24.02.99

Простота и воровство
(экономика как функция памяти)

Александр Секацкий

Клубок причин, определяющих плачевное положение дел в российской действительности, безнадежно запутан. Можно потянуть за любую торчащую нить - и клубок пошевелится: здесь и дураки, и дороги, и тяжелое наследие советского прошлого, а также коррупция (лучше сказать, встроенная вороватость), огромные просторы страны и многое другое. Беспорядочность нитей сплетается кое-как в ткань повседневности, демонстрируя особенности нашего всего - охоты и неохоты, хозяйственности и бесхозяйственности, политики и прочих сфер совместного бытия.

Сейчас я хотел бы обратить внимание на одно обстоятельство, определившее целый пучок причин, а главное - саму спутанность происходящего в нашей стране. Спросим себя, например, что случилось с последним кредитом МВФ, полученным правительством Кириенко? Без малейшего риска ошибиться мы можем сказать, что изрядная его часть разворована - однако не будем прибегать к дежурным заклинаниям о коррупции, неизменным в течение многих веков, еще с тех времен, когда коррупция именовалась лихоимством.

Я рискну предположить, что вопрос о том, кто и каким образом присвоил деньги, не является главным. Такая же беда приключалась и с предыдущими кредитами, и с аккумулированными деньгами вкладчиков, и со взносами благотворительных фондов. Мне представляется гораздо более важным другой вопрос: что стало с не украденной частью кредита? В итоговом отчете МВФ, подписанном господином Стэнли Фишером, сказано, что эта часть кредита "нерационально использована".

Понятно, что формулировка тут применена исключительно мягкая - на то и официальный документ. Фактически речь идет о том, что деньги (и немалые) растрачены зря - именно это обстоятельство и является самым печальным. Дело в том, что кредиторы - руководители МВФ и МБРР - люди далеко не наивные; выделяя деньги таким странам, как Чад, Камерун, Россия или Гаити, они безусловно вводят поправку на встроенную вороватость, понимая, что часть займа будет присвоена "ответственными работниками". По некоторым сведениям (согласно рейтингам страховых рисков), квота разворовывания, предусмотренная для России, еще не самая большая. Однако пресловутое "нерациональное использование" того, что осталось, полная беспомощность всех попыток (очень вялых) заставить деньги работать - вот что, воистину, может вызвать изумление. Вновь повторяется хроническая российская ситуация, когда из столь обширных возможностей извлекается столь ничтожная польза - даже желающими нагреть руки.

Я не нахожу лучшей иллюстрации для обобщения происходящего, чем известный анекдот о шариках. Вот он.

Любознательные инопланетяне, прибыв на Землю, решили исследовать менталитет некоторых земных народностей - в их числе и русских. Условия эксперимента в анекдоте предлагаются следующие. Представитель страны помещается на некоторое время в изолированную камеру, где ему предлагается набор прозрачных шариков, что очень важно - сверхпрочных. Пришельцев интересует, что же будут делать с шариками подопытные.

Приходит время подводить итоги эксперимента. Выясняется, что немец построил из шариков пирамидку, француз выложил их в шахматном порядке, американец тоже какой-то орнамент соорудил. В камере у русского шарики были просто раскатаны по всему полу, при этом нескольких штук не хватало. Изумленные до предела инопланетяне обращаются к россиянину за разъяснениями: где, дескать, сверхпрочные шарики? Тот виновато улыбается и разводит руками: "Понимаете, я их просто... про..." (пардон, "нерационально использовал").

Российская действительность, конечно, не дотягивает до чистоты эксперимента: нет замкнутого пространства (вспомним безбрежные российские просторы), да и материалы, из которых изготовлены различные блага, не столь прочны. Поэтому соотношение предъявленного и нерационально использованного бывает прямо противоположным: хорошо, если обнаружится хоть что-нибудь из вложенного и ассигнованного, хоть в каком-нибудь материализованном виде, хоть пара шариков, валяющихся на полу...

