Очередное возвращение к тематике кадровой революции - я имею в виду круглый стол в пресс-центре "Радио-1" - вдвойне симптоматично. Во-первых, российское экспертное сообщество (которое, собственно, и является в нашем обществе единственным субъектом, вообще что-то "обсуждающим") имеет основания опасаться кадровой революции в своих собственных рядах - что, понятное дело, обостряет интерес к проблематике. И конечно, к тому же подвигает и общероссийская ситуация: явно обозначившееся стремление общества к стабилизации делает вопросы социальной мобильности не то чтобы актуальными, нет - но впервые придает им какой-то смысл.

Как справедливо заметил Михаил Ремизов, "если перевести термин "стабилизация" на язык циничной теории элит, то это всего лишь лозунг "закупорки механизма вертикальной мобильности", то есть это прекращение некогда бывшей ротации". То есть, если выражаться совсем грубо, "стабилизация" означает прежде всего стабилизацию рядов правящего класса, крепко уцепившегося за власть (которая до того все время выскальзывала, как кусок мыла, шлепалась оземь, и потом приходилось ее подбирать и мыть под краном) и намеренного теперь эту власть удерживать любой ценой, не подпуская к ней никого, вообще никого - даже в своих собственных интересах (не говоря уже об "интересах страны" и прочих абстракциях).

"Власть" здесь понимается не только и не столько как "государственная служба" (как раз там еще остаются некоторые щели), сколько власть вообще, во всех сферах. Например, под Новый год оторопевшему российскому обывателю было продемонстрировано, кто в телевизоре хозяин: абсолютно по всем программам гудела, блекотала и осыпала друг друга конфетти Шоу-Тусовка старой бандерши Аллы Борисовны Пугачевой, да Сродственников ея и Присных, только эта тусовка, только она одна. Сделано это было совершенно сознательно: дорогим телезрителям наглядно продемонстрировали, что эти угнездились на голубом экране навсегда, на веки веков, в буквальном смысле этих слов. "Никого другого не будет никогда, а будем только мы и дети наши, и внуки наши, и внуки внуков, аминь". На самом деле эта новогодняя вакханалия - куда более серьезный признак прекращения ротации, чем любые либеральные истерики на тему "грядущей диктатуры".

Это может вызвать тоску по временам не столь отдаленным, когда надежды на "новые лица" вроде как иногда оправдывались - иногда даже слишком. Ельцинское куролесиво, напоминающее ватагу ряженых, с размалеванными харями, визгами, подскоками, отставками и рокировочками, хотя бы забавляло. Пусть даже это были не лица, а хари, но все же хоть своей новизной они иногда развлекали: вот выскочил невесть откуда киндерсюрприз, а вот убили Рохлина, интересно ж, "живая жизнь".

Однако если мы посмотрим на механизмы ротации, которые действовали и действуют в России (не только современной, но и "на протяжении истории"), нынешняя ситуация окажется логичным следствием именно этой "живой жизни".

Но сначала несколько важных замечаний. Во-первых, ротация не сводится только к "замене людей". Например, всяческие механизмы наследования положения (например, когда большой босс греет место для племяша, окрутив того с дочурой кореша, а внучку уже креслице присмотрено) ротацией в собственном смысле слова не являются. С социологической точки зрения, у власти остаются все те же люди, в смысле - та же самая компашка, каста, туса или мишпуха. Примерно то же самое происходит и в случае постепенной замены выбывающих товарищей людьми со стороны - отбираются именно что "такие же как мы", всех непохожих отсеивают или обтачивают под шаблон.

Во-вторых, сама по себе ротация не является самоцелью. Есть сферы, где она не очень-то нужна. Касты и династии в некоторых областях очень удобны - например, династия потомственных чиновников или каста блюстителей порядка. Необходимость ротации возникает тогда, когда реальность вступает в противоречие с этосом правящей элиты, с ее системой взглядов, привычек и предрассудков, причем таких, потеряв которые она потеряла бы и себя как сообщество.

В таком случае возникает вопрос о субъекте ротации. Сплоченному сообществу, захватившему все властные рычаги, может бросить вызов только другое сплоченное сообщество, объединенное неким общим этосом и обладающее достаточно проявленной и осознанной волей к власти.

Теперь о том, что может быть поводом и содержанием такого вызова.

Сначала о поводе. Неслучайно закрытость правящего класса стала настолько заметной именно тогда, когда общество и в самом деле обрело некоторую стабильность. Дело в том, что нестабильность - скажем больше - катастрофичность - российской истории последнего десятилетия была (и до какой-то степени остается) основой легитимности российской власти.

Это связано с центральной мифологемой постперестроечной России - мифологемы переправы.

Российское общество как бы вступило в бурную реку, разделяющую "советское прошлое" от "антисоветского будущего". А КОНЕЙ НА ПЕРЕПРАВЕ НЕ МЕНЯЮТ. Экстремальность ситуации заранее списывала любые ошибки и преступления правящего класса (включая его самозванчество): "надо грести". Что касается суда, то он-де будет уместен разве что там, на другом берегу. Впрочем, идеологи режима не стеснялись говорить открыто: если доплывем, то "на радости такой" народ нас простит; если же российский корабль таки потонет, мы успеем на последний самолет в Шереметьево, а там будем на досуге писать мемуары, как мы не сумели спасти "эту страну" от самой себя... То есть игра выглядела беспроигрышной.

Однако произошло нечто совершенно неожиданное. А именно: "другой берег" (то есть благостное состояние завершившейся трансформации российского общества в "нормальную страну", всех решительно устраивающую) так и не показался. Но и мы не утонули, чего следовало бы, по идее, ожидать. В бурных водах гераклитовой реки обнаружился ОСТРОВ.

Легко показать, как мы на него попали. После омута 1998 года страна чуть не утонула - но в этот момент, в первый и последний раз, руль удалось перехватить другой команде людей, которые из омута и вырулили. Дальше оклемавшиеся ельцинские, отпихнув спасителей отечества, с утроенной силой схватились за штурвал - но совсем уж свернуть на прежнее направление оказалось невозможно, да они и не очень этого хотели. В двухтысячном году страна выплыла на мелководье. А сейчас мы находимся на островке. На клочке суши, намытом разными обстоятельствами (включая, конечно, цены на нефть).

Что такое остров? Остров - это не суша, но и, слава Богу, не водные хляби. Это место, на котором нельзя жить - но можно отдохнуть перед дальнейшим плаваньем, сделать запасы, набрать пресной воды... И таки да! - СМЕНИТЬ КОНЕЙ, тех самых, которых "на переправе не меняют".

Именно этого нынешняя элита и боится. Подчеркиваю: речь идет о "правящем классе" в целом, начиная с президента и кончая уже упомянутой Пугачевой. Все они понимают, что неожиданно случившаяся минута покоя, столь полезная для России, может выйти им боком.

Отсюда судорожное желание как можно скорее снова нырнуть в спасительные для них воды очередных реформ, где аргумент про коней и переправу опять заработает. Даром что на островке люди смогут хоть чуть-чуть отдохнуть и откормиться: нет, они снова тащат нас в воду, пока мы не догадались, что этих кормщиков можно было бы, воспользовавшись удобным моментом, поменять на кого-нибудь показистее.