Полный зал напряженно внимает. Обвинительные речи с трибуны. Кто-то, впрочем, может вступиться. Ряд простых людей с суровыми лицами, сидящих за столом. И все это - про него, понуро сидящего на скамье сбоку... Можно не сомневаться - решение будет суровое, но справедливое. Нет, читатель, это не то, что ты подумал, а другая штука, знакомая кому-то по жизни, остальным - по "нашему старому кино". Это собрание - партийное, комсомольское, профсоюзное, трудового коллектива, наконец. Самим теперь смотреть дико, а буржую какому-нибудь показать - вообще ни черта не поймет. Впрочем, пока из-за океана не слышно жалоб на засилье советских фильмов, разлагающее восточное влияние...

Зато у нас есть возможность смотреть фильмы и сериалы, в которых значительная часть действия разворачивается в зале суда, и есть присяжные - в эпизодах, а то и в главных ролях. И нам, кажется, уже показали все подводные камни этого действа. От хитрована-адвоката, запутывающего мозги всему жюри присяжных (или - прицельно - отдельным его членам). До злобной мафии, которая кого-то из присяжных шантажирует. Кажется, негодяй вот-вот уйдет от наказания. Или, наоборот, невиновный отправится на электрический стул. Но в последний момент все заговоры рвутся и рушатся, и простой человек, которому общество доверило правосудие, побеждает - ничего не поделаешь, хеппи-энд "неизбежен, как крах империализма".

Это действо стало привычным и оттого казалось понятным. Наверное, какой-нибудь американский журналист, которого в "великую эпоху" провезли по заводам и фабрикам, так же привычно воспринимал торжествующие (или клеймящие) толпы рабочих в остановленных по такому случаю цехах.

Однако привычка и понимание - вещи разные. И вроде бы простая вещь, но, будучи перенесена в иной контекст, поворачивается порой совершенно неожиданным боком.

В прошедшие недели присяжные вынесли несколько диковинных приговоров, признав виновными и не заслуживающими снисхождения Игоря Сутягина, Зарему Мужахоеву, обвинявшихся в убийстве Юшенкова. Демократическая общественность, по всей видимости ожидавшая от сего пользительного нововведения мудрости и милосердия в особо крупных размерах, тихо ропщет.

Одновременно раздается недовольное ворчание и с другого фланга: суды присяжных выносят оправдательные приговоры в несомненных, казалось бы, делах, и заведомые преступники избегают правосудия.

Впрочем, с подобными трудностями в России уже сталкивались в позапрошлом веке. Суды присяжных, введенные в соответствии с утвержденными 20 ноября 1864 года судебными уставами, были склонны к вынесению приговоров оправдательных. Хрестоматийный пример - оправдание в 1878 году Веры Засулич, стрелявшей в санкт-петербургского градоначальника Трепова. Присяжные отнюдь не ставили знак равенства между "совершил" и "виновен". Правительство в дальнейшем вывело из ведения суда присяжных "политически значимые дела": сначала - о политическом терроре, затем - "о проступках в печати" и так далее. В итоге в ведении присяжных остались исключительно уголовные дела, лишенные политического или социального подтекста.

- В чем же дело? - раздаются встревоженные голоса. - Не заговор ли? Не подстроено ли все таким образом, чтобы дискредитировать новую и прогрессивную форму и вернуть правосудие к привычному - судье и двум "кивалам", заседателям народным?

Похоже, все гораздо проще и сложнее одновременно.

Сама идея суда присяжных выросла из убеждения, что уважаемые граждане, члены общины, могут вынести верное суждение, руководствуясь не только законами, но и здравым смыслом.

Тут есть два предположения.

Во-первых, само дело, предмет разбирательства, может быть изложено в доступной для коллегии присяжных форме.

Во-вторых, наличествует тот самый "здравый смысл", по английски - common sense. Но при переводе теряются оттенки. Слово "sense" в одном из значений и есть "здравый смысл", в другом - "общая атмосфера"; "common" же означает "общий, общепринятый". То есть предполагается согласие в общине по каким-либо важным вопросам.

Из сказанного следует, что суду присяжных подлежат прежде всего дела, относящиеся к жизни самой общины, при этом коллегия может учесть какие-то важные обстоятельства, не нашедшие отражения в законах.

Но по мере просвещения и прогресса разумению простых граждан оказывается доступен все более широкий круг вопросов. Кроме того, оттачивается сама процедура - от выбора состава коллегии до хода слушаний и вынесения вердикта.

Теперь впору задаться вопросом: а как с этим у нас?
Где "здравый смысл", он же "общепринятое понимание"?

Начать с того, что с "жизнью общины" не все ясно. Если я, отпахав с утра до вечера на работе, возвращаюсь в свой спальный район, то где моя "община"? Кто меня должен судить "всем миром"? Казалось бы, этот вопрос снимается за счет унификации и стандартизации наших жилищ и жизней. Но!..

Если бы в каком-нибудь из темных веков слушалось дело о колдовстве, какой вердикт вынесли бы присяжные? Большой вопрос - каково было бы их "общее мнение"...

А теперь представьте себе современное дело, в котором фигурирует, скажем так, лицо некоренной национальности. Кто знает, какие жуки ползают в головах наших сограждан. Вот говоришь с ним о погоде и огороде, и вроде все нормально, а потом - бац! - "Всюду евреи, Лужков на самом деле Кац, Путин их, евреев, слушает, черные понаехали, их всех гнать надо!" И снова, как ни в чем не бывало, о видах на урожай. И как определить это ДО формирования коллегии?

Насколько можно считать российское "общее мнение" "здравым", а "здравый смысл" - общепринятым?

