Поклонники и противники "показательных процессов" уже получили каждый свое. Два громких судебных процесса - Заремы Мужахоевой и Игоря Сутягина - были названы в СМИ показательными. И не потому, что, по определению Г.Павловского, "показательный процесс - это всегда фальшивка". Скорее, на основании другого тезиса политтехнолога о том, что "их проведение непоправимо травмирует сознание общества". Тем более что оба дела слушались с участием невиданных доселе присяжных, которые и вынесли вердикт о виновности подсудимых. Уже принято считать, что эти приговоры суда присяжных дали повод удивляться либералам и торжествовать патриотам, а прочие получили шанс обрести суд на земле.

Продолжая говорить штампами, далее непременно следовало бы воскликнуть: "Лед тронулся, господа присяжные заседатели!" Но окончание фразы повиснет в воздухе: тронуться-то он тронулся, а кто парадом командовать будет?! Оставляя правоведам рассуждения о независимости судебной власти, наши граждане очень живо интересуются этим вопросом. Ведь, по мнению неких анонимных экспертов, последние вердикты "свидетельствуют только о том, что государство научилось "обманывать" присяжных". Больше того, сами суды над Заремой Мужахоевой и Игорем Сутягиным показали, что "судебная реформа в России, увы, так и не состоялась".

При этом кроткие правозащитники как-то незаметно поменялись местами с плотоядными прокурорами и чекистами. Более того, они стали приводить сходные аргументы: на присяжных может быть оказано давление, поскольку они не защищены, как судьи; несовершенен порядок формирования коллегии; во всем мире сокращается доля дел, рассматриваемых присяжными. Занятно, что непосредственно перед процессом Сутягина на каждое из этих обвинений у защитников сутягинских прав были веские контраргументы. "Суд присяжных - замечательный противовес государственному произволу, а в наших условиях - самая действенная гарантия против коррупции, против зависимого суда, - заявляла не так давно бывший зампредседателя Конституционного суда Тамара Морщакова. - Это единственный источник контроля для общества, которое судам не доверяет".

Такой же внезапный поворот ("все вдруг") наблюдается и в другом "показательном" процессе. Еще недавно, во времена реформаторской эйфории, наши либералы были твердо убеждены, что и на Россию вот-вот прольются благодеяния "великих реформ" в виде дарования суда присяжных. Но обидную кличку "присяжные осуждатели" вместо исторически привычного "общественная совесть" присяжные получили ровно в тот момент, когда в Мосгорсуде признали виновной в терроризме жительницу Чечни Зарему Мужихоеву. Ту самую, которая летом прошлого года пыталась взорвать бомбу в одном из центральных ресторанов города Москвы.

Почему же не получилось из террористки сделать "фею горного ручья" или вторую Веру Засулич? Кстати, и первая Вера Засулич, утверждают историки, не была столь невинной овечкой, как ее изображал присяжный поверенный Александров. Возможно, современный защитник со своей задачей не справился и произнес менее блестящую речь, чем знаменитый адвокат прошлого. Припоминаете удивительные строки: "Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва"? А может быть, было сложно сегодня найти в действиях басаевского подрывника такой порыв, который заставил бы присяжных встать на сторону Мужихоевой?

Скорее всего, отношение общества к власти изменилось со времени прецедента Засулич. Тогда, замечают исследователи террора, "этот теракт в силу благоприятного общественного резонанса направил энергию русских революционеров на путь терроризма", а сами революционеры получили в лице "суда общественной совести" почти волшебную палочку-выручалочку. Например, цареубица Андрей Желябов дерзко обращался из Петропавловской крепости с заявлением Особому присутствию правительствующего сената. Он требовал суда присяжных "в глубокой уверенности, что суд общественной совести не только вынесет нам оправдательный приговор, как Вере Засулич, но и выразит нам признательность отечества за деятельность особенно полезную".

Как же так вышло, что сегодня суд присяжных не стал безотказным механизмом освобождения всех противников власти без разбору? Почему через него общество не выражает им признательность "за деятельность особенно полезную"? Приходится лишь раздраженно констатировать, что из суда присяжных вместо хорошей отмычки для контрэлит получился управляемый и манипулируемый инструмент власти. Или настаивать, вслед за членом правления "Мемориала", что "часть присяжных по делу Сутягина - ветераны КГБ". А знаменитой Елене Боннэр причины видятся еще глубже - прямо в "подсознании таинственной и мистической славянской души". И она, разумеется риторически, спрашивает: "К какой еще лютой злобе несется страна наша, выдвинувшая таких присяжных?"

Тут, как говорится, добавить уже нечего! Разве что слова, упорно приписываемые столь же добросердечной Зиннаидой Гиппиус карикатурному Победоносцеву: "Россия - это ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек". Видимо, вскоре на твердой почве ледяной ненависти произойдет долгожданный синтез "консервативного либерализма". И наша передовая общественность обратится к президенту точно так же, как это уже бывало в конце XIX века. Тогда, правда, не Елена Боннэр, а обер-прокурор просил Александра III упразднить суд присяжных как "совершенно излишний, совсем несообразный с условиями нашего быта" институт.

