Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20031118-sol.html

Реконструкция политического
Юрий Солозобов

Дата публикации:  18 Ноября 2003

Во вражде незаконно сделанное ищет свое право. В ней оно находит смысл дела и смысл права, когда рушится скорлупа защиты и повиновения, где оно до сих пор обитало, или разрывает ткань норм легальности, от которой оно до сих пор могло ожидать права и правовой защиты. Тогда прекращается конвенциональная, традиционная игра.

Карл Шмитт, "Теория партизана"

Возвращение в страну политики, назначенное Глебом Павловским на очередной ноябрь, оказалось неотделимо от публичного признания двух фактов - "деполитизации элит" и "отсутствия государства". Как было сказано, "в том-то и была проблема после избрания Путина в 2000 году, что государства не было, а спрос на него был". Местоблюстителем общенационального политического проекта в течение трех лет служил медиа-агрегат. "Эразац-машинка" насаждала ожидание "стабильности" и ловко "устраняла" политическое, делая ничтожными элиты вне (теле)камер Кремля. Но, прежде чем ставить интересный вопрос: "Где именно возникает поле новой политики и вокруг чего на нем развернется борьба?" - а уж тем более поспешно отвечать: "на Лобном месте или вокруг Вашингтонского обкома", - давайте разберемся с вернувшимся из медиа-ссылки "политическим".

Само понятие "политического" ассоциируется сегодня с одноименной работой Карла Шмитта 1, в которой развивается концепция "врага и друга". В ее рамках разъясняется особенность категории политического: "Специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, - это различение друга и врага". Попросту говоря, политика - это любая общественная деятельность, в которой люди взаимодействуют как "друзья" и "враги".

Сплошная деполитизация, означающая отсутствие на публичной сцене политического, и есть косвенное признание отсутствия государства. Данное Шмиттом "предварительное описание" постулирует, что "понятие государства предполагает понятие политического. Согласно сегодняшнему словоупотреблению, государство есть политический статус народа, организованного в территориальной замкнутости". (Не будем пока затрагивать вопрос о территориальной замкнутости, то есть о границах РФ, как фактически данных 2.) Понятно, что внезапное обострение "политического" в эпоху почти достигнутой "стабильности" не означает автоматического появления государства.

Но, с другой стороны, "государственное" не исчерпывает "политическое". В методологии Шмитта государство есть только "инстанция" политического, а не его "субстанция". По взглядам Шмитта, государство - это "политическое единство". Это сплоченная политическая общность, которая в своем экзистенциальном самоутверждении в истории противостоит прочим политическим общностям. Когда исчезает политический и экзистенциальный императив противопоставления врагу, первыми деполитизируются элиты, переходя в комфортное пространство частной жизни. Вслед за этим символьным разрушением "единства" деполитизируется государство и, в конечном счете, перестает существовать как независимая политическая единица.

Когда теряется государственная форма, "политическое" не исчезает, а только "расходится по домам" как бы в ожидании подходящего субъекта. Или, как было напророчено ранее: "Почему бы крупным корпоративным субъектам не поднять знамя "политического"?" Сегодня такие корпорации есть, и, как говорится, вы их знаете. Поэтому наибольший интерес для анализа представляет как раз процесс "похищения и возврата" политического.

Согласно Шмитту, политика не имеет особого субстрата, и политическое достижимо из различных областей общественной жизни, в результате уплотнения существующих в них противоречий. Когда Ремизов заявил: "Отныне поддержка Путина будет либо политической, либо никакой" - этим он призвал "путинское большинство" определиться, кто с кем дружит и против кого. В крайнем случае, очистить политическое пространство и не морочить нам больше голову. Поскольку рыба политизируется с головы, то ремизовскую максиму можно еще перефразировать так: "либо у нас будет политический Президент, либо никакой".

Но Президент еще молчит, а его ближайшие партийные соратники уже начали публично определяться в главном. Ведь "наличие обязательной схемы "свои-чужие" является внутри- и внешнеполитической необходимостью для существования политически полноценного общества, и это следует принять трезво и осознанно. В противном случае, - утверждал Шмитт, - "врагами" станут все, а "друзьями" - никто". Вот недавно министр Шойгу назвал главных врагов единороссов - неявку на выборы и голосование против всех.

"На сегодняшний день у нас есть противники, но есть один враг. Враг самый главный и самый невидимый. Этот враг называется либо неявка на выборы, либо голосование против всех. Когда человек голосует против всех, это значит, как мне кажется, он не имеет никаких ни нравственных, ни человеческих, ни патриотических взглядов и устоев", - заявил сопредседатель Высшего совета партии "Единая Россия" Сергей Шойгу. Такое мнение, как сообщает официальный сайт партии "Единая Россия", он высказал на встрече в Якутске с представителями общественности и местного отделения своей партии.

Враг - это всегда кто-то чужой, представляющий угрозу данному субъекту или его интересам, друг - же союзник, помощник в достижении целей. Тогда из высказывания сопредседателя "партии власти" о единственном враге нам становится понятной единственная цель "вождей" этой партии - убедить "электорат" принять участие в голосовании на предстоящих парламентских выборах (и соответствующий этому горизонт планирования - один месяц). Однако вряд ли партии, претендующей на представление интересов большиства общества, следовало бы самоопределяться как "оккупационный режим" (совершенно в прохановском духе!) по отношению к трети "населения", имеющего право голоса, но не желающего использовать свое право.

Мнение министра по ГО и ЧС было нам интересно тем, что из своей жизненной практики он как никто другой знает цену чрезвычайной ситуации. Возможно, особенность его позиции (в отличие от шмиттовского суверена) состоит в том, что он сам никогда не создает черезвычайной ситуации, а напротив - предотвращает такие ситуации. Вскоре мнение Шойгу было признано частным мнением, а другие частные сопредседатели заявили, что не видят у нас никаких врагов вовсе. Так оно и есть, поскольку частная экзистенция ко всему политическому имеет весьма малое отношение. Как пишет Шмитт, "если граждане некоего государства заявляют, что у них лично врагов нет, то это не имеет отношения к вопросу, ибо у частного человека нет политических врагов".

Итак, антагонизма среди "одомашненных" элит еще нет, а врагов уже нет - призрак политического отсутствует. Порыскав по стране, он, видимо, ушел в Европу, к антиглобалистам. Сегодня политического у нас нет, как раньше не было секса! Есть только подавленнная политичность, которая прорывается, как и подобает по Фрейду, в форме истерики. После предложения Президента "прекратить истерику" и этого не стало.

А что у нас есть? Есть Ходорковский, сидящий в тюрьме по обвинению в десяти уголовным статьям. Понятно, что посадить за решетку - это жест недружественный, так как друзей за решетку не сажают. Но никто его публично не назвал врагом, более того, его неоднократно предупреждали: давали в папочке компромат и проводили прочие мероприятия, словом, делали "профилактику". Власти делали все, чтобы ему не оступиться. "Чтобы не опуститься, как разбойник и как пират, в Неполитическое, это значит здесь: в криминальное". - Опять же, тонкое замечание Шмитта из "Теории партизана".

Интересно, что "тихая" война с ЮКОСом (как и прежний спор "хозяйствующих субъектов" по НТВ) ведется строго в рамках закона, как подобает ограниченной войне или войне "форм". Карл Шмитт, развивая теорию "тотальной" и "ограниченной" войн, подчеркивал неизбежность "ограниченной войны" или "войны форм" как следствия неистребимых различий между народами и их культурами.

Принципиально важно, что "война форм" поддается регулированию юридическими правилами или регламентации. В этом ее отличие от "тотальной" (например, при насильственной универсализации человечества в рамках утопических концепций), где враги "должны объявить противную сторону в целом преступной и нечеловеческой, тотальной малоценностью". Барабанщики "тотальной" войны уже поспешили назвать происходящее в России "трагедией молчаливых либералов", а все происходящее привычно объяснить "антисемитскими взглядами диктатора из КГБ".

Эти этические оценки важны постольку, поскольку они лишь оформляют конфликт. Они выражают экзистенциальное неприятие противника в тот момент, когда аргументация исчерпана. Это и означает, что необходимая интенсивность размежевания достигнута, и вся дискуссия уже работает не на понимание между оппонентами, а на противостояние. Эта логика заставляет идти еще дальше: от этического неприятия противника к обвинениям в его в неполноценности. (Потом дело дойдет и до физического отвращения к врагу - враг безобразен и является мерзкой пародией на человека.)

Для Шимтта спор такой интенсивности - верный признак политического. Даже если мы отказываемся признавать политическую схватку (по самым разным причинам), мы, тем не менее, оказываемся ее участниками. Но в какой момент газетная статья или интернет-публикация приобретает политические звучание? Только тогда, когда она организует группу "своих" и "чужих" и интенсивное противостояние между ними. Шмитт выделяет два фактора, которые отделяют частную вражду от политической: враг, во-первых, есть борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности; во-вторых, борющаяся публично. Как только мы можем сказать, что зафиксировано образование групп друзей и врагов, то фиксируем одновременно и возможность политического. Например, как только нашли в Администрации Группу, так сразу публично заявили об этом - вот и пришло в наш дом политическое. Такое строгое следование рецептам Шмитта даже настораживает: имеем ли мы дело с подлинной войной или игрой 3, а потому с имитацией политического?

