24.03.99

Россия как угроза своему существованию

Динамика, структура и вероятные последствия системного кризиса

Аналитическая записка

Часть 3

Дмитрий Юрьев, Наталья Савелова

Часть 1
Часть 2

II. Текущая ситуация

Фиктивный характер процесса реформирования предопределил иллюзорность всей системы общественно-государственных отношений в новой России, что, в свою очередь, породило систему кризисов на всех основных уровнях национальной самоорганизации. В результате в кризисных терминах сегодня описываются практически все значимые аспекты ситуации в России.

1. Институциональный кризис

а) Экономика и производство

Фиктивной остается сфера экономики в целом и производства в частности - большинство крупных предприятий устарело еще до начала реформ, а после их "приватизации" собственными директорами (как правило, большими защитниками "отечественного товаропроизводителя") и использования по полной программе в качестве насоса для остатков бюджетных средств они окончательно остановились и безвозвратно деградируют. Фиктивно сельское хозяйство, остающееся большей частью колхозно-совхозно-бесхозным.

На уровне мелких, средних и крупных коммерческих фирм пошел общероссийский процесс конвертации произвола и страха в легкие деньги (причем, как правило, в форме вышеупомянутого "черного нала"). Как советские люди в прежние времена соглашались выполнить любое беззаконное решение партии под страхом уголовного наказания, так и сегодняшние постсоветские люди идут на добровольное признание права работодателя делать с ними все, что угодно (именно к этому сводится система "устных договоренностей" и безналоговой валютной оплаты труда), - под страхом утраты этих самых "черных денег" и, как следствие, социального статуса. Отсутствие свободы личности, основанной на праве собственности, в масштабах страны - на уровне отдельной личности отзывается отсутствием чувства собственного достоинства - "экономической основы" самосознания, и совести - "правовых рамок" индивидуального поведения. Бессовестный и не уважающий сам себя работник работает плохо, непроизводительно, и ставит своей единственной целью "урвать" у работодателя. Повышение личной ответственности невозможно, повышение квалификации неоправданно. Главной особенностью нового русского профессионализма становится всеобъемлющая некомпетентность, маскируемая гиперактивностью, имитацией "трудоголизма".

В ответ на все это работник получает презрение столь же некомпетентного и безответственного работодателя, его глубокую убежденность в том, что "эти люди не стоят больше ста баксов в месяц". В результате, как и в сталинском общенародном застенке, в свободном постсоветском обществе царствует массовый стресс. Как и в брежневские времена застоя, единственной мотивацией политики, экономики, индивидуальной деятельности становится стремление избежать неприятностей - а не достичь каких-либо позитивных результатов. В обществе доминирует психология проигрывающего.

б) Массовая информация

В основе процессов формирования реального общественного мнения в стране лежат не средства массовой информации, а своеобразная "элитарная фабрика стереотипов". Понятие "центральная печать" практически исчерпано - бывшие и вновь образованные "центральные" газеты имеют мизерные тиражи (тираж наиболее массовой в мировой истории газеты "АиФ" сократился более чем в десять раз) и не оказывают прямого воздействия на общественное мнение.

Представление об "общественном мнении" у ведущих ньюсмейкеров создается на основе виртуальной картины мира, произвольно формируемой в малотиражной "элитарной прессе", аудитория которой в масштабах страны ничтожна, - ее читают либо сами ньюсмейкеры, либо их пресс-службы. А далее происходит превращение поддельного общественного мнения в настоящее.

Во-первых, под влияние стереотипов, которыми пронизаны малотиражные московские газеты, подпадают политики. Им - возможно, иногда против их желания - через прессу навязывают оценки, подходы и мотивы поведения. Во-вторых, под влияние тех же стереотипов подпадают телевидение и - частично - региональная и массовая пресса, которые действуют на общественное мнение напрямую. Телевидение, с одной стороны, ссылается на измышления газет как на авторитетное мнение, с другой стороны, рассказывает о действиях политиков, предпринятых под воздействием информационных стереотипов, наконец, оно само анализирует действительность под тем углом зрения, который формируют элитарные "аналитики". Массовая пресса берет себе огрызки "аналитических" интерпретаций, скелеты стереотипов, превращая их в самоочевидные факты, в аксиомы, и порождая тем самым упрощенные массовые мифы. Региональная пресса воспринимает московскую информацию комплексно. Оценки и трактовки региональных газет по поводу главных политических событий иногда основываются на местных реалиях, иногда - на здравом смысле, а иногда простодушно выстраиваются под диктовку господствующих штампов (то есть иногда "московская" картинка подвергается остроумному и критическому осмыслению, а иногда лукавые построения информационных войн наивно принимаются на веру).

В результате процесс передачи информации по линиям "власть - общество", "центр - регионы", "СМИ - общественное мнение" разрывен: состояние общественного сознания зависит от информационных усилий медиа-сообщества и политики властей, но зависимость эта носит непредсказуемый характер.

Такая разрывность - при отсутствии механизмов обратной связи - делает нестабильной и незащищенной всю информационную ситуацию в обществе: оказывается возможным нарастание противоречий между властью и обществом до опасного уровня; последствия информационно-пропагандистских усилий власти, медиа-магнатов и журналистов могут оказаться неожиданными для них самих и вести к результатам, совершенно отличающимся от поставленных задач (пример - развитие "банковской войны" 1997 г.).

Нет правового контроля со стороны общественного мнения - через прессу - за властью. Общественное мнение развращено потоком компромата, на который никто и никак не реагирует - тем более что нет в обществе вообще такой традиции - добиваться обязательного доведения до ума любого журналистского расследования. А значит, у нас невозможен Уотергейт, невозможна ситуация, когда общественное мнение своим жестким давлением вынуждает власть реагировать на любые печатные разоблачения вплоть до наказания высших государственных руководителей.

Следовательно, не нужен и правовой контроль со стороны власти за средствами массовой информации - вещи совершенно необходимой, коль скоро власти не все равно, что там про нее говорят и пишут.

Нет коммерческого контроля общества за СМИ: доходы журналистов зависят не от подписки, не от доверия читателя, а исключительно от благорасположения инвестора, а значит, вовсе не надо знать, кто твой читатель - вполне достаточно его себе выдумать.

Наконец, нет нравственного самоконтроля - ведь, кроме хозяина, реально бояться некого: под суд не отдадут, тираж как бы не упадет, а при наличии хозяина помнить о нравственных ограничениях, пожалуй, вообще может оказаться вредным.

И в результате информационная среда может находиться в сколь угодно глубоком отрыве от действительности сколь угодно долго. Отсутствие реальной обратной связи оставляет ситуацию в российских СМИ в неустойчивой, предкатастрофической фазе.

Снижается устойчивость ситуации в целом, нарастает вероятность катастрофического развития событий. Смысловой поток, вытекающий из Москвы, оказывается не связан с действительностью: он не только не помогает людям ориентироваться в происходящем, а, наоборот, разрушает картину реальности. Одновременно нарастает автономность массовых стереотипов восприятия информации - причем они могут жить по собственным законам, и тогда любые пропагандистские усилия ведут лишь к противоположным результатам (в 1991 г. каждое антиельцинское выступление в программе "Время" существенно повышало рейтинг Ельцина; в начале 1998 г., после и в результате нескольких месяцев информационной войны ОРТ против Чубайса, в российском обществе в течение некоторого времени стали к нему ощутимо лучше относиться - и др.). СМИ сохраняют свою способность возбуждать общественные эмоции, но напрочь утрачивают возможность направлять их и управлять ими.

в) Публичная политика

Закон о выборах по партийным спискам (введенный в действие в условиях отсутствия каких бы то ни было реальных политических партий, кроме коммунистической) обеспечил формирование высшего законодательного органа страны по принципу рулетки, практически лишив избирателя возможности делать осознанный и ответственный выбор.

Одновременно возникла основа для формирования фиктивной партийно-политической структуры общества, при которой ни одна из так называемых общественно-политических организаций не укоренена ни в той или иной социально-профессиональной группе, ни в том или ином комплексе социально мотивированных политических интересов.

Партийно-политическая машина превратилась во внутриноменклатурный механизм формирования элит, когда социальная основа политического процесса грубо имитируется в предвыборный период, а в промежутках между выборами отсутствует.

Деятельность "массовых" партий и движений (за частичным исключением коммунистической партии и ее сателлитов) носит сезонный характер. В "междувыборный" период поддержка социально существенных групп этим партиям не только не нужна, но и мешает; аппарат концентрируется на решении, главным образом, задач лоббистского характера в эшелонах власти; публичная политическая активность наиболее значимых лидеров (главным образом, из числа самопровозглашенных кандидатов в президенты) носит рекламно-коммерческий характер; региональные структуры формируются и выживают, как правило, за счет полумаргинальных общественных активистов (либо за счет прямого участия региональных аппаратных структур, если то или иное политическое образование по каким-то причинам поддерживает региональная администрация).

