Тема заседания (от 16.09.03): "Идеология лево-консервативной оппозиции"

В словосочетании "лево-консервативная оппозиция" все три составляющие достаточно спорны. Поэтому, предваряя обсуждение, попробую наметить некоторые мотивы, сообразуясь с которыми мы сочли возможным поставить дефис между "левизной" и "консерватизмом", да еще и начертать над ними знак "оппозиционности".

О том, что распределение на "левых" и "правых" дает нам лишь очень условную и ситуативную топологию, говорили многие и многое. В России 90-х это словоупотребление служило, к тому же, инструментом политической симуляции, способом поддержания жизни некоторых пустотных политических субъектов, подобных так называемым российским "правым". Но "исправление имен" неосуществимо в режиме лобовой атаки. Остается работать со сложившимся словоупотреблением, пытаясь его в отдельных случаях рационализировать, останавливая "скольжение означающих" и располагая их на фиксированной проблемной оси. Понятно, что проблема, к которой отсылает в нашем случае приставка "лево" - это проблема легитимности сложившегося распределения собственности. Проблема пересмотра итогов приватизации, национализации сырьевого сектора (в мягком варианте: природной ренты) и вообще институирования собственности в России. В этом вопросе "левыми" сегодня называют ревизионистов. Это вполне соответствует одному из употребительных смыслов "левизны": этическое, политическое, социальное неприятие некоторого сложившегося порядка вещей. Существует большой риск отождествить эту ситуационную политическую позицию с философским, мировоззренческим кредо "левачества", склонного переживать собственность (вкупе с любой установившейся властью) как зло. Такое отождествление является вульгарной подменой. К сожалению, этой подмене во многом благоприятствуют некоторые адепты незамутненной левизны из числа критиков режима. Но используется она не ими, а их оппонентами - "критиками справа". Либералами, примеряющими на себя консервативные маски и придающими нарождающемуся ревизионизму форму карикатурного рессантимента "бедных" к "богатым".

Не надо давать им повод. Карикатура бесконечной социальной мести, бесконечного уравнительного передела убедительна лишь на фоне концепции собственности как грехопадения, ведущего к эксплуатации "человека человеком". Но эта концепция не имеет никакого отношения к тому этическому сознанию, которое питает сегодняшний русский ревизионизм. Он имеет совершенно не анархистские и не охлократические корни. В его основе - этика иерархического сообщества, этика служилого государства, согласно которой собственность определяется через обязанности - по отношению к социальному Целому - в гораздо большей степени, чем через права. Частная собственность существует, иными словами, как функция внутри публичного государственного порядка, вне и помимо которого об институте собственности говорить не приходится. Этим определена сегодняшняя постановка вопроса о легитимности. Задача оппозиции (т.е. сил, не согласных со статус-кво) не оспорить легитимность собственности, а учредить ее. Каким образом? Общий ответ ясен: жестко и отчетливо субординировав так называемых "собственников" (прежде всего "крупных", разумеется) публично предъявленной программе государственного строительства. Каждый "частник" будет оправдан тем местом, которое он способен занять в политическом космосе.

Именно такова классическая консервативная редакция вопроса о собственности, которую мы встречаем у Гегеля и у многих раннеконсервативных полемистов, пытавшихся оградить земельные порядки от экспансии товарно-денежных отношений. Суть дела емко выразил Эрнст-Людвиг фон Герлах: "Ее (земельную собственность - М.Р.) всегда нужно представлять в самой тесной взаимосвязи с обязанностями, которые из этого проистекают; только в этой взаимосвязи, только как служение она священна... собственность только как средство потребления... грязна. Если бы собственность была только этим, то коммунизм был бы справедлив". Не маловажно, что эти консервативные максимы формулируются на примере собственности на землю, которая есть по своему существу сверхиндивидуальное достояние: родовое, племенное, национальное. Именно сегодня, на злобу дня, мы должны зафиксировать, что только консервативное сознание может составлять основу философии недропользования и философии собственности на недра. Эта собственность коренится в историческом акте коллективного присвоения и освоения, то есть является общенациональной. Как следствие, она не "принадлежит" ни правительству, ни отдельным группам граждан, ни даже всем гражданам страны в совокупности - ведь в эту совокупность не включены прошедшие и будущие поколения. В отношении природных богатств ныне живущие - только попечители. Кстати, любопытно отметить, что подобный подход к собственности может быть сформулирован только внутри консервативной онтологии, а не социал-демократической. Отсюда непосредственно вытекает идеология пользования недрами. Природная рента - ресурс исторического выживания нации, а не ресурс текущего потребления. В Конституции РФ это отчасти закреплено, но не достаточно жестко.

Таким образом, для действующей системы недропользования консервативная философия собственности должна служить приговором, а не прикрытием. "Надо без всяких сомнений признать свою историю, то есть итоги приватизации," - пишут идеологи "Серафимовского клуба", полагая, очевидно, что эта фраза звучит очень "консервативно" (см. статью ⌠Наша маленькая свобода■ в "Эксперте" от 8 сентября 2003 г). Но история для консерватора - это не "принцип давности" (в особенности десятилетней!), а принцип "заботы" о национальной судьбе, заботы, ресурсом которой выступают все те же наследственные природные богатства. В этом смысле далеко не все произошедшее вчера может быть сегодня легитимировано как "часть нашей истории". Подчас все строго наоборот. Те же "итоги приватизации", к сожалению, таковы, что принадлежащие нации недра по существу изъяты из национальной связи времен и продолжают работать на сверхпотребление частных лиц и транснациональную интеграцию. В этом смысле "левый" консерватизм, то есть консерватизм, оспаривающий статус-кво в сфере собственности, является сегодня единственно подлинным, единственно созвучным историческому стилю мышления.

