Палестино-израильский конфликт и ситуация в мятежной Чечне нередко становятся предметом компаративистских упражнений российских публицистов и ученых. И если для публицистических выступлений по большей части характерна констатация общих черт двух серьезнейших этнополитических кризисов современности, то академическая наука проявляет некоторую сдержанность. По мнению Михаила Леонтьева, "механизм этих конфликтов совершенно одинаковый. Различие в одном: по удачному стечению обстоятельств Россия сама определяет пути и методы решения чеченской проблемы, Израиль же не настолько суверенен, и его действия сильно ограничены так называемой мировой общественностью, а конкретно - США. Поэтому фактически ближневосточный конфликт неразрешим - Тель-Авив не имеет права на эффективное силовое воздействие, потому что ему никто не даст это сделать".

Иной взгляд относительно ближневосточно-кавказских параллелей имеет один из ведущих экспертов Института востоковедения РАН - Алексей Малашенко: "Реального сходства между этими конфликтами я не вижу. Действительно, по каким-то формальным признакам в них можно найти что-то общее, но все это будет притянуто за уши. Чечня и Палестина - качественно разные проблемы. Единственно, они похожи в инструментальном плане: и там, и там используется ислам, действуют мусульманские радикалы. Однако корни, причины, перспективы, цели, задачи - абсолютно разные".

Но достаточно ли одной констатации схожести (несхожести) палестино-израильской и "чеченской" проблем? Увы, вопросы, в чем различие природы ближневосточного и "чеченского" конфликтов и есть ли общие подходы к их успешному разрешению, остаются без развернутых и достаточно аргументированных ответов. Более того, ответ на этот вопрос напрямую зависит от избранной нами методики компаративистского анализа. Если мы возьмем за основу политологическое (скорее даже, политико-правовое) измерение и постараемся сделать аналитические "замеры", то палестино-израильская и "чеченская" проблема вовсе не будут походить на "близнецов". В случае же использования сравнительно-исторического метода нас будут ожидать принципиально иные выводы.

Политико-правовой метод сравнения

Даже поверхностного анализа политико-правовых сюжетов израильской политики на т.н. "оккупированных территориях" и российской политики в Чечне достаточно, чтобы раз и навсегда определить два конфликта как совершенно противоположные феномены. Очевидно, что палестино-израильский (а говоря шире - ближневосточный) конфликт носит имманентно международный характер, детерминированный резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН # 181 от 29 ноября 1947 г. о создании на территории Палестины еврейского и арабского государств. Что бы ни говорили о "конце истории" ООН и сколько бы ни предрекали сей благородной организации печальную участь ее предшественницы - Лиги наций, данная резолюция еще длительное время будет мощнейшим легитимизирующим фактором для палестинского движения и его сторонников среди европейских левых интеллектуалов и политиков. Само же движение (сколько бы фактов его террористической деятельности не находили) было и будет актором международной политики и международного права (несмотря на наступление "эры постмодерна" в мировой политике). Но самое интересное даже не в резолюции и не в факте упорного отрицания европейскими "миротворцами" оборонительно-превентивного характера израильской внешней политики (палестинофилы нередко забывают о том, кто инициировал борьбу за "сброс" еврейского государства в море), а в самой израильской политике на территориях, контролируемых Израилем после шестидневной войны 1967 г.

