Теория роста не начинается моими статьями 1956 и 1957 гг. и, конечно же, ими не заканчивается. Может быть, ее начало - в "Богатстве народов", но, вероятно, даже Адам Смит имеет предшественников. Если подойти ближе, то я двигался по следу, проложенному в 1950х гг. Роем Харродом и Евсеем Домаром, а также - в слегка различающемся контексте - Артуром Льюисом. Фактически я стремился идти своим путем и избавился от определенного дискомфорта, когда познакомился сих работами. Попытаюсь объяснить в двух словах, как я понимал тогда суть дела.

Представлялось, что Харрод и Домар должны были ответить на прямо поставленный вопрос: в каких условиях экономика способна к росту при постоянной процентной ставке? Они явно разными путями пришли к классически простому ответу: доля национальных сбережений (часть сберегаемых доходов) должна быть равна количеству продукции, приходящейся на долю капитальных вложений, и темпам роста (эффективной) рабочей силы. Тогда, и только тогда, экономика может удерживать свой потенциал предприятий и оборудования в балансе с предложением труда, так что постоянный рост будет происходить без явного сокращения рабочей силы, с одной стороны, или ее избытка и растущей безработицы - с другой.

Неудовлетворенность проявилась в связи с тем, что они исходили при этом из следующего положения: все три ингредиента - норма сбережений, темпы роста рабочей силы и доля выпускаемой продукции на единицу капитала - являются заданными константами, фактами естественного порядка. Норма сбережений была фактом предпочтений, темпы роста предложения рабочей силы - фактом демографически-социологического порядка, а выход продукции на единицу капитала - технологического.

Все они считались подверженными время от времени изменениям, но изменениям спорадическим и более или менее независимым друг от друга. В таком случае возможность экономического роста пришлось бы считать чудесным подарком судьбы. Многие экономические системы в течение большей части времени их существования не стали бы на путь взвешенного роста. История же капиталистической экономика предстала бы в качестве альтернативной и являла бы собой длительный период усугубляющейся безработицы и времена ужасающего сокращения трудовых ресурсов.

Теория утверждала и нечто куда более драматичное. Труды Харрода в особенности отличались полностью необоснованными требованиями признать постоянный рост чем-то вроде равновесия весьма нестабильного сорта: каждое небольшое отклонение от него следовало с таинственной неопределенностью относить к процессу, считавшемуся зависимым главным образом от смутных интерпретаций предпринимательского поведения. Вы можете вспомнить, что в книге Джона Хикса "Трудовой цикл", основанной на модели Р.Харрода, с необходимостью предполагалась общая занятость для того, чтобы обозначать его верхние отметки, и нулевой рост инвестиций, чтобы указывать на нижние. Иначе модель экономической системы выглядела бы несостоятельной.

Надо вспомнить, что Харрод впервые опубликовал "Эссе" в 1939 г., а Домар первую статью в 1946 г. Теория роста, подобно многим другим в макроэкономике, была продуктом депрессии в 1930г гг. и войны, которая как раз закончилась. Я тоже жил в те времена. И все-таки мне казалось, что история, интерпретируемая этими моделями, не во всем верна. Прибывшая с Марса экспедиция, прочитав подобного рода литературу, преисполнилась бы ожиданиями только краха капитализма, который-де в течение уже длительного времени и так разваливался на части. На самом деле экономическая история - это повествование столько же об отклонениях, сколько и о росте, хотя большинство деловых циклов и кажутся самозамкнутыми. Сохраняясь даже вопреки помехам, экономический рост - вовсе не какая-то редкость.

Есть и другие соображения, в силу которых модель Харрода - Домара представляется неприемлемой. Если условия постоянного роста таковы, что доля сбережений равна произведению темпов роста занятости на технологически детерминированное соотношение затрат капитала на единицу продукции, тогда средством удвоения темпов роста в приносящей прибыль экономике просто путем удвоения доли сбережений, хотя бы и через государственный бюджет. Но все не так просто: все мы узнали в дальнейшем (и, я уверен, помним и теперь), что удвоение экс анте доли сбережений может и не удвоить долю сбережений экс пост, несмотря на то, что кто-либо одновременно озаботится экс анте (эти понятия ввел Самуэльсон) соответствующих инвестициях. (Я надеюсь, что эти странные латинские выражения все еще помнят в Стокгольме в 1987 г.!) Действительно, в развивающихся странах, где аппетит на новые капиталы становится, похоже, неуемным, данный рецепт выглядит приемлемым. Я считаю, что именно те писания по экономическому развитию, где часто утверждалось: ключ перехода от медленного роста к быстрому - постоянное повышение доли сбережений. Мне такой рецепт доверия не внушал. Я не могу вспомнить, в течение какого точно времени, но не внушал.