Впрочем, в "лево-консервативных" предвыборных комбинациях "консерватизм" тяготеет к превращению из интегрального стиля мышления в некую обособленную тему политической коммуникации. Тему, связанную с национальными чувствами политиков и избирателей. Один из предложенных к обсуждению вопросов непосредственно касается "патриотизма" как политического самоназвания. Это самоназвание продолжает использоваться, несмотря на свою очевидную аморфность и несмотря на то, что, по общему впечатлению, оно не несет внятного полемического смысла. То есть по существу выглядит эмоциональной, а не политической категорией. "Родина" как название блока усугубляет это ощущение. Неудачники 90-х опять хотят предложить обществу патриотизм как риторический пакет в тот самый момент, когда велик запрос на позицию. Риторический патриотизм успел сделаться общим местом сегодняшней политической коммуникации.

Однако возможен ли в актуальной публично-политической борьбе иной патриотизм, кроме риторического? Без сомнения, возможен. При надлежащей редакции патриотизм может быть политически содержательной и, больше того, оппозиционной идентичностью. Оппозиционной, поскольку идеология правящей верхушки - это, все-таки, интеграция в "цивилизованный мир" вместо интегрирования собственного "цивилизационного мира". Это встраивание в международную элиту, в том числе, ценой частичной десуверенизации и сбрасывания некоторых балластов. Дело, очевидно, не только в злокачественности элит, но прежде всего в безотчетном воздействии некоторых "идолов", среди которых - вера в неумолимый закон глобализации. На фоне ложной очевидности "постнационального" мира - очевидности, которая владеет людьми, обязанными стоять на страже национальных миров, - кредо государственного патриотизма является очень сложной, конструктивной, жестко полемической позицией, отстаивать которую всерьез возьмутся не многие.

Таким образом, мы отчасти подошли к теме "оппозиционности". Из трех слов: "лево-консервативная оппозиция" - это третье спорное слово и, может быть, наиболее спорное. О том, что объединенная платформа левого ревизионизма и консервативного фундаментализма оппозиционна "курсу Путина", недавно говорил Глеб Павловский. И если в данном случае вообще можно говорить о "курсе", это представляется справедливым. Чтобы завершить, остановлюсь только на одном обстоятельстве, которое, с одной стороны, сближает консерватизм и социал-демократию, а с другой - делает их противостоящими даже не гипотетическому "курсу Путина", а той системе мышления, которая может лежать в основе этого курса.

Общим знаменателем консервативной и социал-демократической традиций можно считать - критику экономической рациональности. Дело не в том, разумеется, что пагубна сама экономическая рациональность, а в том, что пагубны попытки превратить ее в универсальную модель общественных отношений и рассматривать "рынок" как матрицу самого общества. Но именно это, кажется, и происходит, когда президент предлагает видеть в эффективности и конкурентоспособности исчерпывающее выражение "нашей национальную идеи". Претендуя на замещение Целого, всякая рациональность деградирует в рационализм. Социал-демократы и консерваторы критикуют экономический рационализм с разных позиций. Одни с позиций распределительной справедливости, другие - исходя из соображений суверенитета и от имени локальных традиций данного конкретного сообщества. Либералы могут отчасти принимать эту критику. Но они неизменно рассматривают ее как попытку ограничить логику экономической эффективности какими-то внешними, привнесенными соображениями: социал-филантропическими, национал-традиционалистскими, государственно-политическими... Президент, пускаясь в рассуждения об этих вопросах, говорит примерно так: с одной стороны, нужна социальная политика государства, ориентированная на народные представления о справедливости; но с другой - нужно экономическое развитие, экономическая оптимизация и рост. Он признает, что оба требования важны, но мыслит их антиномически. Вот именно в этом смысле - на уровне стиля мышления - Путин либерал. И именно на уровне стиля мышления ему оппонирует Глазьев, повторяющий на разного рода научных форумах, что реализация запроса на "социальную справедливость" - это не ограничитель экономической эффективности, а ее источник, внутреннее условие, внутренний мотивационный ресурс. Иными словами, что экономическая рациональность является лишь аспектом действующих в обществе этических представлений. И сегодняшнее требование "восстановить справедливость" есть требование прежде всего этической, а не чисто-имущественной имущественной реституции.

В ХХ веке сложились по меньшей мере две научно-философские стратегии, позволяющие системно отстаивать эту позицию: кейнсианство, обусловившее экономический рост "распределительной справедливостью" (стимулирующей внутреннее потребление); и неоконсерватизм веберовского толка, обусловивший национальную экономику национальной этикой. Обе свидетельствуют в пользу того, что уклад, переживаемый нацией как неправедный, не может быть растущим. И обе адресуют свой сегодняшний запрос государству. Оно остается единственной силой, способной, как говорил Ханс Фрайер, воссоединить хозяйство и нравственность.

Другие публикации по материалам прошедшего заседания:

• Егор Холмогоров. К реставрации будущего
• Сергей Доренко. Этическая революция
• Борис Межуев. Осторожнее с левизной
• Виктор Милитарев. Консерватизм и социал-демократия: параметры альянса
• Юрий Солозобов. Брат ищет брата
• Владимир Голышев. Путин - наш!
• Илья Пономарев. Топология всмятку
• Константин Крылов. Россия в третьей позиции