Однако причины недоверия к суду присяжных у современных либералов и консерваторов (в условиях контрреформации) совершенны различны. Нынешние правозащитники девальвируют институт присяжных как ставший негодным инструмент деконструкции власти. Привычно называемый "главным идеологом реакции" К.П.Победоносцев в 1885 году писал в своей записке императору Александру III: "Учреждение присяжных в уголовном суде послужило и служит гибельной деморализации общественной совести и приводит к извращению существенных целей правосудия". Но в вопросе о несменяемости судей (критикуя именно абсолютную несменяемость) и в вопросе о ликвидации суда присяжных (постепенной и только в уголовных делах!) Победоносцев держался позиций истинного охранительного консерватора.

Одной из причин, ведущей, с точки зрения Победоносцева, к деморализации общества, является "публичность всех судебных заседаний". Ибо при господстве в обществе "привычек к праздности" и потребности развлечений и сильных ощущений "публичное заседание по уголовному делу превращается в спектакль, недостойный правосудия; женщины, девицы и даже дети присутствуют в нервном волнении при самых возмутительных и соблазнительных сценах; судьи, обвинители и защитники делаются участниками всеобщего внимания".

Другими словами, общество превратилось в "общество спектакля". Задолго до публичного осознания этого факта проницательный консерватор увидел, что общественное мнение послушно не только внутренней совести; скорее оно послушно громкому шепоту суфлеров. "Действительно, публичность в этом безграничном смысле и виде не только не представляет никаких существенных гарантий беспристрастности в решении, но, напротив, еще оскорбляет оные, представляя из суда арену для волнующихся и борющихся партий".

Инициируя контрреформу, Победоносцев обосновывал ее необходимость тем, что Россия, в отличие от Англии и других западных стран, оказалась неготовой к новой судебной системе, тем более принятой по чужому образцу и часто без учета реалий российской жизни. В 1879 году Победоносцев писал знаменитому А.Ф.Кони: "...Где рынок, и еще наш российский рынок со всеми торговцами и торговками, бабами, с пьяными и кабаками, там трудно искать истины и гармонии. А, к несчастью, новый суд наш стоит именно на таком рынке" (ГАРФ, ф. 564, оп. 1, д. 2892, л. 17).

Ведь суд присяжных, успешно действующий в Англии, непременно предполагает "крепкую дисциплину над присяжными со стороны судьи, опытного и искусного в своем деле". Если бы не было (здесь Победоносцев цитирует слова английского писателя С.Ч.Мэна) "регулирующей и сдерживающей власти в лице председателя-судьи, английские присяжные нашего времени слепо потянули бы со своим вердиктом на сторону того и другого адвоката, кто сумел бы на них подействовать".

Среди главнейших слабостей тогдашнего российского суда присяжных Победоносцев называл случайность выбора присяжных и отсутствие сознания долга судьи. Точнее, их "неспособность осилить массу фактов, требующих анализа и логической разборки", подверженность воздействию "посторонних влияний" со стороны адвоката, публики, господствующих в обществе предрассудков и даже подкупов и уговоров, "чему были уже, к сожалению, неоднократные примеры". Практика показала, что суд присяжных постоянно оправдывал преступников (что происходит и в настоящее время с воссозданием этого учреждения). Это особенно возмущало консерваторов, видевших, что подобное снисхождение к общественному мнению и явное нарушение закона поощряет безнаказанность и приводит к росту политических преступлений в стране. Поэтому они систематически выступали в печати с примерами незаконных действий присяжных.

Однако самодержавию суд присяжных был нужен как весьма эффективный процессуальный механизм, ускоряющий судопроизводство и ровным счетом ничего не стоящий казне. Царское правительство ограничилось изъятием из компетенции суда присяжных тех категорий дел, в решении которых было заинтересовано, и проведением мер, призванных сделать более лояльным состав присяжных. Вот почему к концу XIX века институт присяжных заседателей вполне удовлетворял самодержавие и его распространение продолжилось.

Согласно сложившемуся мнению, Победоносцев призывал немедленно отделаться от суда присяжных. Однако на самом деле он говорил о его постепенной ликвидации, причем только в уголовном суде. В итоге развитие судебной системы пошло именно в этом направлении. По законам от 12 июня 1884 года, 28 апреля 1887 года и 7 июля 1889 года суд присяжных подвергался некоторым изменениям (повышен имущественный ценз, отдельные преступления против государственного порядка передавались в суд с участием сословных представителей и т. д.). Но сам суд присяжных отменен не был.

Консервативная критика всегда доходила лишь до того рубежа, за которым открывались достоинства института присяжных заседателей не только для общества, но и для государственной власти. В этом ее отличие от либеральных критиков "общества-ребенка", привычно видевших в присяжных непослушных и злых дворовых мальчишек. Зачем же тогда взрослым обижаться на простодушный детский ответ: "Крошка-сын к отцу пришел, и сказала кроха, что взрывать нехорошо и шпионить плохо"?