Итак, господа студенты, 14 декабря 1825 года Зимний дворец в Петербурге был взят взбунтовавшимися частями столичного гарнизона и перешедшей на их сторону гвардией, в среде которой тайные общества давно пустили разветвленные корни. Император Николай Павлович, так и не вступивший по-настоящему на престол, был застрелен прямо на ступенях дворца одним из офицеров Семеновского полка. Оного героя вначале, при республиканском правительстве, хотели наградить, затем, после реставрации, - вздернуть, однако точно установить, кто все-таки нажал на курок, так и не удалось. Сам же цареубийца - то ли из скромности, то ли из благоразумия - афишировать свою роль в истории не стал.

Императрица Мария, семилетний наследник престола великий князь Александр Николаевич и большинство членов царской семьи были взяты под стражу. То же произошло и с князем Трубецким, избранным руководителем мятежа, но не явившимся в решающий момент на Сенатскую площадь. На гневно-недоуменные вопросы победивших товарищей он впоследствии отвечал: "Признаюсь честно: я проспал! Лакеи не разбудили, понимаешь. Ну, я им, конечно, врезал..." Объяснения были признаны неубедительными, и Трубецкого выслали в Сольвычегодск, где он от нечего делать написал подробную историю этого города со времен Мономаха до наших дней. Благодарные сольвычегодцы поставили ему памятник, а группа "Ляпис Трубецкой" в 1998 году сильно удивлялась: почему именно в этом, прямо скажем, заштатном городишке сборы от ее концертов побили всесоюзный рекорд Юрия Богатикова, державшийся с 1971 года?

Победившие заговорщики сформировали Временное правительство во главе с Никитой Муравьевым.

Вскоре из Киева в Петербург прибыли полковник Пестель и братья Муравьевы-Апостолы - лидеры Южного тайного общества, почти бескровно, если не считать привычных еврейских погромов, установившего новую власть на Украине и в южнорусских губерниях, за исключением Дона. Им удалось склонить на свою сторону большинство членов нового правительства, обвинить Никиту Муравьева, склонявшегося к конституционной монархии, в нерешительности и сместить его. Главной уликой против Муравьева, по данным немецкого историка К.Йоггурдта, послужила фраза, сказанная им за обедом - после того как ему подали слишком маленького и худого цыпленка: "Я младенцами не питаюсь!" Пестель усмотрел в этом намек на малолетство арестованного наследника престола и желание возвести оного "младенца" на трон.

В конце января 1826 года Пестель стал главой кабинета министров, получив диктаторские полномочия. В правительство - без особого желания с их стороны - включили видных либералов эпохи Александра I: графа Сперанского и адмирала Мордвинова. Последнего, впрочем, из министров скоро разжаловали, т.к. он имел дерзость заявить, что субординация не позволяет ему, адмиралу, подчиняться какому-то Пестелю, который мало что чином ниже, так вдобавок и служил по сухопутному ведомству. О судьбе же Сперанского будет сказано позднее.

Еще через месяц новое правительство ввело в действие радикальную конституцию, написанную Пестелем. Россию провозгласили республикой. Диктатор объявил о скорых выборах первого русского парламента - Соборного веча. Польше была дарована независимость, что едва не закончилось трагедией для польской культуры: знаменитый поэт Адам Мицкевич, перебрав на радостях любимой вишневой настойки, вызвал на дуэль на саблях какого-то ротмистра и был бы непременно зарублен, если бы в решающий момент, выронив оружие, не упал в сугроб, где немедленно заснул мертвецким сном.

Крепостное право отменили, позабыв в спешке написать в указе, а что это, собственно, значит. Тем не менее, начались аресты "крепостников" и "сторонников рабства". Министром полиции был назначен Каховский, похвалявшийся тем, что от него "ни один народный мучитель не скроется, как тараканов перебью".

