Все те, для кого наше прорубленное на Запад оконце было единственным источником света, выглядят сегодня поистине блуждающими во мраке. Расхождение между Светом Старым и Новым стало для них почти космологическим коллапсом, и, независимо от того, как будут развиваться события, уже сейчас есть ощущение, что в качестве внутрироссийской идеологии интегральное западничество не имеет шансов сохраниться в прежнем виде. Это ощущение, сколь бы ни было оно достоверно, не дает нам оснований умозаключать о конце "единого Запада" как цивилизационного феномена. Я уже имел случай напомнить, ссылаясь на Цымбурского, что внутренняя биполярность является не эксцессом, а закономерностью для Запада как геополитической системы. Цивилизации вообще не уничтожимы посредством "цивилизованных разводов". В том числе потому, что представляют собой явление не только геополитическое, но и хронополитическое - задаваемое через единство временных ритмов и фазовых состояний.

Однако западническое метаповествование, каким мы его знаем на протяжении двух-трех последних столетий, отнюдь не удерживалось в концептуальных рамках "локальной цивилизации". Если Запад и выражал себя подчас через цивилизационный подход, то все же гораздо чаще - через цивилизаторский, ведя игру краплеными картами "универсальных ценностей". Собственно, идеологическое понятие "Запада" и является понятием об "универсальных ценностях" в аспекте их пространственной локализации. Наиболее интригующий момент игры состоит, конечно, в том, каким образом гарантируется связь того и другого. Этот вопрос, в одной из своих разверток, возвращает нас к уже затронутой теме внутризападной биполярности. Можно сказать, что на протяжении послевоенных десятилетий связка "универсальных ценностей" с "локальным пространством" приобрела весьма любопытное геополитическое измерение. Изничтоженная, впавшая в конвульсии покаяний, ушедшая в постисторический скит Европа нашла возможность переработать свою последнюю слабость в особый род символического капитала и возвыситься над миром в качестве носителя "высокой моральной позиции". Понятно, что в идеологической конструкции "западного мира" именно эта Европа гарантировала международный авторитет "универсальных ценностей", между тем, как США обеспечивали силовую консолидацию их пространственного носителя.

Речь идет, конечно, об условных Европе и США, чьи политические системы не могут быть четко разделены океаном и взаимно определяют друг друга в качестве "левого" и "правого" полюсов "единого Запада". Соотношение этих полярных позиций в чем-то вполне соответствует шаблонному представлению о европейском "идеализме" и американском "прагматизме". Важно лишь избежать обыденного истолкования обоих терминов в духе заезженной дилеммы "идеалов" и "интересов". Сами по себе "национальные интересы" - весьма сложный комплекс, результат закрепления предварительных предпочтений и различений, совершаемых, в том числе, в области исторического, мифологического, религиозно-мессианского сознания. Очевидные признаки мессианской политики у американцев логически не противоречат их традиции "национального интереса", точно так же, как утрата европейцами пафоса исторической миссии еще не делает их "политическими реалистами".

Различие "прагматической" и "идеалистической" установок вообще заключается не столько в характере движущих мотивов, сколько в самой концепции движения. "Прагматизм", в том виде, в каком он вошел в философию и в каком вышел из нее, - это учение о приоритете практического конституирования истины над теоретическим; о приоритете "материи" действия над его "сознанием". Продолжая марксистские аналогии, можем вспомнить знаменитый лозунг: "учение Маркса всесильно, потому что оно верно". Несмотря на симпатию к большевистской редактуре, вынужден признать, что этот лозунг является формулой воинствующего идеализма. В прагматической версии он должен был бы звучать так: "учение Маркса верно, потому что оно всесильно".