Такова была атмосфера, в которой я начал чинить на скорую руку теорию экономического роста, опираясь на попытку улучшить модель Харрода - Домара. Я не могу рассказать вам, почему я не подумал с самого начала о замене постоянного соотношения выхода капитала на единицу продукта (и выхода труда) более обширным и реалистическим представлением о роли технологии. Я знаю, что и будучи студентом больше интересовался больше интересовался теорией производства, чем в формальном аспекте почти идентичной теорией потребительского выбора. Она казалась более приближенной к земной жизни. Я помню, что осознал это весьма рано, будучи прирожденным макроэкономистом: если сама по себе технология не столь уж быстро воплощается в каждом отдельном благе, на данный момент - совокупный фактор интенсивности должен предстать более вариабельным, потому что экономическая система может избирать в качестве главного пункта или капиталоемкие, или трудоемкие, или связанные с земельной собственностью блага. В любом случае кое-что интересное я отыскал как раз здесь.

Любое детальное объяснение того, что же я нашел, в этой аудитории звучало бы простовато. Почти все, кто находился в этом помещении в то или иное время, об этом уже знают. "Неоклассическая модель экономического роста" началась с анализа мелкого производства. Очень быстро она оставила свой след в учебниках и побудила к созданию фондов общего профессионального обучения. На самом деле именно это позволило мне считать себя респектабельной персоной, которой предоставлена возможность читать и данную лекцию. Тем не менее я должен суммировать общий результат в нескольких предложениях, и это будет способствовать постановке более интересных вопросов о том, что пока неизвестно и неопределенно и что следует объяснять. Как раз применение доопределенного уровня степени технологической пригодности восполняет две вещи. Во-первых, просто наличие осуществимого пути постоянного роста не может быть сведено к единичному событию Ранги постоянных состояний возможны, эти ранги даже могут быть предельно широки, если столь же широки совокупные факторы интенсивности. Есть и другие средства, которые могут приспособить экономическую систему к условиям Харрода - Домара, но мне до сих пор кажется, что вариант капиталоемкости, вероятно, наиболее значим.

Во-вторых, применимость сводится к привлечению уменьшающихся возвратов, которые при равновесных темпах роста не только непропорциональны доле сбережений (инвестиций), но и независимы от этой доли. Развивающаяся экономика, которой присуще постоянное увеличение доли сбережений (инвестиций), достигнет более высокого уровня затрат, чем если бы она не увеличивала их, и она должна поэтому быстрее расти в целом. Но этим нЕ достигается перманентно высокий уровень вложений. более точно: постоянные темпы роста затрат на единицу вложений труда независимы от доли сбережений (инвестиций), а зависимы в конечном счете от темпов технологического прогресса в самом широком смысле этого слова.

Есть и третий результат, который кажется полезным и определенно способствующим привлекательности модели в глазах экономистов .Ранняя теория роста была механистической и физикалистской - отнюдь не в плохом смысле, но в том плане, что она почти полностью описывала потоки и запасы благ. В неоклассической модели вполне естественно и привычно описывать равновесные пути и определять цену и динамику процентных ставок, которые поддерживали бы путь равновесия. Мне вспомнилось время, когда делая это, я приходил и к хорошим и к плохим новостям. Хорошие заключались в том, что экономисты инстинктивно предпочли размышлять подобным же образом, а использование моих связей помогло пробудить у коллег-профессионалов интерес в теории роста. Более того, это оказалось хорошим (а значит - и плодотворным) инстинктом, касался он капиталистической или же социалистической экономики. Плохие новости появились в связи с тем, что теория оказалась лакомым кусочком, слишком заинтересовала всех и открыла путь постоянному искушению: говорить о ней в духе доктора Панглосса, очень честного доктора Панглосса. Я думаю, что эта тенденция побеждает в последние годы, и попытаюсь объяснить это позже - с учетом того, что мне слишком поздно высказывать претензии на роль Кандида.

Когда я сегодня пересматриваю статьи, написанные в 1950 - 1960х гг. по этому общему предмету, я поражаюсь и даже немного удивляюсь, какой большой успех связан с расширением технологических структур теории роста. Я хочу заверить, что модель смогла приспособить то многообещающее обстоятельство, в соответствии с которым только новая технология оказывалась в состоянии обеспечивать капитальные вложения для использования вновь возникающих и обеспечиваемых возможностей, что факторные пропорции должны быть вариабельны только при постоянном росте инвестиций, а не после того, как капитальные вложения примут какую-то особую форму; что удовлетворительная применимость может быть достигнута через различные виды активности и даже через один ее вид в течение того времени, когда продолжительность жизни капитальных благ может изменяться экономически. На примере каждого случая я хочу показать, что может быть выработано подходящее соотношение цены товара и цены фактора - и оно постигаемо экономистами в форме наследуемых инстинктов. (В моем случае я наследовал их главным образом у Кнута Викселя и поля Самуэльсона).

Для этой специальной ориентации были особые причины, которые, похоже, легко преодолимы со временем. Во-первых, это введение технологических сдвигов, которое открыло для теории роста более широкий набор фактов реального мира и теснее связало ее с общей экономической теорией. Представляется важным убедиться, что эти приобретения не слишком тесно связаны с простой и незащищенной версией замещения факторов. Во-вторых, я уже начал предпринимать некоторые эмпирические работы с использованием совокупной производственной функции, добившись явно значимых и весьма удивительных результатов. Я был и сам настроен весьма скептически по отношению к этой схеме и знал, что у других появились бы свои сомнения. Но, похоже, хорошая идея убеждала, что и метод подойдет - по крайней мере, в принципе - для ориентации в первых небольших дозах реализма. И, в-третьих, я уже поста вил ловушку знаменитому "Кембриджскому противостоянию". Я употребляю термин "поставить ловушку", так как все это казалось мне простой тратой времени, забавой идеологизированными играми на языке аналитической экономической теории. Со временем я понял, и в том же направлении появились некоторые аргументы в экономической литературе, что определенная часть аргументации касалась маржинализма, причем сглаженного. Поэтому я хотел найти возможность показать, что заключения теории и ее эмпирическое осуществление не связаны с этой весьма специфической формулировкой. Я считал полным добавить сказанное, хотя это вряд ли кого-либо успокоит.

Появился и неприемлемый побочный продукт этой сосредоточенности на описании технологии. Думая, что я недостаточно внимания уделил проблеме эффективного спроса. Поставлю вопрос по-другому: вопрос равновесного спроса, к сожалению, нуждалась - и все еще нуждается - в теории отклонений от путей такого роста. Я могу честно заявить, что со временем эту нужду удовлетворил. Это видно в небольшом разделе в конце моей статьи 1957 г., касавшемся поверхностным образом фактора ригидности реальной заработной платы и возможности ловушки ликвидности. Анализ делался наспех. Но был и параграф, которым я в большой степени горжусь: в нем определялся том момент, когда теория роста обрела некую структуру и внутри нее можно было вести серьезные дискуссии о макроэкономической политике, обладающей способностью не только достичь полной занятости и удержать ее, но также осуществить произвольный выбор между текущим потреблением и текущими инвестициями, а вследствие этого между имеющимся и будущим потреблением. Только несколько лет спустя я получил памятный урок в Комитете экономических советников Кеннеди - Хеллера в ходе рассмотрения вышеуказанных идей, описав его в 1962 г. История Соединенных Штатов Америки последних семи лет подтверждает, что этот урок все еще не усвоен в Вашингтоне.

Проблема сочетания долговременных и кратковременных макроэкономических тенденций все еще не решена. Я вернусь к этому позже. Здесь же хочу признать (и оправдать) одно юношеское заблуждение. В ранних дискуссиях о теории роста Харрода-Домара много говорилось о нестабильности, присущей равновесному росту. "Нестабильность" может значить - и значит - две разные вещи, и их смыслы не всегда в полной мере различаются. Она может значить то, что конструктивно ориентированные пути равновесного пути могут соседствовать с деструктивными, так что незначительные отступления в сторону может привести у случайному бедствию. Или это же может значить, что нестабильность характеризует неравновесное поведение, так что экономическая система, которая однажды сошла с пути равновесного роста, не смогла бы автоматически вернуться на правильный путь любого равновесного роста.

Оригинальная модель Харрода-Домара, как оказалось, и стала предпосылкой этих обеих трудностей. Я думаю, что продемонстрировал, как расширение модели оказало воздействие на обострении нестабильности первого рода. В то же время второй ее сорт фактически повлек за собой интеграцию долго- и кратковременной макроэкономики, теории роста и теории делового цикла. Харрод и многие современные его комментаторы шли к этой проблеме, предлагая весьма специальные (и неубедительные) положения об инвестиционном поведения. И я не мог столь точно, как сейчас, проводить различения между двумя понятиями нестабильности. Сегодня я бы оставил эту проблему нерешенной. Одно из достижений теории роста - соотнесение равновесного роста в с оценкой активов в условиях устойчивости. Тяжелая участь неравновесного проста в ром, что у нас фактически нет (И, по всей видимости, и не будет) действительно надежной теории оценки активов в условиях устойчивости (1987 г. - прекрасное время для осуществления подобного замечания!)

Одна важная тенденция в современной макроэкономической теории избегает данной проблемы элегантным, но полностью неприемлемым (для меня) образом. Суть этой тенденции - представить, что в границах экономической системы проживает единственный и бессмертный потребитель - или некоторое число идентичных бессмертных потребителей. Само по себе бессмертие - не проблема: любой потребитель может быть замещен династией, каждый член которой признается ее наследником в качестве ее продолжателя. Но подобную недальновидность допускать нельзя. Наш потребитель не подчиняется любой простой функции кратковременных сбережений, на даже стилизованному Модильяни правилу большого пальца в жизненном цикле?? Вместо этого предполагается, что эта династия решает в течение бесконечного времени проблему максимизации полезности. Это отвергает меня как пришельца, но не так уж полно, чтобы не продемонстрировать, куда ведут заключения данной теории.

