Пушкин в одном из своих поздних и самых зрелых творений зарифмовал цензуру с балагуром. Смысл парной рифмовки был тот, что ему нет дела - стесняет первая последнего в журнальных замыслах или нет. Что есть заботы и поважнее.

В этом же приблизительно смысле высказывались и некоторые другие, пусть менее популярные авторы, но, пожалуй, острее всех - Константин Леонтьев, заявивший, что праведник в цепях неизмеримо свободнее любого из тех, кто дышит воздухом бельгийской (читай: либеральной) конституции. Сразу замечу: число придерживающихся иного взгляда на сей предмет заметно превосходит число сторонников Пушкина и Леонтьева.

Вообще полемика на этом поле обильна как участниками, так и словами, но лично я усвоил из нее, прежде всего, следующее: те, кто свободны внутри себя, менее всего склонны к злоупотреблению словом "свобода" и испытывают неодолимое отвращение к борьбе за внешние ("гражданские") свободы путем групповых упражнений. Их противники давно уже обозвали такое их свойство "асоциальностью", вполне удовлетворены кличкой и продолжают деятельно выяснять между собою степень внутренней несвободы друг друга, то есть бороться за эти самые гражданские свободы. Однако, к делу.

27 ноября, в субботу, несколько человек, в числе которых были автор этих строк и Евгений Горный, сидели в баре Дома журналистов и, перемежая сумбур разговора лирическими отступлениями о музыке Питера Грина и Роберта Фриппа, обсуждали судьбу русского Интернета. Судьба вырисовывалась крайне неприятная, поскольку "дядьки в пиджаках и галстуках" (по точному выражению Горного) намереваются превратить Интернет в свою лавочку и играть в него по своим законам ("понятиям"), а прежнюю гвардию вольных первопроходцев в лучшем случае использовать в корыстных целях, а в худшем - игнорировать и вытеснять на обочину.

Разговор ступенчато клонился к тому, что спуску им ни в коем случае давать нельзя, ибо иначе они вконец обнаглеют, а потому надо немедленно организовать отпор... Но тут из-за одного отдаленного столика поднялся плотный, многолетний, с бритыми волосами и крепким выражением лица мужчина, воздел десницу, увенчанную рюмкой, горе и, поведя взглядом ошую, повышенным голосом попросил внимания. Все немедленно воззрились на него.

Я - редактор такой-то и такой-то газеты, а зовут меня так-то и так-то, - объявил он. И поведал далее, что сидящие здесь даже не догадываются о том, что их ждет. А ждет их то, что сидеть здесь им более никогда не придется. После чего мужчина сделал нарочито возбуждающую аудиторию паузу.

В ответ на мой ободряющий голос с места, мол, не томите душеньки, мужчина трагиторжественным голосом заключил: Домжур покупает Березовский. Никакого Домжура после этого здесь не будет. И разве мы можем такое допустить? А если нет, то надо немедленно за это чокнуться. И он пошел в обход по залу.

После того как мы с ним чокнулись - он водкой, мы пивом, - я, заинтересовавшись услышанным, обратился к нему как к редактору за фактическими разъяснениями. И он сказал, что здесь, в подвальном этаже, намечено разместить склад, а наверху - и он опять сделал риторическую паузу - нечто столь страшное, что я немедленно забыл, что именно - то ли конюшню, то ли публичный дом. За документальным подтверждением своих слов редактор обратился к бармену, потребовав от того показать соответствующую протестную петицию, которую он ему некогда оставлял, но бармен в ответ на его требование не повел ни ухом, ни глазом.

Тогда редактор пообещал мне принести ее, а заодно и визитку, извлекши их из внутреннего кармана пальто, оставленного в гардеробе, однако, отправившись за ними, вскорости вернулся и объявил, что с получением пальто возникли непреодолимые сложности, а еще через пару минут и вовсе исчез (видимо, так и оставшись без пальто). Из чего приходится заключить: есть какое-то неуловимое сходство между Березовским и его оппонентами. И несть этому сходству конца. Констатацией чего можно и должно ограничиться. Чтобы вновь вернуться к русскому Интернету.

Итак, возвращаясь к нему. Вышло так, что тайные мои мысли на сей предмет оказались явленными в очередном номере "Итогов" (# 47), в статье Егора Быковского, который сказал буквально следующее: "Потихонечку все мысли о том, что это особый образ жизни, особый склад ума, особая информационная среда, уходят... Эпоха "особой тусовки" закончилась... Демографический состав Интернета постепенно сближается по основным показателям с "оффлайновым" населением...".

Конечно, недовольные могут попытаться воздействовать на этот процесс северокорейскими методами, где, например, населению продаются зарегистрированные приемники с фиксированными частотами, на которых их только и можно слушать. В то время как элита слушает, понятно, все, что ей заблагорассудится. Но это ведь проблема не приемников и не радиоволн. И если пионеры русского Интернета начинают страдать от вторжения "оффлайна" в свои "мечты и звуки", то - либо-либо: либо пусть наращивают внутреннюю свободу, либо становятся более чуткими и внимательными к процессам, происходящим в обществе и государстве. Касталии больше не будет.

Интеллигенция Кремля

В последние десять лет было затрачено столько усилий, чтобы представить семьдесят лет советской власти несуществующими, что, кажется, пусти их на что-нибудь созидательное, в России давно было бы уже построено общество благоденствия.

