По ту сторону национальной идеи

Это Андрей Новиков

Андрей Новиков

Дискуссия о национальной идее началась полтора года тому назад. Президент собрал обществоведов, философов и предложил им сформулировать идею, которая могла бы объединить Россию.

Решено было следующее (цитирую по "Российской газете" и "НГ", наиболее активно включившимся в обсуждение).

а) национальная идея - это идея федерализма;

б) национальная идея - это идея "среднего класса";

в) национальная идея - это идея православия;

г) национальная идея - это идея социальной справедливости;

д) национальная идея - это идея "обустройства" (по Солженицыну);

е) наконец: национальная идея - это отсутствие национальных идей вообще (то есть жизнь как таковая).

Мне, Андрею Новикову, также пришлось принять участие в этой дискуссии (или, точнее, предвосхитить ее задолго до появления). В журнале "Дружба народов" (1) я высказал шокирующую мысль, что национальная идея в действительности может оказаться не такой привлекательной, как принято думать, и что скорее всего это будет криминальная идея.

Примерно через год дискуссия о национальной идее зашла в тупик. Негласным кворумом обществоведов, публицистов было решено, что национальную идею вообще не нужно искать, поскольку она, идея, давно уже есть в обществе. Писали об этом наиболее изощренные в подобных дискуссиях публицисты, в частности критик Наталья Иванова. Положение, однако, осложнялось тем, что эту "уже существующую идею" тоже нужно как-то формулировать, а для того, чтобы формулировать, ее необходимо сначала найти. Поэтому начали искать то, что уже было найдено. Дискуссия о национальной идее отчасти превратилась в дискуссию о дискурсе, в рамках которого она, идея, должна была быть сформулирована.

К настоящему времени, когда я пишу данную статью, о национальной идее предпочитают не вспоминать. Зато приходится ежедневно вспоминать о националистических организациях и в широком смысле о национальной фразеологии, необычайно распространившейся в это время в России.

Похоже, общество нашло свой ответ на поставленный вопрос.

* * *

Позволю себе высказать несколько уточняющих суждений, дающих возможность более полно представить смысл дискуссии.

Дискуссия о национальной идее с самого начала предполагала двусмысленный характер: было неясно, о какой идее идет речь. Идее как национальной идеологии? Или об идее в духовном смысле, как о метафизической или феноменологической реальности?

По поводу первой все ясно: идеологию можно выдумать любую. Но и "объективное" сознание самого народа, думающего о себе, - оно тоже обманчиво, о чем хорошо заметил В.Соловьев: "Национальная идея есть не то, что народ думает о себе во времени, но то, что Бог думает о народе в вечности". Мне, к слову сказать, всегда казалось, что Бог ничего не думает о русском народе в вечности. А если и думает, то явно что-то нецензурное.

В любом случае мы имеем три уровня "идей": а) национальная идея как интеллектуально-манипулятивный проект, создаваемый интеллектуалами; б) национальная идея как состояние самой нации и в) национальная идея как Божественное провидение.

* * *

Что касается идеологии, то сам факт социального заказа на "национальную идею" говорил, как ни странно, о том, что такая идея уже существует в обществе.

Вопрос "что объединит нацию" своим ответом всегда имеет вопрос: КТО? Кто задает этот вопрос, тот и "объединит" нацию. "Искать" идею может, строго говоря, только Власть, нацеленная на создание у себя дополнительного идеологического компонента. То есть вопрос об идее есть вопрос о власти в той мере, в какой он вообще задается. Если бы национальная идея России лежала не в сфере власти, а, предположим, в сфере культуры или религии, то не было бы вопроса о том, чтобы "найти" ее.

Поиск "национальной идеи" - это в действительности поиск зеркала, в котором власть могла бы увидеть себя.

Это - первый момент.

Второй. Спросим: может ли вообще в стране быть какая-либо специальная "национальная идея"?

Идея, объединяющая семью, не есть "семейная идея" - она есть Любовь. Либо Любовь, либо просто опыт совместной жизни, но уж никак не "идея".

Идея, объединяющая большой город, тоже не есть какая-либо специальная "городская идея" - она есть идея тех, кто живет в данном городе.

Иначе говоря, любой органический коллектив объединяет не "идея" данного коллектива, а то, что стоит над ним.

Когда-то Ницше писал: "Рождается слишком много лишних людей, и для лишних припасено Государство". Не в этом ли подлинный, экзистенциальный исток сегодняшнего судорожного поиска "национальной идеи"? Поистине мы стали лишними людьми и ищем зеркала, чтобы увидеть себя, в то время как нам следовало бы смотреть в глаза друг друга.

Если бы мы любили, мы не думали бы о "семейной идее". И если бы мы были нацией, мы не искали бы "национальную идею". В конечном счете, все эти "идеи" - всего лишь психические артефакты тех, кто не может найти себя.

* * *

Таким образом, сама потребность сформулировать "национальную идею" возникла, если вдуматься, как замена несостоявшегося религиозного опыта.

Ни в одной сложившейся нации не искали "национальной идеи". