Начало - здесь.

Двадцатичетырехлетний царь не умел (или уже не считал нужным) вести себя, как подобает русскому царю. С.Ф.Платонов писал об этом: "Характер и поведение царя Дмитрия производили различное впечатление перед москвичами, по воззрениям того времени, Дмитрий был человек образованный, но не воспитанный, или воспитанный, да не по московскому складу. Он не умел держать себя сообразно своему царскому сану, не признавал необходимости того этикета, "чина", какой окружал московских царей < ...> от него пахло ненавистным Москве латинством и Польшей".

Зато к "царским" забавам бывший чернец пристрастился быстро: балы сменяла охота. В подмосковном селе Тайнинском Самозванец бросился на медведя и с одного удара убил его рогатиной, сломав рукоять, а затем сам саблей отсек ему голову, что было сочтено дурной приметой. Под стать правителю вела себя иноземная свита. Никогда еще москвичи не видели в столице столько "поганых", которые чувствовали себя победителями и веселились в московских кабаках. Потому, когда Лжедимитрий объявил о намерении начать войну с Крымом, сразу пошли разговоры, что расстрига решил погубить всех христиан в бесконечной войне с ханом.

Шуйские внушали своим сторонникам, а те распространяли по Москве слухи, что новый царь - еретик и самозванец, собирается искоренить православную веру, а распространить на Руси "латинство". Об этом свидетельствует множество источников XVII века, от записок иностранцев до русских повестей. По грамоте Шуйского, Лжедмитрий I намеревался под видом учений "вести наряд пушечной болшой с города для стрельбы... и приехав было к наряду всех бояр и думных людей и болших дворяне побить". Слухи достигли целевой аудитории, и верхушка "элиты" стала консолидироваться перед угрозой "среза".

Казалось, остается "пустить правду в массы" и открыть столичным жителям истинное лицо Самозванца, тем самым - лишить его поддержки "большинства". По выражению А.Палицына, во времена Годунова за "безумное молчание всего мира" и была наказана русская земля. Поскольку не оказалось мужа "крепкого во Израиле", осмелившегося говорить правду владыке. При Лжедимитрии в обличителях недостатка не было. Как пишет Соловьев, мещанин Федор Калачник, ведомый на казнь, кричал народу: "Приняли вы вместо Христа антихриста и поклоняетесь посланному от сатаны, тогда опомнитесь, когда все погибнете". Но народ только ругался над ним и кричал: "Поделом тебе смерть".

В массовом сознании уже сложился образ "доброго царя" Лжедмитрия I, органически соответствующий внутренним ожиданиям, его психологически сложно было поколебать при помощи "компроматов". Так, еще один обличитель - дьяк Тимофей Осипов, попостившись и причастясь, пришел во дворец и перед всеми начал говорить Лжедимитрию: "Ты воистину Гришка Отрепьев, расстрига, а не цесарь непобедимый, не царев сын Димитрий, но греху раб и еретик". Осипова казнили, и народ опять остался спокоен. Будучи сам свободен в обращении с приближенными, Лжедимитрий даже позволял делать замечания насчет его образа жизни, если они не переходили границ приличия. Напрасно галические Отрепьевы, мать и дядя Лжедимитрия, объявляли прилюдно о настоящем происхождении царя: дядю сослали в Сибирь, мать не тронули.

"Высокий рейтинг" делал свое дело, и, казалось, ничто не могло изменить такого положения. Тем более что вместе с посольством Мнишек в Москву вступила, как писали очевидцы, целая польская армия, и силовой ресурс оказался на стороне Самозванца. Московиты, по записям Буссова, были "очень опечалены тем, что у них появилось столько иноземных гостей, дивились закованным в латы конникам и спрашивали живущих у них в стране немцев, есть ли в их стране такой обычай, приезжать на свадьбу в полном вооружении и в латах". А при всех выездах царя сопровождало сильное иноземное войско: "Спереди же и созади его во бронях текуще с протазаны и алебарды и с иными многими оружии, един же он токмо по среде сих; вельможи же и бояре далече от него бяху. И бе страшно видети множество оружии блещащихся".

Лжедмитрий получил власть из рук взбунтовавшихся москвичей менее чем за год до свадьбы с Мнишек, а потому не допускал мысли о выступлении столичных жителей против него. Все усилия Самозванца были направлены на то, чтобы удержать народ от выступления против наемного войска. Считается, что Лжедмитрий проявил беспечность, запретив принимать доносы и пригрозив доносчикам наказанием. Однако бесчинства шляхты привели к тому, что канцелярия была завалена жалобами москвичей на "рыцарство" и встречными жалобами поляков. Запрет принимать челобитные касался как раз этих взаимных жалоб, чтобы сохранить в обществе желанную "стабильность". Лжедимитрий был уверен, что нечего бояться, ибо он "так хорошо принял в руки государство, что без воли его ничего произойти не может".