В предвыборный период партийно-политическая активность резко возрастает, однако остается, в основном, рекламно-имитационной. Специфика действующего закона о выборах формирует зону "теневой экономики" выборов. Заложенные в законе ограничения на суммарные расходы на предвыборную кампанию взяты авторами закона "с потолка" и ни в малейшей степени не соответствуют реальному среднему масштабу затрат на выборы. В результате основная доля расходов большинства участников избирательных кампаний вынужденно попадает в "теневой сектор", а значит, процесс финансирования выборов оказывается никому не подконтролен, что провоцирует неограниченный рост размера и значимости финансовой стороны дела и тем самым предопределяет два основных обстоятельства.

Во-первых, заложенная в избирательное законодательство технология сбора подписей по своему существу предопределяет коммерческий характер соответствующего организационного обеспечения. За последние пять лет сформировался общеизвестный и общепринятый нелегальный механизм оплаты сбора подписей, который включает создание на соответствующий период специальных бригад с массовым привлечением мобильных и низкооплачиваемых "сборщиков" из числа студентов, военнослужащих, работников служб охраны коммерческих структур, школьников и т.д. Существует вполне определенная негласная такса "за подпись" (выплачивается не подписавшему, а сборщику), которая позволяет в период массовых кампаний обеспечить многотысячному контингенту сборщиков существенный дополнительный доход. Важно и то, что закон не ограничивает избирателя в праве подписи за нескольких кандидатов одновременно, поэтому сбором подписей занимаются, как правило, "комплексные бригады", обеспечивающие сразу нескольких потенциальных соперников. В результате наиболее массовая на сегодняшний день форма предвыборной активности полностью выведена за рамки социальной и политической проблематики и не только не усиливает, но и окончательно разрушает социальные связи между партиями и их потенциальными общественными союзниками.

Во-вторых, предвыборная пропаганда тоже носит преимущественно имитационный, чисто коммерческий характер и сводится к примитивным формам политической рекламы с оплаченным использованием различных СМИ. Массовый характер политической рекламы в предвыборный период превращает процесс политической пропаганды в процесс освоения кратковременных, но обильных финансовых потоков, при этом центр тяжести процесса сосредоточен вовсе не в содержании программ и предвыборных обещаний, не в столкновении политических интересов различных социальных групп, репрезентируемых партиями, а в первую очередь - в борьбе конкурирующих PR за рекламный финансовый ресурс политических заказчиков, и во вторую - в борьбе рекламных технологий.

Наконец, действующий закон о выборах практически выводит из зоны политической и моральной ответственности перед избирателем как депутатов, избранных "по спискам" (поскольку такая ответственность для "списочников" невозможна, более того, избранный по случайно сформированному "списку" депутат имеет возможность выйти из списка, оставшись в парламенте), так и для депутатов-одномандатников (поскольку однотуровая система позволяет попадать в Думу депутатам, поддержанным абсолютным меньшинством избирателей своего округа).

Следствием перечисленных обстоятельств и всей фиктивной картины партийно-политической структуры общества становится предельная персонификация политического процесса, вытеснение содержательной стороны политики ее внешними, демонстративными проявлениями. Ньюсмейкеры, СМИ и общество привыкают к восприятию политической ситуации и ее перспектив исключительно через призму личных интересов тех или иных политиков, внутриэлитной борьбы, ничего не значащих перестановок взаимозаменяемых фигур. Возможность разговора о политике по существу, с точки зрения социальных интересов и стратегических перспектив, постоянно подрывается стилистикой и содержанием публичного политического процесса. А в результате подрывается доверие общества не только к отдельным фигурам и структурам, но и к предмету политики как таковой, к самой возможности влияния общества на структуру и деятельность власти.

2. Кризис национально-государственной идентичности

На исходе девятого года "государственного суверенитета России" (поддержанного, напомним, 12 июня 1990 года голосами практически всех без исключения депутатов российского депутатского съезда - и коммунистов, и "демороссов") - по всем основным "национально-идеологическим" вопросам: о государственной идентичности России, национальной идентичности населения России, об этнической идентичности групп и отдельных граждан России - царит полная неразбериха.