Брату покойных императоров Александра и Николая, великому князю Константину Павловичу, отказ которого от короны и стал поводом к декабрьскому восстанию, тем временем удалось спастись от то ли разъяренных, то ли ликующих поляков, взявших штурмом его дворец в Варшаве, где великий князь был наместником. (Некоторые из участников штурма позднее рассказывали следственной комиссии, что всего лишь хотели проверить, есть ли у великого князя музыкальный слух, для чего собирались попросить его спеть "Еще Польска не згинела".) 7 января 1826 года Константин Павлович прибыл в Вену, где попросил помощи в восстановлении законной власти у австрийского императора Франца и других европейских монархов. Напуганные русской революцией Австрия, Пруссия, Франция и Швеция отозвали из Петербурга своих послов. В феврале, собравшись в Берлине, монархи четырех стран создали "Лигу справедливости", направленную против Российской республики.

Англия к Лиге не присоединилась: Лондон выжидал, полагая, что из раздрая между континентальными державами можно будет извлечь определенные выгоды. К тому же, при всем отвращении к насильственному способу прихода к власти нового русского правительства, нельзя было отрицать его прогрессивные намерения и желание даровать своему народу столь необходимые свободы, к чему в Англии не могли не относиться с определенным сочувствием. Лидер партии вигов лорд Джон Булл-Шит даже произнес по этому поводу в парламенте громовую речь, которую закончил словами: "У нас, джентльмены, по правде говоря, тоже найдется кого пристрелить!" Король Георг IV воспринял это как личный выпад (поскольку был должен Булл-Шиту 500 фунтов, проигранных в дурака), и лорда выслали из Англии, после чего он приобрел всемирную известность как автор непристойных частушек и нескольких довольно миленьких похоронных маршей, один из которых чисто случайно стал впоследствии гимном Республики Гондурас.

Между тем наступившая весна не принесла России успокоения. Никита Муравьев и братья Тургеневы, изгнанные из правительства за умеренность, затаили злобу против Пестеля и его сподвижников. Им удалось завербовать немало сторонников в офицерской среде, недовольной радикализмом нового правительства и урезанием ежедневной порции водки с чекушки до шкалика, а также среди помещиков и чиновников, пришедших в ужас от репрессий Каховского и мини-юбок его жены, которые - вот срамота! - едва прикрывали колени. Сложился заговор, участники которого намеревались захватить Пестеля на параде гвардии 1 апреля. Но в тот день диктатор вместо парада отправился к знакомой балерине приятно провести время, а штык-юнкер Подзаборов, которому надлежало стать исполнителем замысла заговорщиков, забыл дома очки, в результате чего в лучший мир отправился ни в чем не повинный и совершенно аполитичный армянский князь генерал Крокодильянц, принимавший парад вместо Пестеля.

Подзаборова, хронического алкоголика, зверски пытали, не давая даже пива, и он выдал всех участников заговора. Никита Муравьев и Николай Тургенев бежали в Швецию, остальных лидеров "комплота" схватили и 15 апреля повесили в Шлиссельбурге. Одного из осужденных, Простужева-Рюмкина, казнили дважды: веревка оборвалась, и еще живой Простужев упал на землю со словами, вошедшими в историю: "Ну ... вашу мать! Только глюки пошли!.."

Заговор не столько напугал Пестеля (диктатор был не из пугливых), сколько озлобил его. Выборы Соборного веча отложили на неопределенный срок: для начала, как заявил Каховский, полюбивший выражаться в старорусском стиле, нужно было "извести крамолу", а потом уж созвать народных представителей. К тому же в стране было неспокойно: мужики, освобожденные от помещичьей власти на самых неопределенных условиях, начали грабить барские усадьбы и расправляться с их обитателями. На Волге, под Самарой, объявился некий Петька Косой, выдававший себя за чудом спасшегося царева брата Михаила, который и должен дать народу "полную волю", а та, что "в Питербурхе смутьянами объявлена", есть "зло и наваждение бесовское, от хранцузов взятое".