Решение присяжных о виновности Заремы Мужахоевой объяснимо - "с террористами компромиссов быть не может!", но... Сначала в Моздоке Зарема "отказалась от доведения преступного замысла до конца", потом в Москве всячески пыталась привлечь к себе внимание неадекватным поведением, наконец, после ареста "активно сотрудничала со следствием". Казалось бы, наглядный пример: "Господа террористы, есть шанс одуматься, и вам зачтется!" Наверное, среди террористов есть и такие, кто пойдет до конца, но, оказывается, есть и склонные к колебаниям. Не знаю, смотрят ли сами "смертницы" телевизор, но те, кто их вербует и готовит, теперь используют вердикт присяжных, чтобы объяснить: "Если что - пути назад нет!" И не знаю, что теперь думают о присяжных следователи ФСБ и совпадают ли их "здравые смыслы".

Или другой пример - дела о терроре, слушавшиеся в прошлом году во Владикавказе. Обвиняемые - ингуши, присяжные - осетины. Теперь очень трудно быть уверенным в справедливости приговоров. Здесь вообще большие сомнения вызывает использование такого, казалось бы, прогрессивного инструмента, как суд присяжных. Застарелый этнический конфликт вряд ли прибавляет объективности.

Террор шагает по стране, и у граждан все больше шансов попасть под недреманное "контртеррористическое" око. Растущая ксенофобия во многих регионах России создает группы "чужих", заведомо виноватых. Обстоятельства, лежащие вне следственной и судебной системы, могут превратить суд присяжных из орудия справедливости в свою противоположность.

И дело не столько в поиске "чужих" (ведь не только за террор судят), сколько в общем одичании. Тараканы-то в головах разные бывают. Вот недавно на Кавказе расследовали причины авиакатастрофы, закончившейся гибелью экипажа. Сотрудники наземных служб пеняли на НЛО - и были оправданы, вопреки материалам экспертиз. Что поделаешь, в "летающие тарелки" у нас верят больше, чем в сопромат.

Остается смириться и ждать. Или ждать, не смиряясь. Такие действительно сложные изобретения, как ракеты или суды, не сразу выходят "на режим" - неизбежны аварии и катастрофы. Важно извлекать их них уроки, так сказать, на "техническом" уровне. Ведь государство у нас не лучше самих граждан и представляет для них не меньшую опасность. Даже в "уголовных делах, лишенных политического или социального подтекста".

По идее, присяжные должны в равной мере прислушиваться и к защите, и к обвинению. На практике же у последнего - заведомое преимущество. На "простых бывших советских людей" прокурору и давить-то специально не надо. Он ведь долго работал - и что, зря? Он ведь от имени государства. А обвиняемый кто? Никто! Такой вот у нас в России парадокс: при общей ненависти к властям - раболепие перед каждым их конкретным представителем.

Далее, "предмет разбирательства" у нас обычно изложен в форме, труднодоступной для понимания не только присяжных, но и матерого судьи. Ведь большинство "дутых" дел строится не на обвинении человека абсолютно невиновного, а в навешивании на замешанного в каком-то одном эпизоде еще целой гирлянды "висяков". Или же в неправильной постатейной квалификации содеянного. Раньше судья отправил бы такое дело на доследование - теперь нельзя. И следствие не стесняется, подчас гонит откровенную халтуру. Невозможна и переквалификация статей. Присяжные обязаны рассмотреть весь этот винегрет, а дальше ответить "да-нет" на столбец вопросов, которые не понятно даже, как сформулировать. В США в этом случае присяжные просто оправдали бы подсудимого по одной статье - и он тут же, в зале суда, был бы взят под стражу по другому обвинению. У нас такого механизма нет...

А теперь о главном. Сегодня не исключена возможность сознательного манипулирования коллегией присяжных со стороны судьи. По старой традиции, он у нас нередко играет на одной стороне с обвинением. Пример - судья Комарова, ведшая в Мосгорсуде много громких дел, представленных ФСБ, и всегда выносившая обвинительный приговор. Можно ограничить заслушивание присяжными материалов. Например, в деле Сутягина не дали слово эксперту Генштаба Назаренко, который утверждал, что по крайней мере часть информации, передача которой вменялась Сутягину, давно рассекречена. Можно манипулировать засекречиванием материалов дела и "закрытостью" судебных заседаний. Дьявол в деталях, и есть много мелочей, позволяющих влиять на присяжных в то время, пока они составляют свое мнение. Наконец, можно "правильно" формулировать вопросы к ним. Та же Комарова не спрашивала присяжных, передавал ли он секретные сведения. Спросила: передавал ли он информацию? И присяжные ответили утвердительно.

Самая масштабная в нашей истории "контртеррористическая операция" началась 1 декабря 1934 года, после убийства Сергея Кирова. Потом уже ее назвали "большим террором" (на пике, в 1937-1938 годах, были расстреляны более 750 тысяч человек, подавляющее большинство спустя десятилетия реабилитировано). Реформа российской правовой системы, введение суда присяжных (или ареста с санкции суда) должны, по идее, сделать невозможным повторение сотен тысяч человеческих трагедий. Увы, повседневность не оправдывает эти надежды, "и начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия". Реформенные элементы поглощаются системой, не мешают воспроизводиться жестоким межобщинным конфликтам, террору и не менее жестокому вмешательству власти.

В конце шестидесятых годов прошлого века назад культуролог Леонид Невлер, описывая удивительную устойчивость российской действительности - от частностей вроде городского ландшафта до базовых ценностей - к разного рода нововведениям, использовал термин "природнение". Люди находят во всем "новом" свои "домашние смыслы" и меняют суть этого "нового". И только долгая работа на уровне частностей, мелочей и деталей может приблизить нас к тому, что "здравый смысл" станет "общим", а суд присяжных не превратится в "общее собрание", клеймящее очередного назначенного врага.