Поднятая г-ном Невзоровым в "Русском журнале" дискуссия о "пиджин-рашен" представляется весьма любопытной и наталкивает на размышления более широкие, чем возможная "пиджинизация" русского языка.

Не существует ли опасности возникновения как минимум четырнадцати вариантов - по числу бывших советских республик-сестер - потенциальных "пиджин-рашен", или, точнее, вариантов "великого и могучего"?

После распада СССР языковая политика в новых суверенных государствах перешла в руки националистически настроенной элиты, тяготящейся воспоминаниями о своем "подневольном" прошлом. Не будем сегодня втягиваться в дискуссии о степени реальности или надуманности фобий и комплексов, чтобы не уйти в сторону от намеченной темы.

Каждая страна избрала собственные стандарты в языковой политике, но всех их объединяет борьба с имперским наследием, а попросту говоря, желание рассчитаться с эпохой доминирования русского языка. Даже там, где русский сохраняет свои позиции в качестве "языка межнационального общения", "второго государственного" и т.д., он претерпевает изменения, порождаемые в результате как официального, так и неформального воздействия.

Первым и наиболее бросающимся в глаза шагом (точнее - шагами) стало приведение написания (по-русски!) географических названий в соответствие с нормами местных наречий. Так возникли Жамбылы и Шымкенты, Ашгабаты и Костанаи. Сиюминутная политика вторглась в такую интимную сферу, как законы и принципы функционирования языка. Русский начал перекраиваться под туземную кальку. Любопытно заметить, что при этом как по-казахски Москва именовалась "Мескеу", так и продолжает именоваться. Данный процесс носил и носит односторонний характер.

Кстати, наш президент на последней встрече в Крыму с коллегой Леонидом Даниловичем политкорректно щеголял употреблением "в Украине" вместо москальского "на", включившись воленс-ноленс в процесс языковой ревизии.

В соответствии с текущими политическими и экономическими изменениями в каждом новом суверенном государстве возникают прежде неизвестные реалии, требующие своего именования, в том числе и на русском языке. Возьмем, к примеру, национальные валюты - "тенге", "кроны", "латы"... Волей-неволей такое слово, как "рубль", кажущееся коренным русским, исчезает из повседневной речи. Пословица "копейка рубль бережет" может стать непонятной для "русскоязычных" через два-три поколения. А названия органов власти - курултаи, меджлисы и т.п.?

Те, кто сталкивался с прожившими много лет в Штатах русскими, знают, как их речь насыщенна "биллами", "тикетами", "траками", что делает ее подчас трудной для понимания. Не развивается ли лингвистическая ситуация в странах СНГ по схожему сценарию?

В конечном счете в каждом суверенном государстве может сложиться свой вариант русского языка, как это произошло с английским в Америке или с португальским в Бразилии, где местный "португальский" отошел от исходного варианта так далеко, что для бразильца понять диалоги героев латиноамериканского испано-язычного фильма проще, чем снятого в Лиссабоне. Во всеобщее употребление под влиянием итальянских иммигрантов вошло словечко "чао", а индейский субстрат выражается в том, что "бразильский португальский" стал более назальным, с четкой артикуляцией всех гласных.

Уже сейчас в речи русскоязычных, оставшихся за границами РФ, отражаются не только словарные изменения, но и фонетические. Показателен пример корреспондента НТВ в Ереване, а ныне на Северном Кавказе, Дмитрия Писаренко, изъясняющегося с вполне "кавказским" акцентом. На украинском ТВ русским дикторам не возбраняется "гэканье", то есть употребление фарингального фрикативого "г".

Когда-то на развалинах Римской империи из местных латинских "пиджинов" возникли романские языки - румынский и французский, испанский и провансальский, и т.д. В эпоху Интернета процессы распада культурно-языкового единства, конечно, замедляются, но насколько?