Видя такое расположение большинства московских жителей к Лжедимитрию, отмечает Соловьев, а также "наученный страшным опытом, что нельзя подвинуть народа против царя одним распущенном слухом о самозванстве", - Шуйский прибег к другому средству. Было решено составить заговор. "Если мы, - говорил Шуйский, - заранее о себе не промыслим, то еще хуже будет; если будут все заодно, то бояться нечего: за нас будет несколько сот тысяч, за него - пять тысяч поляков, которые живут не в сборе, а в разных местах".

По дневнику Буссова, с 12 мая 1606 г. в народе открыто стали говорить, что царь поганый, что он некрещеный иноземец, оскверняет московские святыни. Всего больше роптали на самозванца из-за поляков; но бояре не решались поднять народ на Лжедимитрия и на поляков вместе и грамотно разделили обе стороны. Была проведена успешная манипуляция толпой, и 17 мая народ ввели в Кремль с криком: "Поляки бьют бояр и государя!" На деле цель состояла в том, чтобы окружить Лжедимитрия будто для защиты и убить его. Басманов в отчаянии прибежал к царю, крича: "Ахти мне! Ты сам виноват, государь! Все не верил, вся Москва собралась на тебя". Напрасно сам Лжедимитрий, махая мечом, вышел к толпе с криком: "Я вам не Годунов!" Он был схвачен; его допрашивали и истязали, пока не убили.

На Красной площади выставлены были два трупа в продолжение трех дней. На Лобном месте обезображенный Самозванец лежал на столе: в распотрошенный живот ему вставили скоморошью маску, в рот воткнули дудку, а на грудь положили волынку. Это характерный для ритуала наказания еретика эффект "навыворот", поскольку наказание направлено на бесчестье - публичное осмеяние, то есть на принудительное приобщение к перевернутому миру. Так, в былине "Вавило и скоморохи" фигурирует "инишное" царство, которым правит "царь Собака". Басманов, как верная собака, и был брошен на скамье у ног Самозванца. Недаром в славянских языках выражение "песья вера" используется в качестве бранного, относящегося к иноверцам.

Народ, особенно в провинции, не желал верить в смерть "доброго законного" царя. Слухи о том, что он спасся от "лихих" бояр не прекращались, и самозванческая технология получила дальнейшее развитие. В Литве появился Лжедмитрий II, под маской которого скрывался некто Богданко, крещеный еврей, лишь фигурой напоминавший Самозванца. Когда шляхтичи попытались убедить бродячего учителя из Шклова, что он - спасшийся царь, тот поспешил скрыться из Могилева. Его нашли и бросили в тюрьму, после этого он сразу согласился взять имя "царевича Дмитрия". Как водится, в упрощенном виде технология пошла в регионы.

Восстания на южной окраине государства положили начало новому витку гражданской войны, появились новые "государи". "Казакам понравились самозванцы", - писал Соловьев о движении в казачьем Поле. Грамота Лжедмитрия II, возмущенного изрядным количеством "родственников", сохранила для нас имена "царевичей". Так, в Астрахани появились "царевич Август, князь Иван" - "сын" Ивана Грозного, а также "царевичи" Лаврентий, Петр, Федор, Клементий, Савелий, Симеон, Василий и даже "цари": Ерошка, Гаврилка, Мартынка - "сыновья" Федора Ивановича. Интересны сами имена самозванцев, как торжественные "императорские" (Август, Лаврентий, Клементий), так и простонародные (Мартынка, Ерошка). В этом отражается свойственная мифу попытка применить сакральное в повседневном, глубина проникновения идеи "царя" в массовое сознание.

"Цари" родом из казачьих юрт не помышляли о геополитических победах над бусурманством, а самозванство служило прикрытием воровства. Большинство этих "царей" разбойничали на Юге, даже не интересуясь Центром, но иные вместе с отрядами добирались до двора "родственника". Так, зимой 1608 г. к Лжедмитрию II прибыли донские казаки с "царевичем" Федором Федоровичем, "сыном" царя Федора. Лжедмитрий II пожаловал казаков, а своего "племянника" приказал повесить. С "черными" технологиями двойников исполнительная власть боролась тогда куда решительней Центризбиркома. Когда самозванный Лжебасманов был захвачен воеводой Ляпуновым, то малолетний самозванец Ануфрий был брошен на съедение медведю.