Прослеживая судьбу траншей, полученных на правительственном уровне за последние пять лет, так и хочется спросить: где же та траншея, в которой они зарыты? Ну, несколько предприятий, остающихся на плаву, несколько культурных проектов, несколько коттеджей и мерседесов у ответственных работников. А остальное??? И некому даже развести руками... Аналогична и судьба частных капиталовложений: очередные промежуточные итоги, подведенные после августа, выявили целую вереницу опустошений - сгоревших компаний, обледеневших холдингов, лопнувших банков и прочих разбитых корыт. Спрашивать, почему Россия не обустроилась, было бы смешно. Но почему не обустроилось и подавляющее большинство тех, кто приложил руку к "обустраиванию" (в самом широком смысле - от лихоимства до крохоборства)? Где их дворцы или хотя бы частные владения с хоть сколько-нибудь гарантированным будущим? Где их бизнес, который можно вручить наследникам, где коллекции предметов старины, собранные библиотеки, полученные и удостоверенные дипломами знания? Где, наконец, их счастливые лица? Так, несколько шариков...

Обращаясь к российской науке, мы видим, что и она несет в себе родовые черты менталитета. Возьмем расхожий стереотип: российский ученый совершает открытие, но не находит признания у себя на родине. Признание приходит косвенным путем, после того как Запад "ухватывается за идею" и извлекает из нее практическую пользу - мы же закупаем теперь то, что могли бы продавать. Несмотря на элементы мифологизации, история в целом соответствует действительности, чего нельзя сказать о делаемых из нее выводах насчет "превосходства русского ума", "эксплуатации наших интеллектуальных ресурсов" и т.п. Вот, дескать, если бы не косная бюрократия, да не дураки и не дороги...

Но приумножать сущности незачем. Достаточно констатировать, что интеллектуальный капитал, так же как и денежный, "нерационально используется". Первоначальное накопление капитала, авансируемое в данном случае самой природой, наталкивается на странную инфраструктуру, на уже знакомую нам "простоту". И мы начинаем понимать, что, воистину, никакое воровство не смогло бы принести столько бед.

Мой знакомый N, доктор наук, ходит в потертом пиджаке в тот же самый НИИ (теперь, правда, переименованный), куда ходил и 20 лет назад. Я знаю его как умного человека и оригинального ученого. Однажды он даже подал заявку "в Сорос", но "забыл" выполнить некоторые формальные условия, обязательные для всех. Оставалось только переписать заявку, но на это его уже не хватило. Я раздобыл для него адреса и формы грантов более десятка соответствующих фондов; при встрече я всякий раз спрашиваю: "Ну как?" - "Да вот, понимаешь, времени нет... все никак не возьмусь... да могут и не дать".

Еще более типичен другой вариант: некто получает грант, но "забывает" своевременно написать отчет для продления финансирования или просто бросает работу на полпути. Ему не хватает собранности, минимального единства желания и воли, а результат - своя же собственная упущенная выгода, наказание за слишком короткую память. Возьмем последний случай, который, на мой взгляд, воплощает квинтэссенцию российской действительности: студент Санкт-Петербургского университета в понедельник опоздал на встречу с премьер-министром Примаковым, сорвал церемонию и не получил предназначавшийся для него компьютер (позже выяснилось: студента к премьеру не пропустила охрана - РЖ). Не мудрено, что программу Сороса в России в целом постигла та же судьба, уготованная и другим благотворительным программам - она стала жертвой короткой памяти получателя.

Сартр в своей книге "Бытие и ничто" описывает состояние сознания, названное им дурной верой: "Приверженец дурной веры отличается двойной неспособностью - он не умеет жить ни завтрашним, ни сегодняшним днем. Любая работа души, даже работа негативности (нигилизм) слишком тяжела для такого субъекта; он сидит за карточным столиком, автоматически делая бессмысленные ставки - просто ради того, чтобы не выгнали из заведения". Для полной узнаваемости картины мы должны еще добавить, что этот субъект постоянно пребывает в несчастном сознании: ему так же далеко до безмятежного даосского пофигизма, как и до протестантской этики.

