Уже с первых дней своего довольно неожиданного появления на авансцене российской политики фигура В.В.Путина вызвала немалые трудности в определении не только ее "силы", но и "цвета"; выражением этих трудностей стал сакраментальный вопрос "Who is Mr. Putin?", на который многие пытались дать ответ. Довольно долго эту амбивалентность трактовали как тактический ход и ожидали, что вот-вот Президент "проявит себя", четко и однозначно впишется в тот или иной диапазон сложившегося из крайностей политического спектра. Ждали, однако, напрасно. Тактика обернулась стратегией. Ситуативная, вроде бы, неопределенность оказалась принципиальной, и в этом смысле - вполне определенной. Вопрос в том, как эту "определенность" ввести в пространство мышления, чтобы так или иначе "просчитать возможные варианты".

Прежде всего, оказывается, что подобный способ самоопределения, который мы можем распознать в политическом курсе Президента Путина, отнюдь не редкость в наше время. Его можно охарактеризовать как контрдифферентный, основанный на контрразличении. Смысл контрразличения в том, что это есть такой способ обращения с различением (содержательной оппозицией), когда присущее ему напряжение противопоставления понижается до минимума, до своего рода эквивалентности: стороны вроде бы остаются, но делать между ними окончательный выбор не обязательно, можно находиться "над ними", отрицая тем самым задаваемый оппозициями порядок вещей. Самоопределяться и существовать в контрразличении, быть контрфигурой значит одновременно и быть каждой (или на каждой) из двух сторон оппозиции и не быть ни одной из них; присутствовать - и ускользать от фиксации.

Последние годы правления Ельцина прошли в предчувствии - для кого радостном, для кого тягостном - его ухода. Не секрет, что Ельцин и его окружение были весьма озабочены сохранением достигнутого ими социального положения, если не сказать больше. Все понимали, что для этого никак не обойтись без некоторой "правки" сложившегося крайне непопулярного и неэффективного (для достижения какой-либо позитивной государственной задачи) режима; понимали, что для стабилизации режима надо срочно что-то делать. Шел поиск решений, сил и фигур, способных эти решения реализовать. Поначалу спасение видели в государственной реформе. Довольно скоро, однако, стало ясно, что, во-первых, задача эта совершенно неподъемная (по крайней мере, в установленные сроки), а во-вторых, никому из власть предержащих реально не интересна и не нужна не то что масштабная реформа государства, на даже весьма куцая административная реформа. Ельцин в конце концов предпочел прибегнуть к своему излюбленному приему "рокировочек", "сдержек и противовесов", - и назначил Путина своим "преемником". Будущий Президент был сразу введен в игру как фигура, не принадлежащая ни одной из соперничающих политических группировок, но в то же время ни одной из них не противостоящая. Задача, поставленная перед Путиным, была, в сущности, вполне контрдифферентной, а для обыкновенного взгляда - просто противоречивая: завершить "эпоху Ельцина", при этом не отрицая ее и не сводя с ней счеты¹. По сути, стоял вопрос о том, чтобы результатам гайдаро-чубайсовских реформ и правления Ельцина придать форму государственности, построить на их основе новое, стабильное и дееспособное государство. И сегодня это - главная проблема для России; проблема, решить которую необходимо в исторически кратчайший срок.

В такой крайне непростой ситуации Путин пошел по пути сколь естественному, столь и проблематичному. Самоопределение в контрразличениях не означает занятие центра. Более того, контрразличение - это альтернатива центрированию, единственная, пожалуй, возможность не становиться ни на одну из противоборствующих сторон в условиях, когда центра, середины, между ними нет. Нет - в смысле интеллектуально и деятельностно обеспеченной позиции, или даже нет в силу принципиальной невозможности существования чего-то равноудаленного от пребывающих в антагонизме сторон.

Вообще, рассуждая о центре, стоит обратить внимание на то, что центры бывают разные. Полезно, например, различать "центр" и "антицентр". Примером "антицентра" может служить Б.Н.Ельцин.

Борис Ельцин - политическая фигура разрыва и разрушения. В середине перестройки интеллигентский мэйнстрим, к которому сводилась, по сути, вся "политика", окончательно развернулся в сторону откровенного антикоммунизма и антисоветизма, от которого было рукой подать до антигосударственности. Известного рода антигосударственность вытекала и из "дикого либерализма" - еще одного источника и составной части новой идеологии. Пафос разрушения идеально соответствовал политической природе Ельцина, из-за чего он, собственно, был призван в тот момент интеллигенцией и поддержан массами, возжелавшими перемен (верили, что к лучшему, так как были убеждены, что "хуже уже некуда"). Ельцин разрушал советское государство в принципе, в самих основах государственности как таковой. Государственность есть порядок, а порядок, в свою очередь, - форма; потому разрушение велось через тотальное отрицание формы, отказ соблюдать формальности (даже в дипломатической сфере), демонстрацию аморфности (не только политической, но и физиогномической). Отрицание формы в данном случае не означало отрицание фигуративности - скорее, наоборот: фигура противопоставлялась форме.

Тотальное отрицание Ельциным власти формы имело фатальные последствия и для возможной, стоящей на пороге политической действительности, власти воли, потому что воля только тогда способна стать властью (субъективной или "личной"), когда она опирается на форму, когда от нее, объективной (интерсубъективной) власти формы, получает смысл и легитимность. Эпоха Ельцина осталась в российской истории временем распада власти, смуты и центробежных течений. Фигура Ельцина, хотел он того или нет, служила радикальному, антагонистическому размежеванию и в этом смысле была антицентром. Неудивительно поэтому, что сложившийся к концу правления Ельцина социально-идеологический ландшафт вообще не допускал в себе никакого осмысленного, содержательного центра.

Новому главе государства, если он намеревался действительно что-то возглавлять, необходимо было прежде всего избавиться от ельцинского "театра абсурда". В частности, размежевание на патриотов и антипатриотов, о котором говорит, к примеру, Дугин, не есть политическое разделение, потому что позиция (антипатриотизм), ориентированная на отрицание того целого, относительно которого она реально самоопределяется, не может быть признана политической. В момент вступления в должность Президента В.В.Путин обозначил это с полной ясностью, сказав, что он считает "своей святой обязанностью сплотить народ России, собрать граждан вокруг ясных целей и задач и каждый день и каждую минуту помнить, что у нас одна Родина, один народ, у нас с вами одно общее будущее". Сегодня патриотами (хотя бы на словах) стали все, даже СПС. И это свидетельствует о том, что Президенту удалось ввести ситуацию в политические рамки.

Здесь мы подходим к "тайне" путинского большинства, которое, согласно опросам, составляет 80-85%. По-видимому, в условиях, когда ни содержательный центр, ни синтез противоположных позиций невозможны, контрдифферентная политика представляет собой единственную возможность вызвать центростремительное движение (хотя бы и к некоей своего роде пустоте вместо - или на месте - центра). В тот или иной момент, в том или ином вопросе Путин становится на сторону коммуно-патриотов - но не настолько, чтобы либералы признали его своим кровным врагом; в другой момент он выступает как либерал - но не до такой степени, чтобы вызвать ненависть большинства коммуно-патриотов. Конечно, подобную манеру поведения можно было бы расценить как эклектику или даже как "шараханье из стороны в сторону", если бы Президент при этом не манифестировал себя в качестве живого символа государства, хотя бы только будущего, в котором либералы и коммуно-патриоты смогут сосуществовать без мордобоя и тому подобных эксцессов. Поэтому, если уж говорить о синтезе ("либерально-патриотическом" или еще каком), то пока очевидно, что Путин обозначает его не содержательно (идейно), но формально - отсылая к некоторой виртуальной форме общежития (государства). Правда, форма эта на данным момент все еще настолько расплывчата, что отсылка к ней равнозначна призыву просто верить, что такое возможно.

Исследования показывают, что пропрезидентское большинство само имеет специфически контрдифферентный характер:

"Сторонники Путина, объединенные своим отношением к действующему Президенту не отличаются единством взглядов на важнейшие вопросы российской жизни, отношений к тем или иным фактам, событиям, лицам. Среди твердых путинцев есть сторонники нынешней Конституции и ее противники, приветствующие независимость России и сожалеющие о распаде СССР, выступающие за частную собственность на землю и против нее, сторонники бесплатной медицины, образования и прочих "завоеваний социализма" и сторонники рыночного подхода к этим сферам жизни, этнически толерантные и не очень, поддерживающие силовое решение чеченской проблемы и ратующие за переговоры с сепаратистами, наконец, сторонники вступления России в НАТО и противники такой внешней политики. Иными словами, сторонники ВВП демонстрируют завидный "плюрализм мнений", это отнюдь не однородная масса одинаковых людей"².

Нетрудно сделать вывод, что это "большинство" составляют люди либо вообще не желающие занимать какую-либо из существующих политико-партийных позиций, либо отчасти занимающие такую позицию (по крайней мере, когда их об этом спрашивают), но не желающие идти в ней "до конца"; занимающие эту позицию скорее потому, что им противна противоположная ей, чем потому, что эта адекватно выражает их интересы.

Примечательной особенностью контрдифферентной политики является высвобождение некоторой, до того скованной различением, своего рода "стихии". К примеру, так называемые "экстремальные виды спорта", самоопределяясь в контрразличении к возможностям (условиям) жизни/смерти, высвобождают специфическое "чувство жизни". В данном же случае можно, очевидно, говорить о массовом пробуждении патриотического чувства (яркие стихийные всплески его наблюдались, например, в дни Зимней олимпиады в Солт-Лейк-Сити). При некотором усилии возможно распознать в этом феномене даже государственное чувство, на основе которого человек в некоем своем "внутреннем референдуме" предпочитает жизнь в данном государстве и в согласии с ним - жизни вне или против.

Впрочем, поскольку путинское большинство формируется как реакция на контрдифферентную политику, то не следует удивляться тому, что существенная его часть сама смотрит на Владимира Владимировича "контрразличительно". Именно, согласно упомянутому исследованию, число сторонников Путина, которые одновременно и доверяют ему, и выбирают, и максимально позитивно оценивают его нынешнюю деятельность, то есть число его "убежденных сторонников", составляет всего 27%. Остальные либо доверяют, но не выбирают, либо выбирают, но не вполне доверяют, либо оценивают его деятельность на "хорошо", но как-то не слишком доверяют и не очень торопятся выбирать... Похоже, что в общем и целом о сторонниках Путина можно сказать только одно: это люди, которые хотят жить в нормальном государстве, гражданами которого не стыдно быть и во главе которого стоит выбранный ими человек. Они суть те, кто хотят "эффективного государства", обещанного Президентом. Другое дело, что разные группы вкладывают в это словосочетание различный смысл.

Однако государство - это не только административно-силовой аппарат и патриотически настроенное население; государство - это все те виды деятельности, на которых держится воспроизводство государственности. Государственность - особого рода целостность; и постольку, поскольку эта целостность есть "единство многого" (и многих) - а она обязана быть такой, - государственность предполагает и реализует известное равенство и одинаковость: например, равенство перед законом (властью), одинаковая безопасность, одинаковые для всех "правила игры". В духе популярных ныне слоганов про "сильную страну" хочется сказать: не может быть сильной страна, в которой существуют такие вопиющие диспропорции в уровне благосостояния, с одной стороны, между государственной (бюджетной) и частной сферами, а с другой - внутри них самих. Не может быть сильной страна, в которой банкиры объявляют о "приходе цивилизации" на основании открытия салона "Bently", а нищенствующие пенсионеры в то же самое время получают смехотворную надбавку к пенсии; генерал имеет возможность обучать своих детей в привилегированных западных учебных заведениях, а лейтенант не знает, как ему прокормить семью; гувернантка в частном доме зарабатывает на порядок больше учительницы государственной школы. Не может быть эффективным государство, в которой существует такое маразматическое соотношение между капиталом, вывозимым из страны, и тем, который инвестируется внутри. И так далее. Просматриваются ли какие-то перспективы устранения этих фатальных перекосов? Увы!.. Пожалуй, единственное, что еще хоть как-то связывает расходящиеся в противоположные стороны социальные материки - это циркулирующая между ними контрфигура Президента, символически уравновешивающая контрасты одинаково участливым отношением к их носителям.

