Russian Journal winkoimacdos
22.03.99
Содержание
www.russ.ru www.russ.ru
 Политика архивпоискотзыв

Россия как угроза своему существованию

Динамика, структура и вероятные последствия системного кризиса

Аналитическая записка

Часть I

Дмитрий Юрьев, Наталья Савелова

Мы живем, под собою не чуя страны... О.Мандельштам

Настоящая аналитическая записка обобщает результаты мониторинга общеполитической ситуации в России накануне 1999 г. и оценивает ее как ситуацию тяжелейшего системного кризиса, выходящего далеко за рамки тех экономических и политических проблем, которые находятся сегодня в центре внимания СМИ, политиков и экспертов. Речь идет вовсе не об угрозе политической системе, режиму, даже гражданскому миру в стране. Речь идет о том, что по совокупности объективных и субъективных обстоятельств человечество имеет реальный шанс войти в XXI век без России.

Основной вывод настоящей записки: системный кризис, который переживает Россия, есть прямое следствие фиктивного, имитационного характера реформ 1991-98 гг. Причины кризиса - не "частные ошибки" власти, но система, генерирующая ошибки. Кризис невозможно преодолеть, принимая правильные частные решения: единственная возможность разрешить его - коренная модификация системы.

В настоящей записке предпринята попытка в сжатом виде изложить взгляд на: - предпосылки нынешнего кризиса как прямого следствия по существу фиктивного характера реформ 1991 - 1998 гг.; - структуру действующих угроз для целостности и существования России на всех основных уровнях и во всех основных группах общественно-государственного организма; - возможности (если они есть) преодоления Россией кризиса без катастрофических последствий для страны.

I. Предпосылки

Социальная база и характер политического процесса 1989-93 гг.

К настоящему моменту оказалась исчерпанной социально-политическая структура населения России, начало формирования которой относится к концу 1993 - 1994 гг., когда прекратил свое существование прежний способ политической стратификации России, сложившийся к весне 1990 г., накануне выборов народных депутатов РСФСР. В последний раз этот тип стратификации проявился 25 апреля 1993 г. - в ходе референдума по схеме "да - да - нет - да". Ему соответствовало разделение общества на две достаточно устойчивые группы - условно, сторонников "Ельцина и реформ" (от 55 до 70%) и сторонников коммунистической реставрации (20 до 30%).

Данная политическая структура российского электората имела вполне определенную социальную основу.

Есть все основания предполагать, что и в целом устойчивая политическая структура российского электората определялась до 1993 г. упрощенной социальной структурой общества, в рамках которой произошло стихийное социально-психологическое и экономико-политическое размежевание интересов и ценностей высшего эшелона правящей партгосноменклатуры, с одной стороны, и "протестного большинства", с другой.

"Протестное большинство" представляло собой рыхлое, инертное образование. Оно временно, на основе ситуативного совпадения настроений и целей, объединило в себе образованные слои высококвалифицированных рабочих, инженерно-технических работников, творческой интеллигенции, а также партийно-хозяйственных руководителей низшего уровня. Такое его единство носило стихийный, но устойчивый характер и было по сути своей протестным единством: объединяющим фактором выступало жесткое противопоставление своих интересов интересам партгосноменклатурного слоя, с его "незаконными льготами и привилегиями".

Господствующим настроением эпохи стало требование "лишить номенклатуру привилегий" (четко и адекватно персонифицированное Б.Н.Ельциным, сумевшим уловить это настроение куда более точно, чем его союзники из "межрегиональной группы"). Господствующим самоощущением временно консолидированных "средних" - наивный исторический оптимизм: конкретная структура целей и задач массового демократического процесса не анализировалась, не подвергалась общественному обсуждению, содержательное единство интересов различных участников процесса как бы подразумевалось само собой. "Протестному большинству" образца 1989-91 гг. была свойственна колоссальная социально-политическая энергетика: на волне массового энтузиазма и в условиях повышенной общественной восприимчивости к массовой информации новые радикальные лозунги и новые политические имена с необычайной скоростью осваивались массовым сознанием и приобретали характер знаковых, консолидирующих. Знаковые лозунги и знаковые списки "своих" политиков в рамках описанного протестного единства начинали существовать до, вне и вместо реальных организационных и идеологических элементов политического процесса.

Следует, однако, подчеркнуть, что социальная основа политического единства "антиноменклатурного" электората 1989-91 гг. носила сугубо временный, поверхностный характер. Идеология "свободы, демократии и рыночных реформ" существовала исключительно в форме лозунгов момента, временно и поверхностно подхваченных общественным мнением. Реальной эмоционально-идеологической основой массового политического энтузиазма была высокая социальная самооценка, сформированная на базе традиционного советского патриотизма и столь же традиционного представления о необходимости устранения "того, что мешает нам нормально жить и работать".

Основные социально-профессиональные группы, объединение которых придавало политическому процессу глубину, динамизм и могущество, резко различались как по своим социально-психологическим, информационным, динамическим и иным характеристикам, так и по своему отношению к политическому процессу.

Только объединившись, основные элементы "протестного большинства" могли сокрушить монолит номенклатурно-коммунистического режима: "средний класс" обеспечивал социальную базу и эмоциональную "энергетику" политического процесса, а без активнейшей роли "номенклатурной составляющей" в советских условиях было бы невозможным необходимое информационно-коммуникационное и организационное обеспечение этого процесса.

Что объединяло перечисленные слои и группы? Негативное отношение к жесткой партийно-идеологической основе общественного и государственного устройства, к идеологическим и экономическим репрессиям, к гиперцентрализованности, к косному и неэффективному высшему эшелону номенклатуры.

Что их разделяло? Позиция по ключевому "популистскому" вопросу о номенклатурных привилегиях - потому что в то время как социально-психологическая мотивация антиноменклатурной "массы" сводилась к устранению системы привилегий в целом (при этом наивно подразумевался достаточно быстрый и ощутимый рост собственного "непривилегированного" состояния), целью "антиноменклатурной номенклатуры" фактически была возможность обеспечения неограниченного доступа к этим и другим, значительно более масштабным, "льготам и привилегиям", для себя - ценой "сброса" балласта в лице высшего номенклатурного эшелона.

После августа 1991 г.: незамеченный политико-идеологический кризис

Вот почему в первые же недели после событий августа 1991 г. в России разразился практически не осознанный в тот момент общественным мнением жесточайший политико-идеологический кризис.

С одной стороны, с распадом СССР, устранением официальной монополии КПСС на власть и объявлением курса на всестороннюю экономическую либерализацию (прежде всего - либерализацию цен) основные социально-политические цели "номенклатурной" составляющей бывшего протестного большинства оказались достигнуты.

Распад СССР предоставил правящим элитам союзных республик невиданную прежде бесконтрольность, а значит, возможность радикальной автономизации в самых широких пределах - от реальной политической независимости и начала процесса построения новой государственности (Прибалтика) до номенклатурно-феодального коллапса (Туркмения).

Распад КПСС позволил действовать столь же автономно и бесконтрольно прежде консолидированным номенклатурно-бюрократическим и административно-хозяйственным кланам (ВПК, ТЭК, АПК и т.д.), а главное - предоставил второму, третьему и т.д. эшелонам прежней партгосноменклатуры возможность экстраординарного кадрового роста вне рамок прежнего инерционного, косного номенклатурного конвейера.

Либерализация экономики по существу свелась к явочной легализации предпринимательской деятельности, которую ранее называли "спекуляцией" и преследовали по закону. Такая псевдолиберализация предоставила обширные возможности для инфильтрации партийно-комсомольских экономических структур и кадров в сферу возможностей "теневой экономики" и привела к резкому и неограниченному росту влияния и доли "теневой экономики" в общей структуре экономики России, к беспредельному и невозможному в советские времена росту уровня личного дохода "экономических менеджеров" высшего и среднего звена.

С другой стороны, для "советского среднего класса" все вышеперечисленное не только не являлось целью политической активности, но, напротив, подрывало самую основу его активного социально-политического существования.

Реальный распад СССР в период 1989-91 гг. никогда не выступал в качестве заявленной политической цели (за исключением Прибалтики и, возможно, Западной Украины), более того, все основные общественно-политические инициативы "протестного большинства" сводились к "реформированию" и "улучшению" Союза, а инициатива в действенном политическом обособлении РСФСР принадлежала реакционной группировке Лигачева - Полозкова в КПСС. "Советский патриотизм" был единственной легальной, общепринятой и идеологически нейтральной формой национальной самоидентификации "среднего класса" (поскольку он противопоставлялся в общественном сознании полуофициальному номенклатурному национализму - общесоюзному партийному антисемитизму, бюрократическому национализму "титульных наций" в национальных республиках и т.д.). "Беловежские соглашения" были первоначально благожелательно восприняты общественностью именно и прежде всего как форма цивилизованной трансформации СССР, как форма "спасения" СССР, "чуть было не погубленного окончательно в результате безответственных действий ГКЧП". Постепенное осознание реальности распада "страны" в отсутствие ясно сформулированной национально-государственной доктрины вело к массовому кризису национальной идентичности, к разрушению основы для консолидации общества на новых принципах.

Ликвидация централизованной партноменклатурной системы управления парадоксальным образом тоже привела к ухудшению социально-политических позиций "среднего класса". Во-первых, его прежние номенклатурные союзники оказались выведены из-под всякого общественного контроля (который в "урезанном", демонстративном виде, но все-таки осуществлялся в советские времена через посредство партийных и силовых структур). Во-вторых, новые механизмы формирования элит окончательно заблокировали возможность проникновения социально и политически активных элементов "среднего класса" во власть - даже по сравнению с традиционным номенклатурным механизмом, который обеспечивал возможность постоянного и регулируемого известными, хотя и негласными, правилами рекрутирования представителей "среднего класса" в элиту.

Наконец, поверхностная экономическая либерализация обеспечила "среднему классу" не рост возможностей для улучшения своего благосостояния, а новые формы и степени зависимости от новых, куда более бесконтрольных и формально безответственных, центров политической и экономической власти, привела к резкому снижению возможностей защиты "простыми людьми" своих социальных, политических и экономических прав.

В результате возникли предпосылки для масштабного социально-идеологического кризиса. Суть кризиса заключалась в том, что наиболее социально значимая группа, сыгравшая ключевую роль в политическом процессе отстранения КПСС от власти, оказалась по всем основным направлениям в глобальном социально-политическом проигрыше. Вместо ожидавшейся ликвидации номенклатурной системы при сохранении базовых "сбережений" советского времени (денежных, организационных, интеллектуальных, творческих, технических и т.д.) произошло обратное - все "социально-политические накопления" среднего класса "сгорели", лишив его самосознания, самооценки, политической воли, основы для социальной консолидации, - зато возможности для бесконтрольной феодально-бюрократической эксплуатации со стороны номенклатурных кланов и групп остались сохранены и приумножены.

Размах и последствия кризиса оказались усугубленными за счет ряда более частных обстоятельств идеологического и политического характера.

Во-первых, стихийно сложившаяся "демократическая элита" - неформальное объединение новых политиков "народно-депутатского" набора, старых партийных либералов, руководителей "перестроечных" СМИ - оказалась абсолютно не способной к эффективной реформаторской деятельности и к информационному обеспечению реформ вследствие мощных "протестных" стереотипов, свойственных советской либеральной интеллигенции. Главными среди этих стереотипов стали отождествления сильной государственной власти с тоталитарным государством, а активной информационно-пропагандистской политики - с коммунистической пропагандой, с "промыванием мозгов". В результате возник опаснейший и не подкрепленный ни историческим опытом, ни элементарным здравым смыслом миф о необходимости ослабления государственной власти и недопустимости государственной пропаганды в "переходный период" от коммунизма к капитализму.

Во-вторых, в силу ряда объективных и субъективных причин ключевую роль в формировании "идеологии реформ" стали играть сравнительно молодые представители "прогрессивного направления" советской экономической науки, так называемые "реформаторы", которым был и остается присущ глубочайший марксистский догматизм, аксиоматическое представление о "базисной" роли экономики в жизни общества и государства, а следовательно, полное непонимание теснейшей взаимосвязи между успехом любого реформаторского проекта и наличием (или отсутствием) его социально-психологической поддержки обществом.

Наконец, в-третьих, практически в первые же послеавгустовские месяцы начал становиться очевидным тот факт, что реализованный в России и на постсоветском пространстве проект "номенклатурной департизации" обречен на неудачу: возникшая система общественно-государственных и социально-экономических отношений оказалась химерной, неустойчивой к малым внешним возмущениям, еще более, чем даже коммунистическая система, лишенной механизмов обратной связи и коллективного инстинкта системосохранения. Такая система не могла оказаться реальной альтернативой для "реформаторского проекта", но обеспечивала хорошие стартовые условия для глубокого социально-политического реванша (возможно, по террористическому варианту). А это означало, что радикальное, по сути дела, революционное реформирование всей системы власти и жизни в стране становится объективной потребностью России, единственной базой для ее сохранения.

Продолжение


© Русский Журнал, 1998 russ@russ.ru
www.russ.ru www.russ.ru