Исследователи рассматривают самозванство на Руси как проявление определенных качеств социальной психологии народных масс, ожидавших прихода "избавителя". Извечной веры в "доброго" царя, способного защитить народ от притеснений "лихих бояр" и оградить его от социальной несправедливости. Уже формируется новый шаблон: как правитель, Лжедимитрий отличался большими способностями и энергией, широкими реформаторскими замыслами. Да и большинство народных масс относилось к нему доброжелательно. Москвичи сами избивали немногих, говоривших о самозванстве Лжедмитрия, который погиб исключительно вследствие заговора "косных" бояр во главе с Шуйским.

Однако технологический взгляд дает иную картину функционирования механизма власти. Бесформенное "большинство" обернулось не только совершенно недостаточной основой для стабильности власти, но и оказалось принципиально неспособным к государствообразующей мобилизации сверху. (За время Смуты были сделаны четыре неудачных попытки основать новую династию, а удалась лишь пятая.) Правление "рабоцаря" Годунова и сменившего его на престоле Самозванца последовательно разрушало образ незыблемой и недосягаемой священной царской власти. "Первый, - писал о Годунове и Лжедмитрии I Иван Тимофеев, - был учителем для второго... а второй для третьего и для всех тех безымянных скотов, а не царей, которые были после них".

Хотя восстание было возбуждено во имя веры православной и в защиту земли Русской от иноземцев, в народе присутствовало сознание, что совершено дело нечистым образом. Соловьев пишет так. "Многие были за Лжедимитрия; многие взяли оружие при известии, что поляки бьют царя, прибежали в Кремль спасать любимого государя от рук врагов ненавистных и видят труп его, обезображенный и поруганный не поляками, а русскими, слышат, что убитый царь был обманщик, но слышат это от таких людей, которые за минуту перед тем обманули их, призвав вовсе не на то дело, какое хотели совершить".

Далее историк проницательно замечает, что обманом не бывают довольны, его не забывают, как самую жестокую обиду. И обманутым оказалось именно "большинство", или, по выражению Соловьева, масса людей умеренных, "самая могущественная часть народонаселения, которая дает прочный успех всякому делу". Исход дела решила, но только в краткосрочной перспективе, конфигурация "меньшинства", а не "большинства". Уже приходилось писать, что протест масс может принять лишь форму спонтанного бунта, а не мобилизационного действия. Ведь целью протеста является восстановление сжатой сферы сакрального, исход из перевернутого мира в царство справедливости.

Поэтому попытка мобилизации оказывается успешной, когда она исходит изнутри и подкреплена настоящей творческой мощью коллективного воображения. По выражению Карла Шмитта, она исходит "из глубины подлинных, жизненных инстинктов". Для политической коммуникации в условиях Смуты (тотального недоверия) инфляция слов и понятий огромна. Единственным историческим фактом, который не только всем приходится учитывать, но и перед которым ставят, является смерть.

Мятежи Смутного времени сопровождались не только разорением государства (отделилось под руку Швеции "Новгородское государство", зашатались Казань и Астрахань), но и гибелью значительной части русских. Если террор Грозного унес четыре тысячи жизней, то Смута - до трети населения страны. Документы (1615 г.) дают страшную картину опустелых или сожженных сел с заброшенными избами, полных еще не убранными трупами. (Смрад вынуждал зимних путников ночевать на морозе.) Ожидание массовой смерти стало доминантой сознания. Из двух вечных лозунгов русского общественного процесса (у одних - "хотим жить, как в цивилизованном мире", у других - просто "хотим жить") осталась надежда только на воплощение второго.

Именно этот импульс "хотим жить!" привел в состояние активности известный нам "электорат большинства" - жителей поселений и мелких городков - обитателей Посада. Там, где оказались русские, вытесненные смертью из деревни и чужаками из города, где смертность молодых мужчин огромна от онтологических причин. Войско Первого и Второго ополчения составили, если говорить угрожающе, "черносотенцы" (или более политкорректно, "люди с подола"), что значит одно и то же: "мизинные и посадские люди".

Содержание мобилизационного пакета всегда известно всем заранее. Так, крестьяне знали, что любой зачитанный им царский указ или манифест об одном и том же: "о земле и воле". Если что-то не совпадало, то считалось, что либо грамоту подменили по дороге, либо сам царь поддельный, подмененный "в стеклянном королевстве".