В общественном сознании возобладала концепция Сергея Бабурина и его единомышленников (казавшаяся в 1991 г. совершенно маргинальной) о том, что на самом деле "Россия" - это бывший СССР в целом. Из общественного сознания оказалась практически вытеснена память о том, что идея российского суверенитета, из которой в 1991 г. родилось независимое государство по имени "Российская Федерация", стала лишь массовой реакцией всех слоев и групп населения бывшей РСФСР на ущербное с точки зрения национально-государственной идентичности положение самой крупной, стержневой республики в структуре бывшего Союза, на отсутствие реальных механизмов самостоятельной государственности (при наличии таких механизмов в других республиках), на навязанный еще в довоенные годы "комплекс великодержавности" (когда о собственной национальной государственности не стесняются говорить все народы СССР, кроме русского). Формирование новой государственности в республиках бывшего Союза стало мощным фактором политической жизни, подавалось правящими режимами этих стран как реальное достижение, осваивалось массовым сознанием. Тем временем в России, получившей в результате распада СССР и освобождения от груза "колониальной экономики" наибольшие преимущества, говорить о независимости и государственной самостоятельности стало дурным тоном - и прежде всего в рядах "демократической элиты", отдавшей тему на откуп нацистствующим демагогам.

В силу вышесказанного Российская Федерация оказалась чуть ли не единственной из республик бывшего Союза, в которой так и не сформировалось представление о "народе России". Слово "россияне" стало пародийным штампом для передразнивания Ельцина, а право говорить о национальной государственности перешло к "республикам в составе РФ".

Никакого "нового патриотизма" на месте советского патриотизма не появилось, более того, процесс новой российской самоидентификации торпедировали постоянные попытки явочным порядком задействовать "советскую самоидентификацию" для подрыва политических позиций российской власти, прежде всего - Президента Ельцина (о своей готовности оставаться в рамках СССР заявляли не только С.Бабурин, А.Лукашенко и радикальные анпиловцы, но и, например, Д.Дудаев).

К сегодняшнему дню произошло парадоксальное вытеснение самого понятия "Россия" на периферию общественно-политического сознания. Существенный градиент по уровню жизни, содержанию проблем и информационным ресурсам приводит к тому, что практически каждый житель страны оказывается "провинциалом" - жителем провинции, а не метрополии. В причудливой мифологии советской империи роль "метрополии" играла "советская власть" - эвфемизм правящей партгосноменклатуры (в 1990-91 г. "демократами" употреблялся эвфемизм "союзный центр"). Россия оказалась единственной из бывших "советских колоний", которой так и не было позволено осознать свое "освобождение" (в этом плане характерно всеобщее демонстративное раздражение политиков и СМИ по поводу обозначения 12 июня как "дня независимости России" - "независимости от кого?").

Москва при этом - тоже провинция, хотя и привилегированная и наиболее приближенная к несуществующему, для всех чуждому "центру". Что касается центра, то здесь наиболее характерен феномен словообразования "федералы", прижившегося и активно переживаемого общественным сознанием после 1994 г. Анализируя материалы СМИ, прежде всего региональных, можно прийти к выводу, что каждый гражданин России проживает на территории, оккупированной "федералами".

На этом фоне активно формируется специфическая и разрушительно-сепаратистская по своей сути "провинциальная мифология", активно ретранслируемая руководителями подавляющего большинства российских регионов. Эта мифология базируется на двух противоречащих друг другу посылках - с одной стороны, данный регион солидаризируется с остальными регионами в их совместном противостоянии "федеральному центру", с другой - каждый регион педалирует свои уникальные особенности, позволяющие ему противопоставить себя остальной России и подчеркнуть свое уникальное место по схеме "одно дело - Россия, а другое - мы" (Калининградская область - анклав, Татарстан - суверенное государство, в Красноярске - уникальный губернатор, Среднерусск - в отличие от остальной России - слишком российский город и т.д.) За фасадом мифологии скрывается фактография реального процесса сепаратизации страны, в рамках которого неуправляемые и неснимаемые из центра руководители регионов выстраивают всю систему региональной власти "под себя" при фактическом отсутствии реального механизма противодействия такому "явочному сепаратизму" со стороны "федерального центра".

На этом фоне толчком к резкому нарастанию сепаратистских тенденций может оказаться произвольное событие, как дезинтеграционного, так и, наоборот, интеграционного характера - официальное признание выхода Чечни из РФ (желание поднять свой статус до "чеченского"), государственное объединение с Белоруссией (желание "объединиться" с Россией наряду с Белоруссией) и т.д.

3. Кризис межнациональных, межгрупповых и межличностных отношений

Именно в силу отсутствия национально-государственного самоопределения, маргинальные политические силы оказались способны навязывать населению России совершенно чуждые российской культуре и истории представления о расово-этнической идентичности, измышлять уродливые гибриды, соединяющие несоединимое - расово-этническую нетерпимость, обрывки псевдоправославных суеверий и языческих обрядов и свойственное тоталитаризму обожествление государственного насилия.