Конечно, разговор об "эффективном государстве" требует анализа экономической ситуации; быть может, если вспомнить прошлогоднее Послание Президента, - даже в первую очередь. Что никаких радикальных перемен, никакой "структурной перестройки" в экономике послеельцинского периода не произошло - это очевидно. По этому поводу можно сказать, что поток нефтедолларов в очередной раз профукали. Однако накал претензий к российскому руководству будет различным, в зависимости от того, на какой тип взаимоотношений государства и экономики мы ориентируемся: "государство для экономики" или "экономика для государства". Первый тип был реализован в Западной Европе после буржуазных революций; второй - в России как результат реформ Петра I, а потом и Октябрьской революции (НЭП, как известно, - "временное отступление"). Горбачевская перестройка задумывалась еще в рамках "экономики для государства"; гайдаро-чубайсовские "реформы" уже однозначно и тупо ориентировались на внедрение в России западной модели "государство для экономики"³. Реальным итогом этого переворота стала ситуация, которую можно охарактеризовать как "государство на продажу". При этом если одни торговали и торгуют природными ресурсами, то другие - властью. Многие тогда полагали, что этим дело не ограничится - и раньше или позже западная государственность придет в Россию уже не в качестве модели, но реально - в виде косвенного (через марионеточное правительство) или прямого западного контроля и управления. Нельзя сказать, что этой угрозы сегодня уже нет⁴.

Имеет ли смысл считать "стабилизацией" трехлетнее рециркулирование политики Правительства между полюсами "экономика для государства" и "государство для экономики"? В какой-то мере, да. Но что будет, когда существенно снизятся мировые цены на энергоносители и/или потребуется реально приступить к реформе ЖКХ? Есть ли сомнения в том, в какую сторону с нарастающей скоростью двинется нынешнее Правительство?

Примерно такова же реальная эффективность контрдифферентной политики нынешнего руководства страны во внешнеполитической сфере. Известное удовлетворение, испытываемое путинским большинством от внешней политики России сегодня, возможно в первую очередь благодаря своеобразному "расслоению" действительности на политико-медийный слой и слой реальных тел действия; расслоению, допускающему некоторый диспараллелизм движений в разных слоях. Проще говоря, небольшое укрепление позиции России в политико-медийном плане, возможность пока еще играть в "первой лиге", сочетается с непрекращающимся ослаблением и отступлением в плане тел действия: расширение НАТО, американское военное присутствие на территориях бывшего СССР, дисбаланс ПРО, отказ от российских военных баз за рубежом... Конечно, контрдифферентная позиция России относительно базовых геополитических оппозиций Запад/Восток и Север/Юг позволяет в некоторых случаях "держаться на плаву" и даже получать небольшой ситуативный выигрыш; но без опоры на реальное, мощное тело действия (то есть на державу) долговременной благоприятной перспективы у такой политики нет. Россией помыкают как хотят все, кому не лень, - от МОК до ПАСЕ. Мы не в состоянии защитить свои национальные интересы даже вблизи своих границ (в той же Грузии), не можем поддержать ни одного пророссийского субъекта или силу даже на постсоветском пространстве.

Возвращаясь к нашим внутренним делам, заметим, что известным преимуществом модели "государство для экономики" служит то, что она совершенно не нуждается ни в какой мобилизации, поскольку принципиально ориентируется не на цели или ценности, но на личный интерес. Массовидность при этом возникает за счет одинаковых интересов. Так люди, спасаясь от пожара, в силу инстинкта самосохранения покидают горящее здание, - и никакая мобилизация для такого действия не требуется (гасить пожар - другое дело). Последней, притом неудачной, попыткой мобилизации в нашей стране была горбачевская Перестройка.

Представителям путинского большинства, вероятнее всего, не свойственен запрос на "мобилизацию" (скорее, напротив, оно ее активно не хочет), не нужен никакой подлежащий реализации их усилиями всеобщий проект. Нужна онтология, гарантирующая, что самое страшное уже позади, что "все действительное - разумно", все в этом мире так или иначе уже движется в лучшую для них, "поддерживающих Путина" граждан, сторону. Очень хочется, чтобы кто-то с самого верха - если не Бог, так Президент, - сказал, что так оно и есть, "отныне и присно".