Не правда ли, в перевернутом виде этот лозунг гораздо точнее выразил бы суть идеологической легитимности сверхдержавы, подобной СССР. А Соединенные Штаты, действительно, подобны СССР во многом. "Американский способ собрать доказательства", как о нем писал Павловский, - это и есть прагматизм в действии. Политическая культура США предполагает возможность практически конституировать истину (например, истину о "виновности Саддама"), в то время как европейская политическая культура требует установить ее заранее посредством рациональных процедур. Проявленное американцами глубочайшее безразличие к "доказательствам" указывает, иными словами, не на пренебрежение "истиной", а на своеобразную концепцию ее достижения. И точно так же проявленный ими правовой нигилизм не следует понимать как голое отрицание нормативной стороны мировых отношений. Речь, скорее, об особом типе этического сознания, основанного на идее оправдания успехом.

Причем не столько предполагаемым успехом данной конкретной операции в Ираке, сколько самим стереотипом собственной "успешности". Вошедшее в привычку ощущение своей стратегической удачливости США претворяют в залог всемирно-исторической правоты своих ценностей. "Доктрина либерального стандарта (в экономике, политике, культуре) верна, потому что, в нашем лице, всесильна," - гласит эта внутренняя убежденность. Европейское кредо отличается лишь нюансом: "доктрина всесильна, потому что, в нашем постижении, верна". Не сложно видеть, что этот нюанс, это различие центрирующего акцента, позволяет каждому из берегов Атлантики вообразить себя последней точкой опоры "западного мира". Следует понимать также, что в действительности "точек опоры" две, и глобальный магнетический эффект возникал где-то в поле их взаимного напряжения. "Правый" Запад и "левый" могут бесконечно спорить о том, что "первично" - "ценности успеха" или "успех ценностей" - главное, чтобы спор продолжался. Ибо нам, наблюдающим со стороны, уже ясно, что в отрыве друг от друга они не образуют достаточно эффективного контура "промывания мозгов".

Так, если Америка права посредством своей силы, то даже малосущественные сами по себе силовые осечки, пробуксовки, кризисные симптомы приобретают гипертрофированное значение и ведут к далеко идущей делегитимации сверхдержавы. Этот эффект уже успел проявиться в начавшейся войне с Ираком. Не менее уязвима и символическая позиция Европы. Она в данном случае "просто права", но тем хуже: ведь не хватило же ей духу мирно десантировать в регион свои контингенты для "охраны" международных инспекторов. "Американский прагматизм" и "европейский идеализм" опасно отдалились друг от друга. Это не уничтожает диалектического единства трансатлантической цивилизации, но существенным образом демонтирует экспортный, прозелитический образ Запада.

Здесь, наконец, я могу возвратиться к тому, с чего начал. Интегральное западничество, основанное на недифференцированном представлении о "пространственной локализации универсальных ценностей", не имеет шансов сохраниться. Прозелитический контур разомкнут, сеть обесточена, пятые колонны маршируют на автономном питании. Сказать, что они маршируют нестройно, - почти ничего не сказать. Апогеем всех усилий по интеллектуальной самосборке стало воззвание группы экспертов, сведшееся к одному: как можно скорее помирить Америку и Европу! Но разве смертным дано остановить "войну богов"? Боги помирятся сами - в этом можно не сомневаться, - зато всем здешним останется след.

Миф о распре Европы и США уже зажил собственной жизнью, и в проекции на "нашу грешную землю" (на Россию, какой она предстает в западническом дискурсе) он будет производить различие двух родственных, но антагонистических культов. Уже сегодня мы с интересом наблюдаем, как западники поляризуются сообразно своим политическим ангажементам и этическим темпераментам. Формируются, ни много ни мало, - две разные концепции спасения. Одна из них продолжает настаивать, что "немытой России", в конечном счете, доступно спасаться единственным, естественным, "гигиеническим" образом: отмываясь, очищаясь, практикуя педантичное цивилизационное послушание. Эта концепция близка классическому позднеперестроечному западничеству, и теперь, в связи с обособлением "европейской идентичности", она получает лишь более современную редакцию. С другой стороны, в последние годы формируется более суровое и изощренное представление о наших путях, принимаемое на ура многими патриотами: отмыться от своей истории - дело безнадежное и ненужное; "немытая Россия" будет оправдана самой своей грязной силой. Если она направит ее в верную сторону, то будет спасена как грешник, обескровленный на фронтах мирового добра.