Вроде бы, ясность должна наступать в той мере, в какой конфликт будет развиваться в публичной сфере. Или, по словам Павловского, "как только борьба будет вынесена в публичное политическое пространство, она рационализуется, каждый сможет оценить позиции сторон" (Кремль.орг, Пресс-конференция Павловского от 1 сентября 2003 г.). Но что делать, когда одна из сторон отмалчивается, "опираясь на теневой характер борьбы"? Шмитт специально не фиксирует то обстоятельство, что публичность не исключает тайных операций против врага. Если действие не имеет публичного измерения, то такое действие формально не может считаться политическим. Однако непубличность также может быть политической - если она тайно готовит публичные изменения.

В таком случае публичность может быть востребована, но уже после того, как схватка состоялась и выявила новый расклад сил. Тогда результаты предъявляются публике, чтобы их легитимировать и соединить тайное и явное. Речь идет не о создании политического в акте публичности, а о формировании нового политического субъекта, в котором политический потенциал разных субъектов сливается в одно целое.

Одной из немногих работ, которая обращается к проблеме "публичного-непубличного" в политическом, является статья Агнес Хеллер "Пересмотренное понятие политического", в которой, кстати, критикуется подход Шмитта как "полностью тиранический". Хеллер говорит о публичности как о главном критерии политического - все "становится реально политическим, если люди решат, что это должно обсуждаться, оспариваться, решаться в общественной сфере; подобным образом все может перестать быть политическим, если все это снять с общественной повестки дня" 4.

Именно здесь изложен основной принцип действия медиа-машинки по "изгнанию" политического: держа руку на медиа-кране, можно регулировать доступ в сферу публичного. Наши "люди решат", создавая и структурируя повестку дня, то, как следует определять иерархию ценностей, что важно или нет. Но тут делается одна достаточно очевидная ошибка: публичность возникает не потому, что кто-то решается что-то обсуждать в удобной ему форме.

Например, акт терроризма совершается намеренно публично, да еще таким образом, что его просто нельзя снять с повестки дня. А политическое убийство даже может не преследовать публичных целей, но имеет для общества эффект коммуникативного акта. Эти события вламываются в повестку дня вне зависимости от нашей готовности их обсуждать и всех домашних заготовок руководителей "медиа-машинки". Обращаясь к сложившимся в обществе - предкоммуникативным - посылкам и ожиданиям, такие новости будут охотно обсуждаться, попадая в область политического. Более того, теракты могут совершаться именно потому, что непременно попадут в эту область.

Здесь сказывается ограничение тактических возможностей медийного агрегата. Но демонтирован он должен быть по соображениям стратегическим. И не потому, что "Президента он не устраивает, и, боюсь, никого из членов его команды он в старом виде не устраивает". Условием работы "шайтан-машины" было не только содержание "элит" в стойле "идиотизма деполитизированной жизни". Главное, эта конструкция обращала в отработанный пар стремление общества к политическим переменам, делая модернизацию общества (хотя бы в форме контрреформации) принципиально невозможной. То, что медиа-машина питалась нашим будущим, вряд ли можно отнести просто к "издержкам".

Возможно ли в новом варианте возрождение деполитизированного "агрегата", созданного в процессе консолидации всех элит на основе переговоров между ними? По общепринятому мнению, в этом и состоит сегодня политический процесс. По этой идеальной схеме, в ходе избирательной кампании элитные группы предъявляют свои планы, свои пожелания, вырабатывают совместные формулы и достигают консенсуса. Вот и Хеллер искренне полагает, что к политическим можно отнести речевые акты, направленные на взаимное понимание. Шмитт, напротив, считает, что все политические понятия, представления и слова имеют полемический смысл. И когда политический акт направлен не на консолидацию "своего" и оппонирование "чужому", а на некое всеобщее понимание, тем самым он ослабляет свое политическое содержание или утрачивает его вовсе.

Поэтому в ходе демонтажа медиа-агрегата главное требование - это реконструкция политического. А всякую деполитизацию государства, надлежит теперь воспринимать как агрессию "чужого" против "своего" - как посягательство на собственный народ и саму возможность создания государства. Окончательный приход политического зависит от того, когда и как будет прервано молчание о главном.

Примечания:


Вернуться1
Шмитт К. Понятие политического//Вопросы социологии.1992, Т.1, #1. С.37-45


Вернуться2
Филлипов А.Ф. Смысл империи: к социологии политического пространства.// В сб.: Иное. М, 1995 г.


Вернуться3
Карл Шмитт в "Теории партизана" делает важное замечание: "Для Ленина только революционная война является подлинной войной, поскольку она происходит из абсолютной вражды. Все остальное - условная игра. Различие между Krieg (война) и Spiel (игра) Ленин сам особенно подчеркивает в заметке на полях к одному месту 23 главы книги Клаузевица ("Schlussel des Landes")".


Вернуться4
Хеллер А. Пересмотренное понятие политического. // Современная политическая теория, М.: NOTA BENE, 2001.С. 476.