Вскоре волнениями были охвачены 8 губерний. Пестелю ничего не оставалось, кроме как послать против крестьян войска. Сергей Муравьев-Апостол, возглавивший карательную операцию, перебил до 10 тысяч мужиков, Петьку Косого пленил и доставил в Петербург, где с ним захотел лично поговорить Пестель. Петька, будучи малым не робким, с диктатором разговаривал нагло, а под конец и вовсе плюнул ему в лицо, обозвав шельмой. На следующий день Косого повесили.

Замутился Дон. Казаки заявили, что они присягали служить царю, а коли теперь царя нет, так они сами себе хозяева. Другой Муравьев-Апостол, Матвей, повел на Дон целый армейский корпус, но под станицей Егорлыкской был окружен и пал в бою, в котором большая часть его армии сдалась казакам.

В иных губерниях началось и вовсе невероятное - крестьяне добровольно отказывались от дарованной им свободы: "Нам воли не надобно, как без нея жили, так и дальше проживем. Вон, нонче сурепка не уродилась - а при барах всегда была!" (А.Дюма-средний. Загадочная русская душа. Записки путешественника. - Спб., 1833. С.234). Курский помещик, герой войны 1812 года, убежденный монархист граф Козлов-Похмельев сколотил свою армию из 20 тысяч монархически настроенных мужиков во главе с отставными офицерами-помещиками. Это воинство в мае взяло Курск, Орел, Кромы и Белгород и собиралось идти на Москву. Но тут граф, выпив по обыкновению лишку, скончался апоплексическим ударом, и армия его как-то сама собой распалась. "Шуаны, мать их, - отреагировал в Питере на эту новость Пестель. - Всех вздернем, сучьих детей!"

Священники чуть не сошли с ума, не зная, о чем служить молебны: Святейший Синод никаких указаний на сей счет не слал, а потому случалось, что в одной церкви молились "о здравии правительствующих властей Российских и главы их, болярина Павла", а по соседству - "об избавлении Руси от нечестивой власти слуг антихристовых". Почтовая связь между губерниями прервалась: на дорогах шалили разбойничьи банды. Дворяне и купцы, у кого были средства, правдами и неправдами пробирались за границу, где рассказывали ужасы о русской смуте. В Вене старый император Франц перестал колебаться и отдал фельдмаршалу Шварценбергу приказ подступить с армией к русской границе. Англия наконец отозвала посла из России и объявила республике торговую блокаду. Турки было попробовали под шумок захватить Грузию, но юный князь Цицианов, вставший во главе полуразвалившейся Кавказской армии, неожиданно для всех и для себя самого разбил их наголову под Ахалкалаками. "15:1, - по свидетельству адъютанта, меланхолично подвел итог русско-турецкой борьбы князь по окончании битвы. - Начиная с 1710 года! До чего ж воевать-то не умеют, е-мое!"

Освобожденная декабристами Польша объявила войну Пруссии, но потерпев поражение под Штеттином, согласилась на мир и даже приняла прусского принца в качестве нового короля. Его тоже хотели заставить спеть "Еще Польска не згинела", но не понимавший шуток Вильгельм велел всыпать горячих делегации сейма, не пожалев даже ее главу - престарелого графа Пржебжедржиньского.

23 июня поручик Преображенского полка Эжен Дятлов, возбудив вверенную ему роту монархическими призывами, попробовал освободить императрицу и наследника, томившихся в Шлиссельбурге. Охрана отбила штурм, а заключенных, то ли перепугавшись, то ли в соответствии с тайным приказом Пестеля, убила. (Эта трагедия вошла в историю как "второе шлиссельбургское убийство"; первым было убийство императора-узника Иоанна Антоновича в 1764 году при схожих обстоятельствах.)

4 августа другой поручик гвардии - князь Юрий Гагарин (точнее, бывший князь, так как указом Пестеля дворянские титулы были отменены), переодевшись дворником, стрелял в Пестеля во время его прогулки по Летнему саду. Диктатор был легко ранен в плечо, а покушавшийся арестован и вскоре повешен. Две недели спустя бывший жандармский офицер, друг покойного императора Николая Александр Бенкендорф застрелил министра полиции Каховского, после чего скрылся и бежал в Австрию.

Отчаяние охватило многих революционеров. 21 сентября на заседании правительства Сергей Муравьев-Апостол, поддержанный другими членами кабинета, потребовал от Пестеля реформ. Речь шла о немедленном проведении выборов Cоборного веча; отмене введенной недавно цензуры; амнистии части заключенных; разрешении носить подштанники в зимнее время (Пестель считал отсутствие подштанников важнейшим средством закаливания и поддержания революционного духа); легализации проституции - чего особенно жаждали солдатские массы - и, наконец, принудительном выведении из запоя поэта-декабриста Кондратия Рылеева.

"Все квасит и квасит, Кондрашка-то! - донес до нас протокол правительственного заседания фрагмент выступления Муравьева-Апостола по последнему пункту. - Некому гимн новой России сочинить! Музыку вон Мишка Глинка, приятель мой, написать вызвался, а слов-то нет! Что ж нам, гундосить гимн, что ли?!"

Диктатор приказал арестовать "предателей", но охрана, подкупленная Муравьевым-Апостолом, не подчинилась. Пестель в ярости выбежал в комнату, соседнюю с залом заседаний и, поняв, что положение его безнадежно, застрелился, оставив загадочную записку: "Все равно от этого не лечат..." Новым главой республики объявили Муравьева-Апостола. Он выпустил из тюрем многих узников, назначил на декабрь - годовщину мятежа - выборы Соборного веча и даже позволил оставшимся в живых членам императорской фамилии уехать за границу. О подштанниках и говорить нечего - разрешил.

Но 24 октября Муравьева-Апостола заколол кинжалом некий студент Охвостьев, член ультрареволюционного кружка "новых якобинцев", кумиром которых был Пестель. В тот же день Шварценберг и польская армия во главе с новым королем Польши Вильгельмом, сыном прусского короля, перешли русскую границу. Поляки хотели вернуть свои исконные земли вплоть до Киева и Смоленска, а лучше так до Москвы, австрийцы же - восстановить в России монархию, а заодно захватить придунайские княжества, находившиеся под русским протекторатом, и вообще все, что плохо лежит. Англия предоставила Австрии и Польше огромный заем; узнав об этом, лорд Булл-Шит в турецкой ссылке превзошел себя, сочинив частушку, в которой не было ни одного приличного слова. Тем временем французский король Карл Х с трудом справился с восстанием в Париже, которое проходило под лозунгом "Хотим, как в России!". "Идиоты, - заявил король, выйдя на балкон Тюильри перед беснующейся толпой, - может быть, вы хотите каждый день пить эту мерзкую водку вместо наших изысканных вин? И заедать ее квашеной капустой вместо нежного лягушачьего мяса? И спать с медведями на снегу (здесь король намеренно сгустил краски)?" Монарх еще полчаса живописал прелести русской жизни, пока толпа в ужасе не разбежалась. Революция была подавлена.

Новый глава русского правительства, Андрей Волконский, между тем решил не искушать судьбу. Выговорив себе и ближайшим соратникам прощение, он, недолго думая, вместе со всем Петербургом присягнул 14 декабря 1826 года, в годовщину восстания, на верность императору Михаилу II - самому младшему из сыновей царя Павла, брату предшествующих государей, Александра и Николая. Новый царь в тот момент находился в Брянске, куда вступила армия Шварценберга и Святой легион, составленный за границей из русских монархистов. Когда Михаилу доложили, что столица признала его императором, государь задумался, а потом произнес одну из тех фраз, благодаря которым вошел в историю как великий знаток русской души. "Parbleu! - заявил Михаил Павлович. - Совсем обалдели! А Николя им чем не подходил? Народец-то - дерьмецо..."

28 января 1827 года император Михаил II под колокольный звон въехал в свою столицу. Волконский на белом коне гарцевал рядом с императорской каретой - так что кучеру даже пришлось огреть премьер-министра плеткой, чтобы не путался под ногами царских лошадей. Министры декабристского правительства представились государю - все, кроме Бесстыжева-Мурлонского и Обалденского, застрелившихся предыдущей ночью.

Самоубийцы оставили записку, в которой порицали товарищей за предательство республиканского дела, сами же, в свою очередь, каялись в том, что "не смогли преодолеть греховных поползновений". Эта загадочная фраза стала впоследствии объектом множества исторических изысканий. Свет на ее подлинный смысл пролила недавно опубликованная монография Моисея Борисова, почетного профессора университета в Беркли, который утверждает, что ключ к разгадке дает другая, заключительная фраза записки: "Товарищ, верь: взойдет она, голубая луна пленительного счастья!"

Записка была изъята новым главой жандармского корпуса, убийцей Каховского графом Бенкендорфом, но текст ее впоследствии каким-то образом оказался предан огласке и в списках долго ходил среди русских студентов, смущая их революционными - во всех смыслах - идеями. 30 лет спустя после двойного самоубийства Герцен в "Колоколе" назвал Обалденского и Бесстыжева "Брутом и Кассием русской республики", но уже в следующем номере уточнил, что лучше было бы назвать их Кастором и Поллуксом.

29 января правительство декабристов было отправлено в отставку. Царь не жалел бранных слов в адрес людей, вернувших ему престол. "Эка, сукины дети, чего захотели: думали, я с цареубийцами чаи распивать буду да конфектами угощать! В Сибирь, всех в Сибирь!" - публично заявил Его Величество, отличавшийся, как известно, чрезвычайной простотой нравов. Впрочем, слова своего вспыльчивый, но добродушный и отходчивый государь не сдержал: Волконский и все остальные видные декабристы остались на свободе, но большинство из них, все-таки опасаясь мести царя, уехало за границу.

Андрей Волконский обосновался в США, где занимался биржевыми спекуляциями и умер в 1864 году, оставив наследникам два миллиона долларов и три тома довольно интересных мемуаров, не заслуживающих, впрочем, особого доверия в качестве исторического источника, ибо в них бывший премьер-министр всячески оправдывает себя, вплоть до откровенной лжи. Так, на с. 123 2-го тома его "Воспоминаний о былом" (издания 1916 года, московского книгоиздательского товарищества "Захаровъ и Вагриусъ") Волконский утверждает, что 14 декабря 1825 года оказался на Сенатской площади случайно, проездом, ибо на самом деле ехал к своей теще, графине Забубенской, которая в тот вечер угощала гостей блинами с икрой, "к коим я, грешный, - не без юмора пишет Волконский, - всегда питал живейший интерес". Гастрономические пристрастия г-на Волконского подвергать сомнению не будем, однако благодаря множеству свидетельств очевидцев известно, что накануне, 13 декабря, будущий глава правительства в доме упоминавшегося выше поэта Кондратия Рылеева (погибшего впоследствии в бою то ли с отрядами Петьки Косого, то ли с городовым бляха #65, который пытался вышвырнуть буянившего поэта из трактира "У старого хрена") за бутылкою сливянки неоднократно провозглашал антимонархические тосты и вообще, как писал другой декабрист-мемуарист Порфирий Мухин-Недоедов, "вел себя прерадикально". Что ж, политика всегда была искусством приспособления к обстоятельствам и извлечения из них наибольшей выгоды; судьба Андрея Волконского - еще одно тому подтверждение.

Но вернемся в 1827 год. Император Михаил II довольно быстро восстановил статус-кво. Помещикам вернули почти все отобранное, кроме чести их дочерей, утраченной в период мужицких бунтов. Оную честь специальным императорским указом было велено "считать ненарушенною", а "особ женскаго пола", на которых распространялось действие данного указа, именовать официальными девицами.

Недовольных крестьян усмирили массовыми порками и ссылками на каторгу (набожный государь старался избегать казней). Крепостное право в его прежнем виде формально не восстановили. Об этом позаботился Сперанский, который был в конце правления Пестеля арестован и сидел в Алексеевском равелине на хлебе и воде, что имело для великого реформатора исключительно благоприятные последствия: во-первых, у него зарубцевалась застарелая язва желудка, а во-вторых, царь простил ему невольное участие в первом составе правительства декабристов. Однако мужиков обложили такой выкупной пошлиной, что они сами толпами приходили к барам, прося взять их обратно "с треклятой воли". Особо мстительные помещики крестьянам отказывали, за что были осуждены Пушкиным (личным цензором которого, как известно, в 1834 году стал сам император) в его оде "Вольность".

Пестеля Святейший Синод предал анафеме. Лев Толстой впоследствии обижался, что ему, идеологу непротивления злу насилием, анафематствуют в русских церквах вместе с "кровавым чудовищем, ввергшим Россию в пучину смуты" (Л.Н.Толстой. Павел Пестель как зеркало русской революции. - Соч., т. 56, с. 321). Император же Николай Павлович, которому злая судьба судила столь краткое - менее месяца - царствование и мученическую смерть, был канонизирован вместе с супругой и малолетним наследником, варварски убитыми в Шлиссельбурге.

Иностранные послы вернулись в свои особняки в Петербурге. Впрочем, уже летом 1827 года между Россией, Англией и Австрией возникли острые противоречия: венский двор хотел в качестве награды за восстановление монархии в России получить придунайские княжества, Англия - вернуть свои деньги, вложенные в это предприятие (с процентами!), а Польша, как уже говорилось, мечтала о Киеве и Смоленске, раз уж большего не дают. Кризис не удалось разрешить мирным путем, и в сентябре началась война, вошедшая в историю как Вторая Отечественная. Та самая, на которой покрыли себя бессмертной славой Голенищев-Кутузов-второй и уже упоминавшийся князь Цицианов, который еще шесть раз подряд разгромил турок (заключивших союз с австрийцами и поляками), но затем, на вершине славы, был сражен кровавым поносом, от которого и скончался в страшных мучениях. "21:1, - передает адъютант его последние слова. - Ну и лохи эти турки..."

Война, ход которой многократно описан, завершилась взятием Дрогобыча в августе 1828 года, после чего наголову разбитые австрийцы запросили мира, предложив императору Михаилу вновь разделить Польшу, с которой Вена успела к тому времени испортить отношения. Учитывая, что прусский король вдрызг разругался со своим сыном и был не прочь лишить его только что обретенной польской короны, все получилось как нельзя лучше: на Черновицком конгрессе 1829 года был оформлен четвертый раздел Польши, что, впрочем, не принесло впоследствии счастья ни одной из высоких сторон, прежде всего самой Польше. Англии же, согласно условиям секретного русско-австрийского договора, денег решили не возвращать. Это едва не привело к отречению английского короля Георга IV, который, впрочем, успел своевременно умереть. Лорд же Булл-Шит, добравшийся к тому времени до Сиднея, откликнулся на финансовое фиаско своего старого врага краткой, но вдохновенной строкой:

So kiss my ass, you bastard!

(Bull-Shit J.J. Ballades and Romances, p. 66).

Так завершилась очередная бурная эпоха отечественной истории. Государь император Михаил II Благонравный правил, если кто запамятовал, долго и счастливо до 1863 года, поручив ведение большинства дел в государстве своему лучшему другу графу Бенкендорфу. Главной заслугой сего государя по праву считается производство на свет наследника - будущего императора Николая II Михайловича, прозванного Утешителем.

Телега Российской империи, скрипя, покатила дальше своей дорогой. И так будет всегда, господа студенты, кто бы что ни говорил вам, смущая ваши трепетные юные умы странными теориями насчет того, "что было бы, если..." Нет уж! История, как известно, не терпит сослагательного наклонения, особенно у нас в России, которая с давних пор живет в соответствии с мудрой поговоркой: куда ни кинь, все клин.