Все повторяется, все возвращается на круги своя. Десять лет тому напряженные и в любой момент готовые сорваться в крик "афганцы" втолковывали под гитару молодняку, что они сопляки, салаги и жизни не знают. Теперь эту же нишу заняли вернувшиеся с Кавказа "чеченцы". Горечь и надрыв в голосе остались те же, изменилась реакция слушателей. Мы, пятнадцатилетние, пели песни "про Афган", пытаясь изобразить не прокуренными еще голосами "бывалую" хрипотцу, прилежно "снимали" и аккорды и душевный надлом. Сомневаюсь, что кто-нибудь из современных тинэйджеров до такой степени пленится чеченской тематикой. Они пьют пиво, обсуждают новый альбом "Мумий-тролля", и считают, что тот, кто пошел в армию, "сам дурак". Я их не сужу, наши мысли в те годы были столь же незамысловаты и несамостоятельны. Мы поклонялись "афганцам" не потому, что их понимали, а потому, что юности свойственно поклоняться. Но у каждого поколения свои идолы. Впрочем, речь не о них.

Речь о тех, кто, вернувшись в "нормальный мир", обнаружил, что этот мир не стоит того, чтобы за него умирать, о тех, которые стали чужими среди тех, за кого воевали. Очень трудно в 20 лет примириться с мыслью, что пока ты, мешая кровь и грязь, учился убивать, кто-то пил пиво и ухаживал за девушками. Трудно, но возможно, невозможно другое - вернуться и снова стать "своим". Человеку, побывавшему в аду, оказывается, не о чем говорить с людьми, для которых ад - это повод для газетной передовицы. С людьми, которые в ад не верят, потому что у них есть дела поважнее. В этом отчуждении "от мира" - секрет крепости воинских союзов, наркоманских компаний и религиозных общин. Там собираются "свои". "Свои", чужие для всех остальных. Вот почему единственная эффективная методика борьбы с алкоголизмом - это метод общества анонимных алкоголиков. Алкоголика должен лечить алкоголик же, с трезвенником ему говорить не о чем. У них слишком разный опыт.

Опыт - вот оно, ключевое для меня слово. Не просто "сытый, не разумеющий голодного", но сытый, не имеющий никакого опыта голода, сытый, даже не догадывающийся, что такое бывает, не ведающий ни сладости, ни муки этого состояния на грани жизни и смерти. "Голодному" же, который там был, который дошел до предела и увидел, что за ним, увиденного не забыть. Люди, побывавшие в аду, еще при жизни яростно доказывали мне: "Да, это кошмар, но это и опыт, я не могу, не имею права просто взять и отречься от него, сделать вид, что ничего не было, начать "с чистого листа". Я слишком дорого за него заплатил!" Парадоксы аксиологии: мы не платим за то, что по-настоящему ценно, но начинаем ценить то, за что дорого заплатили. Жизнь, которая чуть не стоила тебе смерти, - это совсем не то же самое, что просто невесть откуда взявшаяся "дармовая" жизнь. Дискуссии в духе незабвенного "быть или не быть", как бы ни был высок их философский уровень, кажутся лишенными смысла человеку, чудом избежавшему смерти ценою чужой жизни. Да и сам Гамлет, начав убивать, очень скоро потерял вкус к рассуждениям. "Опыт - наш лучший учитель", не так ли? Но мало желающих в полной мере за это ученичество заплатить. Проще закрыть глаза и сделать вид, что ничего не происходит.

Кредо "среднего человека" - я нормален. (То, что быть всего лишь нормальным, не велика честь для того, кто призван быть образом и подобием Божиим, в расчет, как правило, не принимается). Я нормален, со мной все в порядке, не в порядке может быть только с другими. О, бессмертное сартровское: "Ад - это другие"... "Другие", будь то "чеченцы" с их ночными кошмарами и сколь полезным, столь и опасным знанием многообразия ликов смерти, наркоманы со зрачками, раскрывшимися навстречу другим мирам, или люди, глубоко и пылко верующие, с сердцами, обращенными к Богу, нас пугают. Их опыт "иной жизни" - это укор нашему неглубокому растительному существованию. А мы не любим укоров. Как не без иронии заметил один из мыслителей ХХ века: "Мы живем так, словно собрались жить вечно". Любое напоминание о том, что это не так, воспринимается в современном обществе как оскорбление, как непристойность. И людям, чья жизнь сама по себе является таким напоминанием, мы можем предложить только одно: "Забудьте об этом и станьте как мы".

Но, отвергая их опыт как досадное недоразумение, своего рода "ошибку молодости", о которой в приличном обществе лучше не вспоминать, мы таким образом отвергаем их самих. Они чужды нам. Они нам чужие. А когда доля отверженных в обществе приближается к некой критической точке, ситуация становится взрывоопасной.

Мы живем в мире, где деление (на взрослых и детей, на мужчин и женщин), хотим мы того или нет, - неизбежно. Но так ли уж неизбежно деление еще и на "своих" и "чужих"? В семье, например, чужих нет. И внук-наркоман, и дед-академик и сын-афганец - равно "свои". Поэтому этот институт и выстоял в минувших тысячелетиях, как бы ни рушились вокруг государства и империи.

Мы, люди, живущие на российской земле, повязаны одной государственной границей, и любое противостояние внутри этих границ - сепаратизм. Либо мы понесем наши боли и наши беды все вместе, соборно, общинно, либо нас перестреляют поодиночке. Третьего не дано.

И не стоит думать, будто я преувеличиваю. Проблемы русскоязычного населения (если можно обобщить этим нейтральным оборотом те трагедии, которые разыгрываются во многих регионах бывшего СССР) - наглядный пример того, как поступают со "своими", которые стали "чужими". Пока еще "наши" "чеченцы" ложатся за нас костьми, но станут ли они делать это, если поймут, что они лишние на нашем празднике жизни? Реакция отторжения - цепная реакция.