И здесь мы, наконец, подходим к главному, к странному пропуску в процессе социализации. Речь идет о школе памяти, пройденной европейским человечеством. Обучение в этой школе потребовало многих затрат, кровавой мнемотехники, как замечает Ницше. Послушаем, что говорит философ о той цене, которую пришлось заплатить за устои цивилизации: "Чем хуже обстояло дело с памятью человечества, тем страшнее выглядели всегда его обычаи; суровость карающих законов является, в частности, масштабом того, сколько понадобилось усилий, чтобы одержать верх над забывчивостью и сохранить в памяти этих мимолетных рабов аффекта несколько примитивных требований социального сожительства" ("К генеалогии морали"). Требования действительно нехитрые - помнить обещанное, отдавать долги, доводить начатое до конца - но именно они образуют фундамент, на котором стоит экономика и не только экономика. Несоблюдение этих простейших норм моральной гигиены вызывает у прошедшего школу некую смесь удивления, брезгливости и недоверия, все это напоминает отношение к человеку, не моющему руки перед едой. Различия между длинной волей и простотой сильнее национальных, расовых или классовых различий. Обратимся еще раз к Ницше: "Свободный человек, держатель длинной, несокрушимой воли, располагает в этом своем владении также и собственным мерилом ценности: он сам назначает себе меру уважения и презрения к другим; и с такой же необходимостью, с какой он уважает равных себе (тех, кто вправе обещать) - с такой же необходимостью у него всегда окажется наготове пинок для шавок, дающих обещания без всякого на то права, и розга для лжеца, нарушающего свое слово, еще не успев его выговорить".

Только в том случае, если имеется оттиск данной истины в сознании, можно вести речь о целевых кредитах и учетных ставках, можно вообще вести переговоры за общим столом. И наоборот, не выяснив, как обстоит дело с памятью, бесполезно спрашивать, куда подевались шарики (то бишь кредиты, деньги вкладчиков и сто паровых машин Карлсона). Экономика определяется воспитанностью памяти еще до того, как она определяется производительностью труда. И если даже такой субъект экономики, как государство, регулярно впадает в ересь неслыханной простоты, если даже в такой игре, как обмен обманом, общий проигрыш обманутых многократно превосходит выигрыш обманщиков - то причину следует искать в короткой, необработанной памяти. (Почему-то на ум приходит пластилиновый мультфильм, где персонажи непрерывно перетекают друг в друга - то ли ворона, то ли лисица, а скорее всего, тот мужичок, по собственной неосторожности и простоте превращающийся во всякую дрянь).

Подготовительный класс современной цивилизации пройти, тем не менее, придется. Ясно, что искоренение простоты и дурной веры не может быть ни легким, ни быстрым; не избежать тут и элементов средневековья. Мне, например, кажутся слишком оптимистическими утверждения, что крах российских банков надолго избавил вкладчиков от излишнего легковерия. Стоит лишь появиться очередному лохотрону (о, сколько их уже было со времен МММ) - и в желающих "попытать счастье" недостатка не будет. Процедура сотворения памяти требует каленого железа. Процитируем в последний раз Ницше, чтобы иметь возможность сравнить наглядные пособия: "Пусть вспомнят о старых немецких наказаниях, скажем, о побивании камнями, выжигании клейма, об излюбленном сдирании кожи, "вырезывании ремней"... С помощью подобных зрелищ и процедур сохраняют, наконец, в памяти пять-шесть "не хочу", относительно которых и давали обещания".

Если только сделать поправку на технический прогресс - заменить камни на наручники, которыми приковывают к батарее парового отопления, а каленое железо на электрический утюг, прикладываемый к животу неплательщика, мы сможем увидеть, как работает современная наковальня памяти. И не будем обольщаться насчет вымогательства и шантажа - в абсолютном большинстве случаев речь идет о возврате долга, о необходимости "отвечать за базар".

Прибегая к помощи единственно эффективного в сложившихся условиях "экономического рычага" (допустим, обрезка арматуры), обманутый кредитор спрашивает: "Где деньги, деда? Где твои клятвенные обещания?" Должник корчится от боли и божится, что у него ничего нет: "Берите ребята, все, что найдете". Самая страшная истина состоит в том, что у него действительно ничего нет, кроме разбитого корыта. Он ничего не украл и не спрятал, он просто нерационально использовал взятое взаймы.

И вот, когда схлынет благородное возмущение жестокостью мучителя, нам придется признать, что и его жертва не вызывает никаких симпатий. Более того, положение жертвы и не изменится, пока не будет приведена в порядок ее память. Пока не прекратятся взаимозачеты и списания долгов, пока будут бессмысленно сохраняться символические рабочие места и оплачиваться (смешными деньгами) никому не нужная работа, пока мы не перестанем считать "простительной слабостью" моральную невменяемость - до тех пор российские субъекты хозяйствования не заслужат другого обращения, кроме как "пинка для шавок".

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru