В одном из интервью, рассуждая о феминисткой критике и постструктурализме, Жак Деррида отметил: "Это в сущности одна и та же система: утверждение патернального логоса┘ и фаллоса, как привилегированного означающего"¹. Подобная позиция Дерриды оказала решающее воздействие на развитие современной философии: со временем концепция фаллологоцентризма стала одним из основных символов новой мысли. "Мужское" и "женское" перестало быть уделом узкого круга специалистов (а точнее было сказать - специалисток), феминистская критика вышла за рамки социально-политического дискурса. Она вторглась в сферу гуманитарных знаний; особенно "пострадали" философия и психология, чуть позже - литературоведение и лингвистика. Речь больше не шла исключительно о борьбе за права женщин в области политического и социального. Добившись воплощения в жизнь основных составляющих концепта "равноправие между полами", феминизм, не без методологической помощи постструктурализма и постмодернизма, приступил к реформированию прежних основ гносеологии и онтологии. Ведь Жак Деррида и Жак Лакан не просто текстуализировали сознание (Лакан) и окружающий мир (Деррида), они привязали текст к "мужскому". Особенности формирования и структуризации такого текста (в представлении постмодернизма - такой действительности) оказались теснейшим образом связаны (или идентичны) особенностями мужского сознания. Т.е. после Дерриды, Лакана и Фуко между сознанием вообще и мужским сознанием был поставлен знак равенства. Представители феминисткой критики (Юлия Кристева, Сара Кофман и др.) пошли еще дальше, предположив, что за приоритетным мужским скрывается скомканный и неразвитый женский дискурс. Но при определенных манипуляциях с сознанием возможно его появление в интеллектуальном и даже бытовом пространстве.

Таким образом, именно постмодернизм, пытавшийся окончательно разорвать "означающее" и "означаемое", легитимировал феминистскую критику, которая по сути дела стремится снова привязать эти два понятия друг к другу. Для постмодернизма фаллологоцентризм скорее расшифровался в качестве "означающего" некого набора культурных привилегий, которые определяли роль мужчины-субъекта и всего "мужского". А исследователи гендера, сформировавшиеся в результате активной деятельности, как практической, так и теоретической, представителей феминизма, отталкиваясь от постмодернистского концепта фаллологоцентризма, попытались его же деконструировать. Они предполагали, что если разрушить культурные привилегии и ценности мужской субъектности, то проявится некая женская субъектность, до сих пор скрытая целым набором мужских дискурсов. Преодоление "мужского" сознания (приоритет рационализма, упорядочивание мира) означало бы конец власти "Логоса-Бога над Матерью-Материей". На самом деле подобный подход полностью изменяет изначальную постмодернистскую установку на соотношение "означающего" и "означаемого" - от вытекающего из этого соотношения принципа всеобщего отсутствия, всеобщего "понарошку" не остается и следа. Гендерные исследования постулируют наличие, а не отсутствие; предполагают возможность построения иного, "правильного и справедливого" дискурса. По сути, это означает если не попытку возвращения "означающего" на прежнее место, то, по крайней мере, заметной корректировки его расположения в гносеологической системе координат по сравнению с постмодернизмом.

И в последнее время наблюдается заметный рост популярности именно такой точки зрения: иной взгляд на мир возможен. Во многих высших учебных заведениях США и Европы гендерные исследования превращаются в ведущие направления образовательной деятельности. По проблематике гендера ежегодно проводятся международные конференции, симпозиумы, в которых участвуют тысячи специалистов. Даже в России, где научное сообщество всегда достаточно консервативно относится к новым проявлениям в сфере гуманитарных знаний, во многих субъектах федерации уже функционирует научно-исследовательские учреждения, специализирующееся исключительно на проблематике гендера (Карельский центр гендерных исследований, Ивановский центр гендерных исследований, Лаборатория гендерных исследований Удмуртского государственного университета и т.д.). Таким образом, вполне уместно говорить о сформировавшимся (в мире - в середине 90-х, в России - к началу 21 века) дискурсе гендера, легитимирующим в научном пространстве не только дихотомию "мужское" - "женское", но и предположение, а скорее даже уверенность, в возможности Другого миропонимания, адекватного особенностям женского сознания. Сознания до последнего времени затерянного и растворенного в мужском архетипе логоцентричности и рациональности.

Постмодернистская философия подобные выводы феминисткой критики восприняла неоднозначно. Деррида и, в меньшей степени, Фуко поддержали их. Во всяком случае, во многом благодаря авторитету этих двух ученых "женские" исследования получили столь широкое распространение в научной среде. Главными же противниками идеи деконструкции "мужского" стали представители "второй волны постмодерна" (Жан Бодрийяр и ряд других ученых). "Женское замещает мужское, но это не значит, что один пол занимает место другого по логике структурной инверсии. Замещение женским означает конец определимого представления пола, перевод во взвешенное состояние представления о половом различии"². Бодрийяр вывел проблематику деконструкции "мужского" на иной уровень. По сути дела его позиция означает следующее: с исчезновением "мужского" исчезает и пол как таковой. Именно "бесполость", а не возрождение мифологизированного "женского" является основным потенциальным итогом работы по легитимации особенностей формирования женского текста-сознания (во всех его внешних проявлениях - писания, чтения и т.д.).

Как ни парадоксально, предпосылкой для столь решительного и даже пугающего вывода служит сама философия постмодернизма, породившая объект своей критики. Помимо соотношения означаемого и означающего, в данном случае уместно вспомнить и о концепте "постмодернистской власти" или власти-знания. Несмотря на разнородность и многообразие концептуальных направлений внутри самого постмодерна, концепт власти-знания, разработанный Мишелем Фуко, является если не универсальным, то, по крайней мере, главенствующим. Согласно ему, власть невозможна без знания, знание невозможно без власти. Власть всеобъемлюща, повсеместна, дискретна и вместе с тем нуждается в оправдании. Таким оправданием становится знание. Научная ценность превращает зачастую сомнительное и относительное в непререкаемое и истинное. Порождая, таким образом, властные отношения, знание в то же время становится его же (власти) продуктом. Отсюда знание как "власть-знание" выступает, согласно М. Фуко, как воля к власти, замаскированная под стремление к открытию научной истины. Сама власть возможна исключительно в рамках "сложных родственных отношений" со знанием, без которых нет и власти. Она повсюду - как и знание. Таким образом, жажда знания или "власть-знание" есть часть культурного бессознательного, часть архетипа - стремления к власти.

Естественным дополнением схемы "власть-знание" может служить предложенная Ж. Лиотаром теория легитимации научных предположений. "Знание - оплата, знание - инвестиции" - именно так он формулирует еще одну версию взаимодействия знания и власти, в которой ключевым фактором становится рентабельность. Именно эта сугубо экономическая категория определяет что, где и когда подвергается изучению, разработке, финансированию, а значит, может быть легитимировано в рамках научного дискурса. Образовательные и иные функции знания в лучшем случае оказываются вторичными; они остаются необходимыми внешними атрибутами, но теряют самостоятельность. В таких условиях легитимирующее знание во многом превращается в вопрос власти. Современный (постсовременный) статус научного знания, согласно постмодернистам, лежит в плоскости властных отношений и нигде более. Подобная структура отношений, "делает очевидным, что знание и власть есть две стороны одного вопроса: кто решает, что есть знание, и кто знает, что нужно решать?"³.

Концепт власть-знание и предопределяет формирование внутри постмодерна интеллектуальной оппозиции феминистской критике и ее основополагающему утверждению: возможности формирования иного сознания, иных каналов получения, обработки и выхода информации. Для постмодернизма это утверждение - естественное продолжение формирования новых механизмов взаимодействия внутри схемы власть-знание. С одной стороны, легитимация в научном пространстве подобных утверждений означает трансформацию самой власти, с другой стороны - трансформирующаяся власть легитимирует подобные утверждение. Такая "паралегитимация" власти и знания и все ее производные процессы и явления как раз и становятся причиной для выводов Бодрийяра касательно гибели пола, его индетерминации на стадии освобождения. Научный дискурс изменяется - изменяется и власть (отношения вокруг власти, отношения формирующие власть), изменяется и объект власти. В конечном итоге трансформируется и современная эпистема: стирание межполовых границ не может не влиять на процесс структурирования информационных каналов, на процесс передачи и усваивания знания.

Фуко в европейской культуре нового времени вычленяет три эпистемы (основной упорядочивающий принцип внутри каждой эпистемы - соотношение слов и вещей): ренессансную, классическую и современную. Гендерные исследования актуализировали проблематику если не тотальной смены, то частичного изменения современной эпистемы. В ближайшее время речь может идти о возникновении "эпистемы андрогина", ведь соотношение слов и вещей корректируется под воздействием растворяющейся сексуальности⁴. Здесь уместно вспомнить и о другой теории, разработанной Мишелем Фуко и подхваченной Жилем Делезем - теории, рассказывающей о развитии западного сообщества через возникновение и реформирование "пространств заключения". Под "пространствами заключения" понимаются сферы общественной деятельности индивидуума, сферы его взаимодействия с иными телами (другими индивидуумами, обществом, государством, властью и др.). По мнению этих ученых, на смену властительных обществ, регулирующих лишь некоторые аспекты жизни (такие как сбор налогов), приходят дисциплинарные общества, ориентирующиеся на организацию "гигантских пространств заключений". В дисциплинарных обществах индивидуум непрерывно переходит из одного пространства заключения к другому (семья, школа, фабрика, госпиталь, тюрьма и т.д.). Наконец, к концу 20-го столетия вместе с кризисом старых институтов формируется новое общество - "общество контроля". Контроля невидимого, но повсеместного (прямая корреляция с концептом Фуко о дискретности, повсеместности, но невидимости власти). Это эпоха, когда "корпорация заменяет собой завод, постоянное обучение заменяет собой школу, а непрерывный контроль замещает одноразовые экзамены"⁵.

В контексте теории "пространств заключений" актуализация гендерных исследований, противопоставление "женского" - "мужскому" выглядит вполне логично. Для властительного общества характерно сохранение и развитие устоявшейся системы половой дифференциации. Т.е. фактически женщина остается недомужчиной или в понятиях Средневековья - недочеловеком. Она не несет ни социальных (например, военная или гражданская служба), ни финансовых повинностей (те же налоги). С приходом дисциплинарного общества происходит некоторое перераспределение ролей. А значит подчеркивание пола, "инаковости"; начинается процесс женской идентификации. Именно в этот период и зарождается феминизм как движение за социальное и политическое равноправие женщин. Наконец, в формирующемся обществе контроля эмансипированная женщина, а точнее ее пропагандисты и популизаторы от науки, идут еще дальше, утверждая превосходство "женского" над "мужским". Женская, феминистская критика базируется на оппозиционности "мужскому фаллоцентричному миру" - а истинная женственность, женщина сама - растворяется в этой самой оппозиционности. Т.е. за окончательным и бесповоротным поражением "мужского" совсем не следует победа "женского". Скорее это похоже на катастрофу принципа пола: "без сомнения, сексуальное освобождение┘ свидетельствует, что мы присутствуем при агонии сексуального разума"⁶.

Таким образом, исчезновение власти (или ее значительная трансформация) из определенных сфер, а в данном случае из сферы сексуального, приводит к исчезновению (или значительной трансформации) самих субъектов сексуального. Сама формулировка целей и задач генедерных исследований, само появление научных дискурсов связанных с ролью пола в общемировом культурном бессознательном становится возможным при формировании нового типа властных отношений.

Вслед за исчезающей властью исчезает и пол.

Примечания:

¹ Derrida J. Psyche: Invention de l▓autre. P. 1987. 652 p.

² Ж. Бодрийяр. Соблазн. М. 2000. С. 32.

³ Лиотар Ж. Состояние постмодерна. М. 1998. С.28

⁴ В данном случае и далее термин сексуальность используется, скорее, в качестве синонима словосочетания "половая идентификация".

⁵ Жиль Делез. Общество контроля. Элементы ╧9. С. 8.

⁶ Ж. Бодрийяр. Забыть Фуко. СПб. 2000. С. 44.