Тем самым подрываются государственная целостность и национальное единство России, разрушается ее культурная основа и социальная база ее возрождения, а главное - решается ключевая социально-историческая задача антицивилизационного реванша: из единого интеллектуального пространства европейской цивилизации вышибается русский народ, несущий на себе значительную долю исторической ответственности за результаты тысячелетней российской истории, в том числе за ее эпохальный антикоммунистический поворот на исходе 80-х гг. нынешнего века.

В настоящее время из маргинальной, привязанной к узкой национальной проблематике, тема национализма превратилась в одну из наиболее важных, смыслообразующих и конфликтогенных политических тем. Она включила в свою орбиту государственную политику, идеологию, средства массовой информации, все основные государственные институты, правоохранительные органы.

Проблема агрессивного национализма в современной России проявляется на нескольких смысловых, организационно-политических и содержательных уровнях.

На бытовом, обыденном уровне националистические, этнофобские настроения пронизывают все поры общества, становятся повседневной реальностью.

В фокусе отторжения, по тем или иным причинам, зависящим от территории, социальной группы, социального положения населения и т.д., оказываются евреи, "лица кавказской национальности", русские переселенцы и беженцы из стран СНГ и иных областей России, иные социальные и национальные группы.

При этом антисемитизм оказывается далеко не основной, но одной из наиболее показательных шкал измерения общественного неблагополучия, склонности населения страны к агрессивным, опасным для самосохранения нации проявлениям. Особое место антисемитизма в общей структуре этнофобий определяется его использованием в политических целей через создание своеобразного прикладного феномена - политического антисемитизма. Созданная в его рамках идеологами коммунистической "оппозиции" социально-психологическая мифология в отношении "еврейско-русских противоречий" эффективно содействует реализации чисто политических целей, в том числе через приписывание консолидированному "врагу" - еврейству - всех политически неприемлемых для коммунистов характеристик, связываемых с идеологией либерализма, принципами демократии, западной цивилизацией и т.д.

Однако следует подчеркнуть: проблематикой антисемитизма и межнациональных отношений совокупность явлений, высвечиваемая нынешним всплеском национализма в России, не исчерпывается. С одной стороны, ситуация в сфере межнациональных отношений является свидетельством о глобальном психологическом кризисе нации. С другой - закладывает социопсихологическую базу дальнейшего усугубления ситуации в стране, основу для проявления разрушительных тенденций в развитии российского общества.

Дело в том, что наиболее характерными для проявлений антисемитизма и иных форм этнофобии в России являются:

- отсутствие укорененных социальных нормативов, с точки зрения которых проявления агрессивного национализма и этнофобии выглядели бы как маргинальные, аморальные, антиобщественные проявления;

- низкий уровень социокультурного развития общества, отсутствие сложившихся навыков компромиссного социального поведения,

- низкий уровень общественной самооценки и, как следствие, моральных норм, порожденные сложной социально-экономической ситуацией.

Следует особо подчеркнуть, что проявления антисемитизма, других форм этнофобии носят обыденный характер и зачастую присущи представителям власти всех уровней, работникам силовых структур, правоохранительных органов. Это объясняется спецификой идеолого-пропагандистского обеспечения подготовки соответствующих специалистов в советское время, всплеском государственно-националистических настроений в период после распада СССР, укорененностью примитивно-националистических стереотипов в некоторых слоях и группах военной и правоохранительной среды.

В результате, в отличие от западных стран, в которых проявления агрессивного национализма подвергаются одновременно общественному остракизму и юридическому преследованию, в России националистические настроения дважды легитимизированы - на бытовом уровне, когда высказывания расистского, этнофобского характера признаются социально приемлемыми, и на государственно-политическом уровне, когда социально значимые проявления национализма в наиболее агрессивной, напрямую подпадающей под действие ст.74 Уголовного кодекса РФ, форме остаются не просто безнаказанными, но и защищены правоохранительными структурами.

Национализм и этнофобия проявляются:

- в форме постоянного легального функционирования СМИ откровенно националистического, в том числе антисемитского характера;

- в форме легального или полулегального функционирования общественно-политических движений и организаций федерального и регионального уровня, открыто исповедующих этнофобскую, националистическую, откровенно фашистскую идеологию;

- в форме публичных высказываний и организационных действий представителей власти разного уровня, инициирующих или прикрывающих националистические, этнофобские настроения.

Можно утверждать, что настроения нетерпимости и розни сегодня практически разлиты в обществе, во всех его повседневных действиях, проявлениях социальной и политической активности. Можно говорить об изотропном характере этнофобии (превращающейся в "полиэтнофобию") - антисемитизм, в частности, оказывается "лидирующей" формой лишь ситуативно: в любой момент сложившаяся в обществе питательная среда может породить вспышку немотивированной социальной агрессии, обращенной на произвольный объект, в зависимости от конкретной социальной ситуации, политической конъюнктуры, пропагандистских установок.

4. Кризис правосознания

Упомянутые в первом разделе процессы насильственного вытеснения законопослушного большинства в криминал при отсутствии правовой основы нового российского общества не могли не привести к тому, что вся сфера правосознания оказалась в кризисе. Этот кризис сводится к двум взаимодополняющим процессам: криминализации государственности и огосударствлению криминала.

Криминализация государственности в сегодняшней России предопределяется уникальной ролью коррупции как единственного и де-факто легализованного способа самоорганизации государственного механизма. Суть проблемы состоит в том, что государственная система в России в ее нынешнем проявлении не может быть названа коррумпированной - она коррупциогенна, поскольку практически не предоставляет госчиновникам возможности для некоррумпированного существования.

Ситуацию с коррупцией для госчиновников в России нельзя считать ситуацией выбора, поскольку речь идет не о выборе между разными уровнями дохода, а о выборе между возможностью и невозможностью физического выживания - у большинства чиновников нет возможности физически исполнять свои обязанности, оставаясь исключительно на госсодержании.

Уровень официального дохода госчиновников низшего, среднего и высшего звена чрезвычайно низок и даже с учетом "доплат", льгот и иных форм дополнительного обеспечения не превышает уровня бедности в Москве (нынешний оклад руководителя департамента структуры исполнительной власти не превосходит 100 долларов США). При высокой загруженности, уровне ответственности за принимаемые решения и необходимости представительских расходов, а также при учете "цены вопросов", зачастую решаемых чиновниками в пределах их компетенции, становится очевидным, что реальное выживание и адекватное исполнение чиновником своих обязанностей при таком уровне оплаты труда невозможно.

Выходом становится нелегальное, но общепризнанное существование "дополнительного" заработка за "эксклюзивный менеджмент". Российский чиновник занимается на госслужбе тем, чем его западный коллега начинает заниматься после ухода с нее - вполне добросовестно и квалифицированно продает свои связи, свой авторитет. Иными словами, он не вынуждает подчиненного принять необходимое финансовое решение - он просто помогает своим друзьям из "хорошей, эффективной коммерческой фирмы" вовремя попасть на прием к нужному человеку и дает тому человеку свои авторитетные рекомендации. Оплата этих очень нужных и важных услуг никем коррупцией не считается - нашему "менеджеру" благодарны все: и коммерсанты, получившие выгодный госзаказ, и чиновник, принявший решение о выделении средств - ведь качественное исполнение заказа гарантирует собственной репутацией "свой брат-чиновник".

Способов выплаты денег много, и ни один из них не является "взяткой". Первый, самый распространенный способ, - это оплата разрешенной дополнительной деятельности (гонорары, платные лекции). Такой доход вносится в декларации - хотя кажется несколько странным, что при этом он может в несколько раз превосходить годовой доход от основной работы. Второй - тоже общеупотребительный - способ - родственники. Муж является министром, отвечающим, например, за часть доходов бюджета, и получает зарплату менее 400 долларов, а жена факультативно исполняет обязанности консультанта специально созданной для этого коммерческой фирмы - но уже за 5000 долларов. Еще один практически легальный способ извлечения дохода - так называемый "откат". Например, начальник управления массовой дезинформации решает вопрос о компьютеризации ситуационной комнаты. У него выбор - пять лично известных ему своим хорошим профессиональным уровнем фирм. Он честно выбирает лучшую из них (с этой техникой ему работать и работать) и вовсе не вымогает никакой взятки. Просто "чаевые входят в условия контракта" - директор фирмы, вступая на тропу компьютеризации власти, уже заготовил конверт для "откатных" долларов, и, не задавая вопросов (такса - в процентах от контракта - в принципе известна всем), приносит этот конверт в кабинет "государственного менеджера".

Так или иначе, но вместо того, чтобы пойти на содержательную кадровую реформу, сократить аппарат, изменить саму систему работы госчиновников и т.д., но при этом создать для профессионалов, привлекаемых к ответственейшему делу общегосударственного значения, нормальные условия для жизни и работы, в России негласно перевели госслужбу на самофинансирование.

Процесс криминализации идет не только "сверху", путем укоренения системы, провоцирующей криминал, но и "снизу", путем "огосударствления" преступности, общепризнанного (но негласного и остающегося за пределами внимания СМИ) перехода к ней некоторых функций, являющихся прерогативой государственных институтов.

Насильственно вытесняемое за пределы законопослушного поведения общество стихийно пытается выработать новые принципы бытового поведения, новую реальную этику, разделяемую обществом в целом и соответствующую общественно-экономической практике. В рамках "реальной этики" происходит постоянное столкновение бытового здравого смысла с практически бездействующим законодательством, которое, в силу своего несоответствия здравому смыслу, осознается обществом как "неправедное" и "не подлежащее исполнению". При этом государственно-бюрократические структуры демонстрируют постоянное пренебрежение как к "здравому смыслу" (напр., невменяемое налоговое законодательство), так и к официально признанным первичным нормам права (агрессивное невыполнение Правительством Москвы постановлений Конституционного суда по отмене института прописки). В результате в обществе вырабатываются стереотипы асоциального поведения, готовность к бойкотированию судебной и правоохранительной систем, к массовому отторжению официальной власти как "не имеющей морального права" на регулирование общественных отношений.

Образующийся вакуум частично заполняют различные неформальные способы социально-экономической саморегуляции, среди которых на первое место выходят способы, связанные с деятельностью организованных преступных группировок. Реальный (в первую очередь малый) бизнес все в большей степени склонен воспринимать ОПГ как власть и относиться к ней (в отличие от госвласти и от "дикой" преступности) с активной лояльностью. ОПГ выступают в качестве сборщика налогов и защитника (функции "крыши"), выполняют арбитражные функции, а главное - действуют на основе негласных принципов и правил, признаваемых значительной частью общества в качестве справедливых и естественных.

Описанный процесс закрепляется в общественном сознании, в повседневной лексике. Слово "бандиты" приобрело функциональный и практически утратило эмоционально-оценочный характер. Общение с "авторитетами" не скрывается, не воспринимается в качестве "компромата", более того, становится общепризнанным знаком вовлеченности в элиту (см. поддержка значительной частью элитных СМИ Быкова в его противостоянии с Лебедем, некоторые высказывания И.Кобзона, комментарии Росселя по поводу отставки Краева и т.д.). Формируется представление о "солидных бандитах" как об утративших социальную опасность (они ведь уже "все поделили"), а значит, приемлемых в качестве социальной и экономической опоры для политических и государственных институтов.

В обществе воспроизводится на новом уровне фиктивный характер официальной правовой системы, свойственный советскому периоду - когда основы писаного права носили большей частью декларативный, идеологический характер, а повседневная жизнь государства и общества регулировалась сложной системой закрытых партийных инструкций, общепризнанных негласных принципов, устных согласований и т.д. Только сегодня это "прецедентное право" по-русски приобретает характер, все более сходный по форме и содержанию с нормами уголовно-лагерной, воровской самоорганизации.

5. Кризис качества власти

Отсутствие правовых и этических рамок функционирования власти подкрепляется острым кризисом системы ее кадрового наполнения, что в результате порождает острый кризис качества власти.

Собственно кадровая составляющая кризиса качества власти заключается в выявившейся неспособности создать какие бы то ни было новые механизмы кадровой саморегуляции российской государственной системы после разрушения номенклатурных механизмов "подбора и расстановки кадров" после 1991 г.

Кризис режима власти КПСС не в последнюю очередь осознавался обществом как кадровый кризис. Низкий интеллектуальный, профессиональный и морально-этический уровень "партаппарата", его политическая несостоятельность и недостаточный волевой потенциал стали основной причиной того, что советский режим, с присущей ему многоуровневой системой репрессивной самозащиты, не смог эффективно противодействовать полустихийному и ненасильственному общественному движению. Представители всех звеньев традиционной партгосноменклатуры - как "реакционеры", так и "прогрессисты" во главе с М.Горбачевым, - проявили в 1989-91 гг. свою полную неадекватность, неспособность действовать вне привычных схем и воспринимать быстроменяющуюся реальность, неумение отказываться от предрассудков и догм. Именно на таком фоне Б.Ельцин продемонстрировал тогда свою фантастическую "обучаемость" (именно "способность к обучению", к восприятию новой реальности, к отказу от схем называл в 1989 г. А.Сахаров главной отличительной особенностью Ельцина-политика).