С точки зрения политической культуры и геополитической ориентации эта концепция, конечно же, американоцентрична. Ее доминанта - приоритет силового участия в "антитеррористической коалиции" не только над анахронизмом обособленных "национальных интересов", но и над пресловутым "европейским стандартом". Словом - героическое общенациональное самоотречение при относительном пренебрежении к "заповедям". Что касается европоцентристской модели, ее этический идеал существенно иного рода: аскетическое самоотречение. Ее доминанта - приоритет "интеграции в Европу", понимаемой не столько как пошаговая политическая задача, сколько как постоянное внутреннее совершенствование через приведение себя к "европейскому стандарту". "Героические" западники обвиняют "аскетических" в цивилизационной беспечности: в окружении орд юго-восточных варваров мировое добро должно прирастать не чистотой сердец, а русскими кулаками. Но "этика ответственности" никогда не искоренит "этику убеждения". Всегда находятся те, кто скажет: наше учение всесильно, потому что оно верно - не наоборот, - ergo, "делай что должно и будь что будет".

Не хотелось бы, чтобы эта набирающая силу полемика между версиями национального самоотречения стала нашей национальной полемикой. Сама по себе она могла бы послужить хорошим поводом к обнажению мазохистских подтекстов русского западничества или к исследованию его связей с постхристианским культурным контекстом. Но психоаналитические и квазирелигиозные аспекты политики не представляют собой чего-либо исключительного или компрометирующего. Любая политическая позиция может быть снабжена соответствующим переводом и даже представлена в качестве разновидности сектантского сознания. В данном случае проблема в другом: в невозможности обратного перевода. Оба толка западнической секты принципиально не допускают адекватного выражения на языке общенациональной политической позиции, языке действенной истории, языке ответственной реализации.

Как американоцентричная, так и европоцентричная стратегии "интеграции в западный мир" отмечены своеобразной внутренней диалектикой саморазрушения. Применительно к первой из них я уже указывал на эту тенденцию: силовой, контртеррористический, панамериканский либерализм в стиле "милитари" мобилизует общество через фактор "глобальной террористической угрозы" - и именно этим превращает данное конкретное общество в идеально-типическую жертву терроризма. Здесь не будем останавливаться на этом подробнее. Сейчас для нас, быть может, важнее, что не менее жестоким самоотрицанием чреват панъевропейский, культурнический, гуманистический софт-либерализм.

Поколения самопровозглашенных "русских европейцев" никогда не желали считаться с одним непреложным историко-политическим фактом: именно овладевшая российской элитой мания "интеграции в Европу", выражавшаяся то в комплексе ученичества, то в агрессивном напоре на субконтинент, была и остается главным камнем преткновения в развитии российско-европейских отношений. У нас нет лучшего способа гарантировать себе (болезненный, поскольку спровоцированный) евразийский откат, чем стучась в европейские двери. Фазовые перипетии той многоликой борьбы, которую на протяжении последних столетий Россия ведет с Европой за свою европейскую идентичность, почти исчерпывающе описаны Цымбурским в "Острове Россия" и других работах. Вывод гласит: "Именно в качестве европейской нации Россия,... даже независимо от умыслов ее лидеров, с европейским равновесием несовместима".

Впрочем, вопрос следует ставить, конечно же, более широко: об историческом провале самой "интеграционистской" парадигмы российской внешней политики. К несчастью, до сей поры свойственные ей противоречия раскрывались именно "диалектически": действенно, постфактум, через опыт собственной шкуры. Отчего бы - стоит спросить - хоть иногда им не лопаться заранее, не доходя до этапа реализации? Спору нет, понимание стоит дорого, но иногда и самая высокая плата не идет впрок. Сегодня я могу только пожелать, чтобы волны горящей нефти и горячей крови разлились по миру достаточно широко и бурлили достаточно убедительно, чтобы мы окончательно уяснили, что нам некуда "интегрироваться". Нам пора интегрировать.