Следующий шаг дается еще труднее, если он сопоставляется с первым. Для указанного потребителя каждая фирма - простое и прозрачное средство, некий посредник, носитель способа достижения вневременной оптимизации указанной предпосылки путем только технологических ограничений и первоначальных накоплений. Вследствие этого допускается любая разновидность провала на рынке - по определению Здесь нет места ни стратегической дополнительности, ни координации поражений, ни дилемме заключенных.

В конечном итоге появляется конструкция, при которой вся экономическая система призвана решить со временем проблему оптимального роста. Неотделимо тот такого ходы мысли и автоматически допускаемое предположение, что наблюдаемые пути - это пути равновесия. Поэтому нас и просят рассмотреть конструкцию, которую я справедливо описал как модель действительного капиталистического мира. То, что мы привыкли называть деловыми циклами (или по меньшей мере бумами и спадами) теперь следует интерпретировать как оптимальные контуры слежения? На оптимальных путях, вызываемые в ответ на случайные колебания производства и желанию досуга.

Я ни с чем .этим не согласен. Рынок труда и рынок благ рассматриваются мною как несовершенные части социальной машины с важными институциональными особенностями. Есть основания считать, что они вовсе не ведут себя как прозрачные и не вызывающие затруднений механизмы конвертации потребления и досуговой активности.

В заключение надо отметить, что отрезки исторического времени не подвержены критическому эксперименту. Химик может зайти в лабораторию, подготовить и провести эксперимент. У экономиста такой возможности нет. У нас нет иного выбора, кроме как серьезно осуществлять наши прямые наблюдения способов активности функционирования экономических институтов. Будут, конечно, и аргументы относительно способа действия различных иснтитутов, и нет причин, по которым мы не должны считать такие аргументы постижимыми, упорядоченными и привязанными к фактам. Подобного рода методологический оппортунизм может считаться неудобным и неупорядоченным, но он, по крайней мере, способен предохранять нас от глупостей.

Хотя только что сказанное мною не соответствует духу времени, мне хотелось бы объяснится подробнее. Никто не может выступить против оперирующей с временными отрезками эконометрики. Когда нам нужно оценивать параметры для прогноза или анализа проводимой политики, другой хорошей альтернативой спецификации и оценкам модели нет. Однако оставить ее как таковую и поверить, как делают многие американские экономисты, что эмпирическое отклонение начинается и заканчивается анализом временных отрезков - значит проигнорировать большую долю ценной информации, которую можно представить в весьма приемлемой форме. Я включаю сюда ту разновидность информации, которая облекается в форму количественных показателей, даваемых наблюдающими экспертами, равно как и прямым знанием о функционировании экономических институтов. Скептицизм, конечно, всегда наготове. А не посвященные в тайну становятся иногда рабами смутных идей. Но мы не столь уж довольны сведениями, которые можем получить, чтобы игнорировать что-либо, кроме временных отрезков, касающихся цен и объемов.

После этого методологического отступления мне хотелось бы напомнить о характере моего главного аргумента. Теория роста была введена, чтобы обеспечить систематический способ обсуждения и сравнения путей равновесия в экономической системе. С этой задачей она справилась успешно, однако, решая ее, не смогла приблизиться а адекватному постижению столь же значимой и интересной проблемы: надежного способа рассмотрения отклонений от равновесного роста. Одно из возможных решений привело меня к непреодолимому заблуждению: отрицание самого существования аналитической проблемы путем провозглашения, что "экономические отклонения" - вовсе не отклонения от равновесного роста, а его примеры. У меня сложилось впечатление, что доверие к данному заблуждению в большей или меньшей мере присуще Северной Америке. Может быть, опыт европейских экономических систем не даст подтверждения этой интерпретации вообще, но какова же ей альтернатива?

Не так просто перенести достоинства вашей любимой модели делового цикла на теорию равновесного роста. Это можно сделать для весьма незначительных отклонений, в большей мере характеризующих несущественное и легко самоустраняющиеся "ошибки" Но если приступить к существенным и превышающим квартальный период отклонениям от равновесного роста, например, обратиться к истории больших европейских экономических систем после 1979 г., то окажется невозможным поверить, что путь равновесного роста незаменим для кратко- и средневременного опыта. В частности, объем и направления процесса формирования капитала связаны с побуждениями со стороны делового цикла - или через капитальные вложения в новое оборудование, или через ускоренную замену старого. Я также склонен считать, что сегментация рынка труда по параметрам профессии, отрасли или региона - с меняющейся доле безработицы в каждом из сегментов - также вернет нес к равновесному пути. Таким образом, одновременный анализ тенденций и отклонений на самом деле влечет интеграцию долговременных и кратковременных периодов - или равновесия и неравновесия.