Кадровый состав власти "переходного периода" был сформирован после августа 1991 г. частично случайным образом (с использованием механизма "ударной возгонки" политических карьер, в качестве которого тогда выступили выборы народных депутатов СССР и РСФСР, позволившие одномоментно рекрутировать в политическую элиту значительную группу выходцев из самых разных слоев общества), частично - по принципу "затыкания дыр" и использования имеющегося кадрового ресурса КПСС. Этот состав аккумулировал инициативу, способности и амбиции представителей самых разных общественных слоев - прежде всего, второго эшелона номенклатуры, но также и политических активистов "демдвижения", бывших комсомольцев, представителей спецслужб, более или менее эффективных авантюристов и т.д., - оказавшихся более приспособленными к турбулентной социально-политической ситуации. В принципе, он мог стать основой для эффективного формирования новой элиты, однако процесс реформирования элиты был в первую очередь заблокирован различными участниками процесса по совокупности политических и корыстных причин. В результате никакого саморегулирующегося механизма кадрового обновления на месте прежней системы не возникло, новые возможности рекрутирования элиты из неэлитных групп были пресечены, и возникли условия для маргинализации и люмпенизации российской элиты.

В результате сегодня общепризнанной характеристической чертой кадрового состава российской власти является его люмпенизированный характер, интеллектуальная и профессиональная несостоятельность, социальный инфантилизм, безответственность и беззащитность перед вызовами со стороны внешних угроз. Практически отсутствуют корпоративные механизмы системосохранения, "государственный подход" чиновника к делу является редчайшим и подозрительным исключением.

Естественным следствием кризиса кадров является кризис качества действий российской власти.

Он проявляется в невозможности со стороны власти любого ранга взять на себя ответственность, проявить волю в достижении любой общественно значимой цели.

Речь в данном случае не идет о возможности или невозможности компромиссов. При отсутствии в стране системы представительства политических интересов, которая реально выражала бы структуру предпочтений разных социальных групп, в отсутствие общественного осознания сути политических и социальных проблем само понятие о "компромиссе" лишается смысла. Кризис качества действий власти порождается полной невозможностью принятия решения в рамках определенных для данного уровня власти полномочий и ответственности.

Принятие осмысленных общественно значимых решений становится невозможным в результате действия своеобразной всеобщей взаимозависимости. Сложившаяся практика "явочного порядка" отправления власти превращает политическое поведение строго в рамках закона, в рамках государственно-политической мотивации, в несистемное, необщепринятое. Одновременно общепринятые пренебрежение законом и деятельность, мотивированная второстепенными, корыстными, карьерными, клановыми и т.д. соображениями, обеспечивают каждому попадание в зависимость от своих многочисленных соучастников по принципу "круговой поруки".

Такая "зависимость" порождает острый кризис политической воли. Действительно, коль скоро асоциальное поведение (в обычных условиях по определению являющееся формой существования асоциального меньшинства) превращается в господствующую форму социального самовыражения, массовый же характер приобретает и своеобразный "комплекс вины", который подталкивает к отказу от ответственности за собственные действия - будь то через "поиски врага" (на которого можно переложить ответственность за ненадлежащий результат), будь то через готовность отказаться от права решения в пользу "вождя".

Следствием кризиса качества действий власти, помимо очевидной неэффективности и нежизнеспособности государственного организма, становится фактическое отторжение общественным сознанием содержания деятельности власти, смысла политики как таковой.

Любое решение, принятое "явочным порядком", будь оно даже законным и политически мотивированным, общественным мнением осознается как принятое под влиянием тех или иных сил, персоналий, денег, услуг. Возникает опасный и устойчивый информационный стереотип, когда общественный интерес фокусируется не на содержании и смысле решений и действий власти, а исключительно на обстоятельствах (прежде всего персонифицирующего характера), этим действиям сопутствующих. Само по себе решение, его правильность или ошибочность, эффективность или неэффективность больше не являются предметом общественного интереса.

В результате сводятся на нет все попытки формирования устойчивой системы властно-общественных отношений. В стране, где среди социально активного населения "честные налогоплательщики" составляют исчезающе малую часть, граждане лишены возможности требовать от власти "осмысленных решений", "реальных законов", контроля за расходованием бюджетных средств. Государство, в свою очередь, тоже лишается права требовать - без участия репрессивного аппарата - выполнения гражданами их обязательств, от уплаты налогов до службы в армии. Коллективная ответственность заменятся коллективной же безответственностью.

Окончание

© Русский Журнал, 1998

russ@russ.ru