Казалось бы, уже пятьсот тысяч раз изменения, происшедшие в стране, объявлялись "необратимыми", ан нет, неугомонные крикуны все кипятятся: "Советской власти не было... - было советское безвластие, дыра в истории,.. самая грандиозная фальсификация в истории" (Яков Кротов в "Итогах"). Или преподносится как откровение излюбленная гайдаровская присказка, которая, удивительно, как ему самому оскому не набила: "Знаете, что самое страшное в коммунистическом режиме? Пустые прилавки. Вот из-за чего никогда у нас больше коммунизм не пройдет" ("Огонек", # 35).

При этом коммунисты обвиняются в том, что "партия просто не способна модернизироваться и выбросить новые лозунги" ("Эксперт", # 44). А зачем? И кто способен? В восемнадцатом году Виктор Шкловский писал, что в гражданской войне друг на друга наступают две пустоты. С куда большим основанием сказанное им применимо к нынешней ситуации.

Впоследствии тот же Шкловский - в ответ на соответствующие обвинения - говорил, что изменяется, а не изменяет. И на этом основании принял посильное участие в последовавшем за гражданской войной социалистическом строительстве. В том числе и в такой своеобразной акции, как поездка бригады писателей на Беломорканал - в ее составе, кстати, было немало первоклассных имен. Отчего, как представляется, право на то, чтобы осуждать их огулом, еще надо заслужить - в том числе и явлениями литературного дара.

Но так бывает только в Гамбурге - видимо, потому, что там делается луна. В Москве же к сему ничто не понуждает. Здесь действуют иные императивы.

Так, например, группа представителей творческой интеллигенции была недавно приглашена в Кремль, дабы лицезреть чудеса содеянного там ремонта. Теперь, на страницах "Огонька" (# 35), представители решили поделиться потрясениями от увиденного. А заодно (и, надо понимать, не без намека со стороны пригласивших) переосмыслить возникшие из потрясения художественные образы в терминах национальной идеи. Вот что у них получилось.

Леонид Жуховицкий: "Не худо бы нам наконец сформулировать национальную идею". И формулирует (попинав прежде думцев и коммунистов): идея должна быть "объединяющей всех" и "созидательной", а Кремль, соответственно, символизировать оную.

Римма Казакова: не забыв привести свой стишок о Кремле и впав в экстаз умиления перед Павлом Бородиным ("одолевал крутые лестничные пролеты", "волновался, как студент"), приходит, в конце концов, к тому, что Кремль ("куда долго еще не смогут попасть обычные экскурсанты"!) "принадлежит и бедным тоже, он - их богатство", а потому национальная идея в России родится "из любви".

Но ближе всех к пожеланиям заказчиков, очевидно, подобрался Борис Васильев. Облегчив душу антикоммунистической лирикой о "коммунистической оккупации Кремля" (лексический, и не только, привет прибалтам образца 90-го), писатель с верноподданническим пафосом итожит: "Здесь, в Кремлевском дворце, кожей ощущаешь идею, которой руководствовалась в бозе почившая Россия. Идеей, единой для всех народов, конфессий и менталитетов, была фигура Государя-Императора".

А до того просвещенный литератор предуведомляет, что "национальная идея вырастает из истории". Тонко, конечно, замечено. Особливо с учетом того, что государи-императоры - все, как один - предпочитали Кремлю Зимний дворец. Или, на худой конец, Михайловский замок.

Исторические раздражители

Все эти благополучные при советской власти люди хотят быть благополучными и при власти нынешней, и при власти будущей. Они стараются соответствовать, как могут. Но у них плохо получается. И не только потому, что они плохие литераторы. Прежде всего потому, что плохо сформулирован заказ. И уж во вторую очередь потому, что бездарно выбраны исполнители.

Товарищ Сталин (который "дыра" и "фальсификация") куда более умело манипулировал интеллектуальными резервами. В частности, поэтому он остается таким сильным раздражителем и поныне. А что сейчас? Кого может всерьез раздражить Березовский, кроме Гусинского? Неужели еще и вас, дорогой товарищ?

Постскриптум. Я намерено не посвятил в основной части ни единого слова главному событию минувшей недели - несостоявшемуся подписанию Союзного договора между Россией и Белоруссией. Закрученная вокруг него интрига (в чем опять более всех отличилась "Независимая газета" - см. номера от 26.11 и 27.11.99), в которую вновь вовлечены имена, с одной стороны, Ельцина и Путина, а с другой - Лужкова и Примакова, не более чем продолжение старой песни ("заговор против Путина") на новый лад. Поскольку цель мероприятия очевидна - продолжать нагнетать страсти вокруг связки нынешний президент - президент будущий, тем самым закаляя ее в огне и обеспечивая максимальную прогнозируемость катарсиса, то есть смысл оставить его обсуждение любителям разгадывать политические кроссворды (или их составителям - вроде В.Третьякова). Гадать же о причинах болезни Б.Н.Ельцина (натуральная или тактическая?) и вовсе - и унизительно, и недостойно. Потому что это выбор в качестве темы для разговора либо политического инфантилизма ("воспаление хитрости"), либо старческой немощи.

Лучше уж потратить время на выслушивание оправдания-негодования кандидата от "Союза правых сил" Бориса Надеждина (см. "Власть", # 46) по поводу помещенной о нем "неверной информации, затрагивающей деловую репутацию меня и моего туалета". Это, конечно, слабый исторический раздражитель, зато отличный исторический анекдот.