Простейшая стратегия - знакомство с другими контекстами. В модели полностью совокупного роста релевантные цены - реальная заработная плата и реальная процентная ставка. Предположим, что и та, и другая неподвижны или просто очень медленно приспосабливаются к чрезмерностям спросов на рынке труда и рынке благ. (Более часто встречаются утверждения, что только заработная плата может удерживаться, но на родной земле Викселя да будет позволено разделить "естественные" и "рыночные" процентные ставки). Затем экономическая система может отклоняться от любого полностью равновесного пути в довольно продолжительном промежутке. В течение данного времени эволюция данной системы будет направляться кратковременной динамикой, во многом похожей на динамики обычной теории делового цикла.

Рассмотрим наиболее интересный случай, когда уровни реальной заработной платы и процентной ставки приводят к завышенному спросу на труд и блага (сбережения превышают инвестиции экс анте). Такого рода конфигурации мы привыкли называть кейнсианскими. Большая разница заключается в том, что общий объем инвестиций может быть позитивным или негативным, а производственные мощности могут возрастать или падать. Экономическая система вернется в конечном счете на путь равновесия, по-видимому, вследствие "текучести цен в долговременной перспективе", о чем мы говорили и сами. Если и когда это происходит, она не возвращается к продолжающемуся равновесному пути: с которого перед этим сошла. Новый равновесный петь будет зависеть от количества накопленного капитала, который собирался в течение неравновесного периода, и, вероятно, от сложившейся доли безработных (особенно долго не работающих).Даже уровень технологии может быть различен, если технологические изменения носят скорее эндогенный, чем производственный характер.

Есть определенное добавление, о котором я упомянул в 1956 г., но особо не развивал. Теперь появился блестящий исследовательский набросок Эдмонда Малинво, применившего данный фиксирующий цены подход к теории роста. Как вы и предполагаете, важную роль играет инвестиционная функция. Когда я ранее ссылался на сложность проблемы оценки активов, отстоящих от равновесного пути, то имел в виду как раз это. Мы приходили к некоторым более или менее приемлемым формулировкам, приводящим к более или менее надежным эконометрическим результатам, и к тому, что мы считаем известным в принятии инвестиционных решений в реальных формах Малинво подчеркивал роль "прибыльности" как детерминанты инвестиций, но он также отмечал, что такое значение прибыльности неясно, ибо неясно само будущее.

Главный результат анализа Малинво - прояснение условий, при которых возможно "кейнсианское" неизменное государство, и когда оно в локальном плане стабильно, то есть когда оно будет подходить экономической системе, отклоняющейся от примерно равновесного пути?? Случай нестабильности столь же интересен, поскольку им предполагается возможность незначительных причин, порождающих большие результаты. Все эти аргументы в пользу стабильности должны быть пробными, потому что процентная ставка и реальная заработная плата считаются зафиксированными, хотя их количества меняются. Это не весомая причина для отбрасывания результатов в пуританском духе, но обычно исследовательская программа не завершается.

Набросок Малинво по этому вопросу стоит любой добротной книги. Моя личная склонность (и это только склонность) - попытаться обосновать немного иную ситуацию. Думая о неопределенности понятия прибыльности и об отношении этого понятия к инвестициям, надо помнить, что многие фирмы реагируют на изменяющиеся обстоятельства как раз путем изменения своих цен. Обычная альтернатива модели со трудно приемлемыми ценами?? - модель с несовершенно конкурентными установлениями цен фирмами. Поэтому, конечно, нельзя говорить о каком-либо простом пути чрезмерного предложения благ. Но мы как раз можем найти кое-что интересное - возможность многих сосуществующих путей равновесия. Некоторые из них неявным образом более предпочтительны, чем другие. (Обычно лучшими считаются те, которые дают более высокий выпуск продукции и обеспечивают большую занятость по сравнению с иными, так что может образоваться нечто похожее на спад, проявляющийся тем или иным образом). Взаимодействие роста и делового цикла может принять и слегка различающиеся формы - альтернативу хорошего и плохого равновесия, не сводясь к простому усреднению.

Этот вид модели хорошо известен в статическом контексте, когда она может придать действенный смысл понятию "эффективный спрос". Естественно, фирмы обусловят свои действия надеждами на экономические совокупности. Фрэнк Хан и я поработали над расширением данного представления до уровня модели сменяющихся поколений, так что последняя смогла конвертировать любое стационарно равновесное состояние в постоянно растущее. Предварительным указанием является то, что дело должно быть сделано. Поэтому есть надежда, что и подходы с позиций фиксированных цен, и несовершенной конкуренции могут дать нам право ответственно говорить о макроэкономической политике в контексте роста.

В моей статье 1956 г. уже было краткое указание на способ, посредством которого нейтральный технологический прогресс может быть включен в модель равновесного роста. Это надо было добавить, так как в ином случае модель только устойчивых состояний требовала бы постоянных доходов на душу населения и едва ли могла бы представить обоснованную картину промышленного капитализма. Весьма широко определяемый технологический прогресс включает улучшение человеческого фактора, что с необходимостью учитывает долговременный рост реальной заработной платы и повышение уровня жизни. Хотя совокупная производственная функция уже была частью модели, естественно подумать о ее выведении из временных отрезков большой длительности (из долговременных серий) для реализации экономики. Эти и еще некоторые другие стандартные параметры -например, доля сбережений, темпы роста населения - могли бы сделать модель операциональной.

Оценка совокупной производственной функции - вряд ли новая идея, но в действительности я имею в виду некоторую новую идею: использовать наблюдаемый фактор цен в качестве индикатора текущей предельной производительности, так что каждое наблюдение может дать мне не только приблизительное представление о производственной функции, но также приблизительное указание на ее наклоны. Я с удовлетворением подтверждаю, что эту идею подсказала мне теория равновесного роста. И хочу подчеркнуть: чтобы так и не нашлось какого-либо замечания, я сделал нечто прямо противоположное.

Первые несколько параграфов моей статьи 1957 г. отличаются предельной двойственностью - относительно не метода, а использования совокупных показателей затрат и выпуска. Выразив свои сомнения, я проникся духом прагматизма. Не может быть макроэкономики без совокупных взаимоотношений - по крайней мере, пока не найдется замены для макроэкономики. Единственный способ, который может объяснить силу противоречия данной позиции - приписать ее убеждению, что в идее, в соответствии с которой прибыль на "капитал" представляет возвращение к фактору производства, побуждаемого рынком, есть нечто внутренне идеологическое. Сто лет тому назад Джон Бейтс Кларк думал, что было бы "справедливо" распределение в соответствии с предельными результатами, но ни современный экономист, ни современный "буржуазный" экономист . В любом случае главный результат этого упражнения 1957 г. был лишь начальным. Валовая продукция на час рабочего времени в экономике США удвоилась с 1909 по 1949 гг. и семь восьмых данного увеличения можно отнести на счет "технических изменений в самом широком смысле". И только одна восьмая относима к общепризнанному увеличению интенсивности капитала.

Широкое заключение на удивление хорошо сохранилось с 1930х гг., но затем наступило время, когда в первую очередь Эдвард Денисон предпринял достаточно четкий "перерасчет" роста. Главное уточнение сводилось к расщеплению "технического прогресса" в самом широком смысле" на ряд составляющих, среди которых наиболее важными были переменные человеческого капитала и "технологические изменения в узком смысле". Представляя вам в виде настоящего положения дел я буду приводить последние оценки Денисона относительно Соединенных штатов Америки.

Взяв период с 1929 по 1982 гг. и сгладив воздействие деловых циклов, он выявил, что реальный нерезидентальный бизнес увеличивал свой выпуск в сред нем на 3,1 процента в год. Проблема заключалась в том, чтобы раздробить его на ряд базовых детерминант роста. Денисон утверждал, что четверть роста следует отнести на увеличение вложений в труд при постоянном уровне образования. Другие 16% (то есть примерно половина процента в год) он связывал с увеличивающейся образовательной подготовкой среднего рабочего. Рост "капитала" насчитывал 12 процентов в увеличении выпуска; это почти постоянно совпадало с цифрами, которые я на основании своего оригинального метода отнес на 1909-1949 гг.; метод Денисона в этом плане отличался некоторыми практическими усовершенствованиями. Затем Денисон приписал 11 процентов общего роста "усовершенствованному распределению ресурсов", под которыми он понимал такие процессы, как перемещение рабочей силы от малопроизводительного сельского хозяйства к высокопроизводительной промышленности). Другие 11% он отнес к "экономике", обусловленной ростом масштабов производства". (Но это должно быть весьма ненадежное отнесение). Последние 34% упоминаемого увеличения связываются с "ростом знания или технологическим прогрессом в узком смысле. Если сложить все упомянутые проценты, то можно увидеть, что у Денисона они в сумме составляют 109% измеряемого увеличения. Чудесно появившиеся факторы снижают рост выпуска на 9% из числа 3,1%, что составляет менее 0,3% в год. (Эти негативные факторы могут включать такие процессы, как вложения в восстановление окружающей среды, которые поглощают ресурсы, но не проявляются в измеряемом выпуске, хотя конечно же они могут быть весьма полезными).

Детальный подсчет является усовершенствованием моей первой попытки, но и он ведет примерно к тем же заключениям. Напомню, что я различал только три фактора: прямой капитал, прямой труд и остаточные "технические изменения".Денисон разложил последнее на 5 компонентов, но итог оказался очень похожим.

Это подобие проявляется еще сильнее, когда результаты Денисона рассматриваются применимо к расчету на "занятую личность". Реальный выпуск на одного занятого возрос с 1929 по 1982 гг. на 1,7%. Вклад доли труда в этом подсчете составляет 23%. Это звучит странно, но значит главным образом, что количество часов труда в расчете на работающего в течение года уменьшалось со временем, так что среднезанятый проводил меньше времени на прямой работе. Я не буду исходить из полного обвинения. Все, что я хочу отметить, это цифра 30%, ответственная за увеличение выпуска на одного работника за счет роста его образовательного уровня, и цифра 60% подсчета Денисона, относимая на прирост знания. Тем самым технология остается доминирующей созидательной силой роста, а инвестициям в человеческий капитал отводится второе место. Кто-нибудь может и не поверить в точность приводимых цифр, но посылаемый ими сигнал в любом случае весьма показателен.