Напомним, что военное поражение арабских государств в 1967 г. привело под израильский контроль около 70 тыс. кв.км., что более чем в три раза превышало территорию самого еврейского государства на начало июня 1967 г. На этих землях проживало свыше 1 млн. арабов. Даже не считая населения Синайского полуострова, переданного в 1979-1982 гг. Египту (ок. 33 тыс. чел.), цифра внушительная. И вот здесь начинается самое интересное. Израильское руководство принимает решение о нераспространении на новые территории своей юрисдикции. В результате сложилась беспрецедентная в мире правовая коллизия. Под контролем еврейского государства оказываются земли, которые даже с израильской точки зрения не являются его частями, а 90% их населения не имеют израильского гражданства. Свою юрисдикцию Израиль распространил только на Голанские высоты (1981 г.) и Восточный Иерусалим, а его гражданами стали еврейские поселенцы Иудеи, Самарии и сектора Газа. С началом "мирного процесса" на Ближнем Востоке на Западном берегу реки Иордан и в Газе была создана Палестинская автономия, но статус большей части Иудеи и Самарии до сих пор не определен. Естественно, ни о каком "плавильном котле" или ассимиляции-аккультурации на занятых территориях речи не шло. И трудно было бы предположить подобный результат, принимая во внимание сам характер государства Израиль, еврейского государства. Квинтэссенцией израильской политики в отношении занятых территорий стали слова Маше Даяна, обращенные к арабской "общественности": "Мы не просим вас полюбить нас. Мы хотим, чтобы вы позаботились о своих (курсив мой - С.М.) согражданах и сотрудничали с нами в восстановлении их нормальной жизни". Таким образом, главной целью израильской политики на территориях виделось (и видится) обеспечение собственной национальной безопасности и, если угодно, элементарного выживания во враждебном окружении.

Российская же политика в Чечне преследует цель - "восстановление конституционного порядка" в одном из российских субъектов, определенном в таком качестве Конституцией государства. Отсюда и декларируемая многофакторность и многоплановость российской "контртеррористической операции" (эвфемизм, используемый по большей части именно для этой цели, иначе, по логике вещей, война на собственной территории приобретает характер гражданской). "Чеченцы не чьи-то сограждане, они граждане России", - тезис, озвученный представителями российского истеблишмента, что называется, от Путина до Кадырова. Отсюда и возможность использования концепции гражданского национализма для обоснования интеграции чеченского социума в состав общероссийского. "Чеченский" кризис, что бы ни говорили европейские и американские интеллектуалы, трепетно любящие чеченских "борцов за свободу" не менее палестинских (также забывая о 220 тыс. изгнанных ими представителях нетитульного населения, о терактах и работорговле), является внутренним делом. Независимая Ичкерия - непризнанное государство и не является международным актором. Она - некоторое подспорье второго плана в конкуренции с Россией, которое, впрочем, можно (особенно после 11 сентября) сдать за ненадобностью в политический утиль.

Как видим, ближневосточный и "чеченский" кризисы весьма различаются в политико-правовом плане. Однако было бы преждевременным констатировать разноплановость и разновекторность двух крупнейших политических проблем современности. Не сегодня и даже не в середине прошлого столетия они начались. Эти политические "болезни" имеют давнюю историю, без учета которой проблематичен и правильный диагноз. Историко-сравнительный анализ дает богатую пищу для размышлений о схожести двух конфликтов или отсутствии оной.

Сравнительно-исторический метод

Василий Ключевский назвал "колонизацию" главным фактом русской истории, а Россию определил как страну, которая сама колонизируется. Думается, ознакомься маститый историк с еврейской проблематикой и доживи до создания государства Израиль, он мог бы сделать аналогичный вывод и о воплощенной сионистской мечте. В самом деле, история первых сионистских поселений и "Иллиада-Одиссея" Зеева Жаботинского дает нам столько же блистательных примеров, сколько и "Одиссея" казаков Ермака, покорителей Дикого поля или русских "землепроходцев" периода позднего средневековья. Но насколько фатальной была колонизация Кавказа для России, а Палестины - для евреев?

Для ответа на поставленный выше вопрос следует рассмотреть, что же представляли собой Кавказ к моменту вступления на его территорию российской армии и администрации и в какой стадии находился "еврейский вопрос" в Европе, ставшей прародиной сионистского движения.

