это конец империи. Нарушение воспитательной и образовательной функции империи. Пушкин показал, что Пугачев как носитель воли-произвола не может стать императором: закона не знает, а воля враждебна закону и свободе - хочу казню, хочу милую. Точно так же вел себя Распутин. Это по сути было предвестием большевистского хаоса.

Любопытно, однако, следующее. Царская семья приняла Распутина как выразителя почвенно-национальных тенденций и чувств. Но национализм весьма заразен. Начавшись наверху, он пронизал все социальные слои. Общество увидело "старца" как представителя "немецкой партии", предателя интересов государства. Его близость с императрицей толковали не только эротически двусмысленно, но и политически однозначно: императрица имела немецкое происхождение. Интересно, что узнав "о пожаре Лувена, она воскликнула: ⌠Я краснею оттого, что была немкой!■ Но ее моральное обрусение, - замечает Палеолог, - еще гораздо глубже. По странному действию умственной заразы, она понемногу усвоила самые древние, самые характерные специфические элементы русизма"²⁰. И тем не менее, "обвиняют Распутина, что он продался Германии, а царицу называют не иначе, как немка..."²¹.

Именно идея предательства русских интересов странным образом связывается с представителями русского начала. Очевидно, дело было в том, что империя шла к краху, это чувствовали все, но по старинному московскому рецепту искали причину вовне, в происках Западной Европы, в данном случае - Германии. И в конечном счете лекарство стали искать в самой болезни. Палеолог приводит разговор с одним гвардейским офицером, близким ко двору, который говорил, что Россия "может быть спасена только посредством национальной революции"²², поясняя так свою мысль: "Государственная дума недостаточно сильна, чтобы бороться с теми силами, официальными или невидимыми, которыми располагает немецкая партия. [...] Наша последняя надежда на спасение - в национальном государственном перевороте..."²³. И действительно, начало Февральской революции, объединившее народ с солдатами, шло с лозунгом "Долой немку!".

В Московской Руси армия (стрельцы) смела вмешиваться в управление страной, врываться к царям, хватать на расправу сановников, и царство разваливалось. Петр взял армию в свои руки. Возврат к допетровской Руси привел к тому же противостоянию войска правительству, царскому дому. Восстание на броненосце "Потемкин" - это не новое, это старое. Особенно явно это стало, когда солдаты, скитавшиеся по столице, как некогда стрельцы, стали главной опасностью для трона. И, по записи французского посла, в 1916 г. один из петроградских генералов (В.) говорил: "Если Бог не избавит нас от революции, ее произведет не народ, а армия"²⁴.

Интересно, что торопившие "пролетарскую" революцию большевики с презрением отвергли предупреждение европейских, прежде всего немецких социал-демократов о необходимости социальных предпосылок для прогрессивного развития страны. Меж тем немецкий националистический империализм (правительство Вильгельма) снабжало большевиков (своего рода "троянского коня" России) деньгами, чтобы развалить Российскую империю изнутри. И когда рвавшихся к власти распутиных стало много, когда все эти солдатские массы, в том числе дезертиры, пророки и юродивые, желавшие без труда, посредством винтовки и пули, войти в "неведомое царство", где текут "молочные реки и кисельные берега", здесь и теперь подхватили программу большевиков, приняли их немецкие деньги, обратив их на решение национальной задачи - уничтожение европейской империи, за этим последовало уничтожение разнообразия жизни (разных социальных слоев, высших классов), включая уничтожение инонациональных структур - подавление Закавказья, Украины, истребление казачества, устроение великого голода на Украине (т.е. убийство нескольких миллионов украинцев), высылка крымских татар, поволжских немцев, чечено-ингушей, латышей, литовцев, эстонцев - в глухомань, в степи, в дикость, на смерть, а южный народ, евреев, - в Биробиджан, в Сибирь. Интернационалистская идея рабочей диктатуры и классовой ненависти подменила толерантную идею имперскости. Как вполне символически показал Солженицын, Россия заболела раком, и страна превратилась в "раковый корпус".

Неудача русской демократии

Гражданское общество - как новая питательная среда империи - не состоялось. Вообще надо сказать, что ранняя русская демократия оказалась не на высоте имперских задач, не сумев дать идею общего блага всем народам России. Возникает зеркальная (или зазеркальная) империя большевиков: под видом Империи утвердилась деспотия. "Не будет преувеличением сказать, что вся созданная за двести лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка. И вот тогда-то под нею проступила московская тоталитарная целина. Новый советский человек не столько вылеплен в марксистской школе, сколько вылез на свет Божий из Московского царства, слегка приобретя марксистский лоск"²⁵. Но в той мере, в какой советская деспотия прикосновенна была к имперской идее, она погибла в том числе и по законам гибели империй. Так, когда пала коммунистическая сверхидея общего блага, стало бессмысленным и псевдоимперское образование под названием Советский Союз.

Примечания:

¹ Жихарев М.И. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве // Русское общество 30-х годов XIX в. Мемуары современников. М., 1989. С. 93.

² Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977. С. 476.

³ Погодин М.П. Петр Великий. С. 359.

⁴ Живов В.М. О превратностях истории // Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 706.

⁵ Бердяев Н.А. Национализм и империализм // Бердяев Н.А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918. С. 113.

⁶ Там же. С. 114-115.

⁷ Степун Федор. Из писем прапорщика-артиллериста. Томск, 2000. С. 5.

⁸ Степун Федор. Путь творческой революции // Степун Ф.А. Сочинения. 2000. С. 430.

⁹ Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991. С. 395. Курсив В.Ф.Эрна.

¹⁰ Степун Федор. Из писем прапорщика-артиллериста. С. 75.

¹¹ Там же.

¹² Там же. С. 69.

¹³ Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991. С. 230.

¹⁴ Степун Федор. Из писем прапорщика-артиллериста. С. 70.

¹⁵ "Мое главное положение: время славянофильствует - означает прежде всего, что славянофильствует время, а не писатели, славянофильствует сама внезапно заговорившая жизнь, а не "серая теория" каких-нибудь отвлеченных построений и рассуждений. [...] Своим положением я хочу сказать, что каково бы ни было массовое сознание образованных русских людей, мы фактически вступаем в славянофильский эон нашей истории; он же самым тесным образом связан с судьбами всего мира" (Эрн В.Ф. Время славянофильствует // Эрн В.Ф. Сочинения. С. 371).

¹⁶ Федотов Г.П. Судьба Империй. С. 322.

¹⁷ Лившиц Бенедикт. Полутораглазый стрелец. Л., 1989. С. 480.

¹⁸ Палеолог Морис. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 106.

¹⁹ Там же. С. 147.

²⁰ Там же. С. 145.

²¹ Там же. С. 144.

²² Там же. С. 195.

²³ Там же. С. 197.

²⁴ Палеолог Морис. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 285.

²⁵ Федотов Г.П. Россия и свобода // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. Т.2. С. 299.