Это можно воспринять как серьезные замечания. Если мне позволено снова вернуться к методологической пропаганде, то хочу напомнить моим коллегам и их читателям, что каждая часть эмпирической экономики основывается на субструктуре предпосылочных утверждений, чья вероятность не может быть вполне точной.

Здравый смысл побуждает другой аспект данной истории, все еще не изложенный в литературе (не получивший отражения). Сначала я был полностью удивлен относительно небольшой частью модели, описывающей формирование капитала. Даже когда это подтвердили Денисон и другие, результат казался противоречащим здравому смыслу.

Формальная модель пренебрегает одним механизмом, отсутствие которого можно объяснить предубеждением против прогноза относительно инвестиций. То, что я называю внедрением, фактически представляет собой способы искать пути осуществления большей части технологического процесса (а может и подавляющую его часть) в реальном производстве, но только с использованием новых и различных капитальных средств. Вследствие этого эффективность инновации в увеличении выпуска могла бы идти нога в ногу со ставками валовых инвестиций. Политика увеличения инвестиций привела бы не только к повышению капиталоемкости, которая может и не иметь большого значения, но также к ускоренному переводу новой технологии в реальное производство, которое это значение как раз имело бы. Состояние постоянного роста не прекращалось бы, но промежуточные переходные процессы проявились бы и их можно было бы наблюдать.

Считалось, что идея соотносима со здравым смыслом - так и получилось. С 1958 г. я смог разработать модель, которая принимала вол внимание эффект внедрения. Определенная доля простоты была утрачена, потому что акционерный капитал не мог считаться некоторым гомогенным целым. Можно проследить его структуру, но позиция окажется точно такой же . В любом случае модель плодотворна, даже если она не совсем четкая. Если руководствоваться здравым смыслом, модель внедрения должна гораздо лучше соответствовать фактам по сравнению с предшествующей. Но так не получилось Денисон, с чьим мнением я считаюсь, пришел к заключению, что объясняющего потенциала в модели внедрения нет. Я не знаю, надо ли считать данное заключение парадоксом, но по крайней мере оно создает путаницу.

В ходе подготовки к данной лекцией я познакомился с последней неопубликованной работой профессора Эдуарда В. Вольфа (Нью-Йоркский университет), который, излагая дополнительную перспективу решения этого вопроса. Вольф собрал данные по семи большим странам (Канада, Франция, Италия, Япония, Соединенное Королевство и Соединенные Штаты Америки), охватывающие целое столетие - с 1880 по 1979 г. Особое внимание он уделял также послевоенному периоду с 1950 по 1979 г. В этих отдельных странах отбирались лишь имеющиеся данные, так что они не могут считаться репрезентативными образцами. Результаты Вольфа поэтому лишь предположительны, но предположения эти впечатляют.

Для каждой страны он вычислил среднюю норму роста фактора общей производительности (то есть того, что я назвал нормой технического прогресса в широком смысле). Например, он рассматривает норму роста акционерного капитала и труда, саму по себе среднюю инвестиционную квоту). Затем, анализируя общую для всех стран тенденцию, он установил, он установил очень сильную позитивную корреляцию между нормой технического прогресса и скоростью инвестиций. Его интерпретация и является тем, что обеспечивает надежное подтверждение гипотезы внедрения: если мы предположим, что все эти страны имеют активы, для примерно равного набора технологических инноваций, то отсюда следует: кто инвестирует быстрее, тот может использовать полнее преимущества применяемого знания. Это, конечно, лишь одна разумная интерпретация, но она мне нравится. Учитывая это и используя фактор тотальной производительности, Вольф уже "передал" инвестициям их традиционную функцию увеличения производительности посредством увеличения капиталоемкости, так что оставшаяся корреляция - это корреляция между инвестициями и сдвигом совокупной производственной функции.

Однако чтобы увериться в собственном методологическом посыле, я должен напомнить вам о возможности также и других интерпретаций. Например, считается, когда некоторые страны могут лучше эксплуатировать общий путь технологического прогресса, чем другие, по причинам, не имеющим ничего общего с нормами образования капитала; но как раз в этих технологически прогрессивных странах инвестиции более прибыльны, поэтому естественно, что и доля инвестиций выше. Или же быстрый технический прогресс и высокие инвестиции могут быть результатом некоторого третьего фактора, например, наличия условий для поощрения предпринимательства. Высокие инвестиции и быстрый технический прогресс будут наблюдаться вместе.