В начале XIX столетия Россия закрепила свои успехи, достигнутые в результате победоносного завершения двух русско-турецких кампаний и войны с Персией. Подписав в 1783 г. Георгиевский трактат c Грузией, которая, сохраняя внутреннее самоуправление, переходила под протекторат северного соседа, Российская империя лишила Турцию важнейших рычагов влияния на Большом Кавказе. В 1801 г. к России присоединяется Восточно-Грузинское царство, в 1804 г. - Имеретия, в 1806 г. - Осетия, в 1810 г. - Абхазия. В результате двух успешных войн с Ираном (1804-1813гг.) и Турцией (1806-1812гг.) российская корона приобретает такие территории, как Карабахское, Ганджинское, Шекинское, Дербентское, Кубинское ханства, добивается признания за собой прав на Гурию и Мегрелию. Часть включенных в империю стран, в особенности единоверные с Россией грузинские государственные образования, задолго до конца XVIII - начала XIX вв. искали российского подданства, способного защитить их от угрозы физического уничтожения и ассимиляции со стороны Турции и Персии. Новые территории - новые подданные, новые соседи, новые проблемы...

Российская военная администрация очень скоро узнала, что такое особая горская социально-экономическая и политическая модель. "В изучаемый период, - пишет известный исследователь Кавказской войны Ю.Ю.Клычников, - основой экономики горских обществ было преимущественно скотоводство, т.к. природно-климатические условия не позволяли зачастую эффективно заниматься земледелием. Даже на равнинах Чечни, справедливо считавшейся житницей всего Северо-восточного Кавказа, животноводство не потеряло своего значения. В таких условиях происходила консервация патриархально-родовых отношений у горцев и задержалось их дальнейшее поступательное развитие. Выходом из этой ситуации были набеги или наездничество, выступавшее в качестве компенсирующего экономического фактора". По мнению ряда специалистов (М.М.Блиев, О.В.Матвеев, А.М.Авраменко, П.П.Матющенко, В.Н.Ратушняк), в системе набегов той эпохи "нельзя видеть сегодня что-то обидное и предосудительное. Это было свойственно многим народам на определенной стадии развития". С научной точки зрения сегодняшнего дня "наездничество" нельзя рассматривать как свидетельство неполноценности кавказских социумов. С позиций "мультикультурализма" культура "наездников" имеет такое же право на существование, как и культура эпохи Ренессанса. Но царская администрация начала XIX столетия наблюдала за "наездниками" не из тиши научных кабинетов и лабораторий. Каждый день она сталкивалась с ними совсем в другой обстановке и не могла мириться с положением вещей, при котором богатые равнинные поселения Северного Кавказа становились объектами постоянных нападений. Тем более что имперская власть вслед за завоеванием и присоединением новых территорий ставила задачу их хозяйственного освоения, включения их в единое экономическое пространство России, а также несла перед новыми подданными вполне конкретные обязательства по их защите от "наездников". Помимо всего прочего, разбойные набеги были вполне выгодным мероприятием. Как писал Р.А.Фадеев: "Весь Кавказ обращен был в один невольничий рынок". Ежегодный оборот "живого товара" достигал 1500-5000 человек в год. В неволю попадали представители различных этнических общностей. Для лихих "наездников" не было разницы, кого продавать щедрым турецким покупателям - русского "колонизатора" или туземного жителя.

Именно "наездничество" (а не русские имперские комплексы) стали основной причиной Кавказской войны, которая являла собой не что иное, как поэтапное уничтожение "инфрастуктуры террора". Оговоримся сразу. Говорить о терроре применительно к началу XIX в. можно лишь условно, но смысл российской политики в том и состоял, что не вписывающееся в российскую систему координат (и политических, и экономических, и социокультурных) "наездничество" подлежало искоренению во всех доступных формах. Без карательных походов Ермолова и его преемников Россия никогда не получила бы курорта в Сочи и в Кавминводах, Военно-Грузинской дороги и прочих прелестей цивилизации. Именно с российским присутствием на Кавказе исчезла работорговля и было минимизировано абречество. Всякий раз, когда российская власть (не важно, под каким флагом выступающая) слабела, "наездничество" на Кавказе возрождалось, дополняясь некими более современными атрибутами (авизо, теневой нефтяной бизнес и пр.). История так же не раз демонстрировала, что "уход" из проблемного региона ведет не к миру и стабильности, а лишь к экспорту "наездничества".