Вполне вероятно, что время тотальных трудовых (и даже военных) мобилизаций прошло. Не исключено, что единственная "мобилизация", на какую сегодня еще способно население, это электоральная мобилизация. Но даже для электоральной мобилизации надо манифестировать форму; форму, с которой люди захотели бы идентифицироваться, связать будущее свое и своих детей, увидеть в ней выгоду, в конце концов.

Путину нетрудно было на фоне Ельцина явить свою личную форму, форму вменяемого "человека власти"⁵. Но форму государства, судя по всему, найти не удалось до сих пор. В частности, это хорошо видно из анализа Посланий.

Опасной особенностью высвобождаемой контрразличениями стихии выступает ее неустойчивость, склонность к экстремальности своих проявлений. Поэтому если патриотизм не обретет государственную форму, если государство не предоставит ему адекватные цивилизованные формы выражения и реализации, то не исключен его переход в крайние формы национализма или того же коммуно-патриотизма. Руководство страны пока не способно, по большому счету, предъявить такую форму. Похоже, этот вакуум намерена заполнить партия "Единая Россия", но, кажется, ничего лучше, чем возвращение к практике "партийного контроля" (опыту КПСС), она пока не предлагает.

Последняя передислокация силовых ведомств, если попытаться суммировать мнения экспертов, может быть квалифицирована так: Президент продолжает политику "двойного назначения", как бы отрицая различие между своими личными или, вернее, частными интересами президентской власти и интересами общественными. Соответственно, сторонники Путина расценивают это как положительный факт, а недоброжелатели - как негативный ("возврат КГБ" и т.п.).

Последние события привлекают наше внимание к еще одной опасности, связанной с позицией контрразличения: это - заведомая вторичность такой позиции и политики. Контрфигура всегда производна от существующей конфигурации позиций. Практически все, что за три года сделал Президент Путин, все есть реакция на ситуации, инициированные другими. Быть может, в условиях, когда государство живет более-менее нормальной жизнью и дело касается только разрешения каких-то периодически возникающих "рабочих конфликтов", такой подход и достаточен, и даже мудр par excellence. Но разве сегодня в России такая ситуация?..

Перемежающееся принятие-непринятие антагонистических политических позиций, высвобождаемый при этом патриотический ресурс (основанный на чувстве, и потому иррациональный), склонность этого ресурса к крайностям, априорная вторичность и реактивность действий, - все это составляет единый и неразрывный комплекс. Комплекс, определяющий судьбу Президента Путина; не исключено, трагическую судьбу.

Примечания:

¹ Уже в своей речи при вступлении в должность (май 2000г.) В.В.Путин ставит конфликтующие по смыслу тезисы буквально рядом: говорит о своем намерении жестко продолжать "развивать демократию", унаследованную им от Б.Н.Ельцина, и тут же - об исторической преемственности с теми, "кто создал Российское государство, отстаивал его достоинство, делал его великим, мощным, могучим государством", о том, что надо извлекать уроки из истории и помнить свое родство. Тогда это прочитывалось таким образом, что слова о том, чтобы "сохранять и развивать" политику Ельцина, - просто риторический прием и временная мера, так как было понятно, что реальное продолжение этой политики означает полный крах русского государства (того, в "родстве" с которым мы состоим).

² "Общественная поддержка Путина 2001-2002 гг: характеристика сторонников Президента РФ" (фрагменты доклада исследовательской группы ЦИРКОН).

³ Идея "государство для экономики", как и ряд других основополагающий идей либерализма, может вести в зависимости от контекста к диаметрально противоположным результатам. В частности, в условиях глобализированной экономики это означает безусловный выигрыш для сверхдержавы, способной поставить глобальную экономику на службу своим интересам, и проигрыш для всех тех, качество национальной экономики которых ниже среднего уровня.

⁴ "Риски и угрозы для России в 2003 году". Доклад Совета по национальной стратегии.

⁵ Однако полностью избавиться от ельцинской фигуративности Путин или не смог, или не захотел. Что-то такое нет-нет, да и проскользнет в его речевом поведении (начиная со знаменитого "мочить в сортирах").