Я не могу основательно аргументировать тот или д ругой способ. Но по крайней меря для размышляющего человека остаются открытыми пути убеждения в том, что стимуляция инвестиций благоприятствует ускорению посредствующего роста посредством эффекта, заключающегося в переносе технологии из лаборатории на производство.

Однако прежде чем закончить, хотел бы указать на возможности комбинирования большинства строительных блоков, которые я обсуждал в этой маленькой, но вполне завершенной эконометрической модели. Если это невозможно, я считал бы приведенные идеи мало интересными. Один из примеров - "ежегодная модель роста для экономики США", предложенная Бертом Хикманом и Робертом Коэном.

В этой модели сторона производства полностью агрегирована и фактически представляет собой как раз такого рода вещи, о которых я уже говорил (сторона спроса не агрегирована, но это в данном случае неважно). Пути полного равновесия в модели Хикмена - Коэна точно те, которые известны и в теории роста - и лишь немного генерализированы, потому что детерминация сбережения и эволюция рабочей силы рассматриваются более детально.

Эта часть вполне прямолинейна. В некоторых последних попытках Хикмена и Коэна начали серьезное изучение отклонений от равновесного роста как раз в духе рекомендаций, данных мною и Молинво. Они приняли во внимание ригидность заработной платы, и они смоделировали свой производственный сектор как устанавливающий ценным монополистический конкурент. Теперь инвестиции не должна равняться сбережениям с полной занятости кроме полного (за исключением) полного равновесия. Могут проявляться периоды бума и стагнации и они действительно имеют место, что почти никого не удивляет. Могут наблюдаться "кейнсианская" и "классическая" безработицы. Кроме того они способны проявляться и в одно и то же время: реальная заработная плата может проявляться реальная заработная плата может оказаться высокой, чтобы допустить полную занятость с существующим акционерным капиталом, хотя в то же время совокупный спрос неадекватен, чтобы охватить рынок, который фирмы желали бы обеспечить продукцией. Изменения в реальной заработной плате могли бы давать эффекты и на стороне спроса, и на стороне предложения.

Все этого говорит весьма убедительно как раз подобно макроэкономике, что прагматические американцы и шведы на практике работают в одном направлении. Я не могу поручиться за вычисления Хикмана, но они по крайней мере понимаемы. Они по-своему показывают, что высокая реальная заработная плата побуждает безработицу, которой можно было бы пренебрегать в США между 1959 и 1978 гг. и что она опять помешала понизив спрос, что вызвало безработицу 1981-1982 гг. Я не знаю, что говорил Хикман о времени после 1982 г., но фактически то, что мне удалось узнать, свидетельствует в пользу модели.

В этом кратком обзоре цели и достижения теорий роста я в той же мере ссылают на работы других, как и на работы свои. Последние приводятся более чем умеренно: данный выбор отражает мое убеждение, что любая плодотворная линия экономического анализа почти обязательно должна вырабатываться коллективно. Мы придаем идеям свои имена по хорошим или плохим соображениям, но полезные идеи обычно вырабатываются и критически осмысляются в исследовательском сообществе. Я почему-то верю, что идеи "неоклассической" теории роста плодотворны как раз потому, что они разрабатывались исследовательским сообществом и даже сообществом достаточно разбросанным: Лукас и Прескотт построили базовую модель, то же сделали Малинво и теоретики пятен на солнце - Карл Шелли другие.

Когда я читал стихи Роберта Фроста, мне наконец показалось, что в них слышно совсем то же, что так сильно похож на экономическую теорию. Некоторые из этих чувств неизбежны и об этом нет необходимости сожалеть. Постоянные субструктуры применяемой экономической теории не могут быть слишком большими, потому что развиваются социальные институты и социальные нормы и конечно же характеристики экономического поведения изменяются вместе с ними. Я убежден также, что изменяемость экономических идей в кратковременные промежутки - отчасти наше собственное дело. Оно происходит вследствие попыток слишком трудных, заводящих весьма далеко, ставящих чрезмерные по характеру вопросы на ограниченной базе данных, переоценивая наши модели и давая сверхобобщенную интерпретацию результатам. И это также, по всей видимости, неизбежно и необязательно должно отбрасываться. Вы никогда не знаете, насколько далеко можете зайти, пока не попытаетесь идти как можно дальше.

Естественно, я надеюсь, что теория роста может быть полезной в двух направлениях: как основа, на которой могут держаться многосекторные модели, которые, вероятно, попытаются взять на себя больше, чем они могут вынести; и как структура простых, доказуемых и не обремененных количественными данными предложений о причинах и следствиях макроэкономики. Для обеих ролей, как мне кажется, фундаментальная интеллектуальная потребность - общее понимание среднесрочных отклонений от теории роста. Это материал повседневной макроэкономики. Он поставляется англоязычными странами со времен Кейнса и Швеции со времен Линдаля и Стокгольмской школы экономики. Он же вырабатывается в этих двух местах и сегодня.

Перевел с английского И.Задорожнюк