Не меньшая степень фатальности наблюдается и в "еврейском вопросе" рубежа двух прошедших веков. И если к началу XIX столетия "еврейский вопрос" был более или менее урегулирован в рамках религиозного дискурса, то сменивший его дискурс националистический заставил в конце того же столетия искать на него новые ответы. В европейских странах евреи стали восприниматься как "чужие" не в силу религиозных отличий, а как носители этнической "инаковости". Следует также сказать, что и сами евреи оказались вовлеченными в националистический дискурс, а национализм предполагает институциональную формализацию, проще говоря - создание "своего государства", способного защитить именно "свои" интересы под флагом "своей" идеологии и "своих" ценностей. С одной стороны, сионизм стал ответом на пробуждающийся националистический дискурс европейских стран, а с другой - был сам этим дискурсом порожден. Следствием всплеска национализма в Европе стали "дело Дрейфуса" и "дело Бейлиса", бурный рост антисемитских настроений в Германии, нацизм и как финал - Endlosung, "окончательное решение еврейского вопроса", не замеченного "цивилизованной Европой", отказывавшейся верить в злодеяния ставших под знамена СА и СС экс-добропорядочных бюргеров. В этой связи весьма показательными представляются размышления одного из главных героев известного романа Джеральда Грина "Холокост", вспоминавшего своего еврейского дедушку, гордившегося крестами за верную службу кайзеру, свое слабое знание иврита и практически полную ассимилированность и представлявшего сионистов эдакими чудаками - сборщиками средств на полумифические цели. "Катастрофа" европейского еврейства заставила многих пересмотреть и переосмыслить стереотипы молодости и сделала колонизацию Палестины практически безальтернативной идеей. Сегодня многие европейские эксперты (в особенности французские) любят защищать тезис о том, что Палестина не может рассматриваться как еврейская земля на основании библейских сказаний. Не грех бы в таком случае начать с "mea culpa" и задаться вопросом, а не интеллектуальная ли импотенция перед расистскими доктринами заставила тысячи евреев избрать библейскую землю для реализации своих национальных чаяний, кои считаются в "демократической Европе" естественными и неотъемлемыми.

Колонизация Палестины евреями стала также конфликтом двух культур (в самом широком смысле слова). Прибывшие на Ближний Восток носители сионистской идеи (создания еврейского государства на основе социальной справедливости) несли с собой заимствованные из европейского политико-правового контекста идеи правового государства, гражданского общества, ценности свободной экономики и предпринимательства, социальной мобильности и индивидуального успеха. Этим ценностям предстояло пройти "встречу" с ценностями арабского Востока - патернализмом и социоцентризмом. Данная "встреча", увы, не увенчалась победой мультикультурализма. Обращает на себя внимание тот факт, что арабы Ближнего Востока вполне мирно уживались с евреями до сионистской колонизации. Но это "мирное сосуществование" было возможным благодаря принятию евреями "покровительства" со стороны арабов. Совершенно очевидно, что строители "собственного" государства никоим образом не встраивались в предлагаемые "покровительственные схемы". Как видим, еврейская колонизация Палестины была ответом на утвердившийся националистический дискурс в Европе, крайности которого делали ее безальтернативной. Освоение же новых территорий во враждебном окружении, настроенном на борьбу до "победного конца", диктовало свои методы выживания. Политкорректный гуманизм в данных условиях был явно не лучшим методом завоевания достойного места под горячим ближневосточным солнцем.

История российского проникновения на Кавказ и история еврейской колонизации Палестины - это история фатальной неизбежности как главного факта "чеченского" и "ближневосточного" конфликтов. Это та ситуация, в которой не начать процесс (в нашем случае колонизации) невозможно, ибо цена вопроса - выживание государства или нации, а начать процесс означает неизбежно вступить в затяжной конфликт, добровольный выход из которого напоминает схему пресловутого суворовского "Аквариума" - "вход у нас один рубль, а выход - два".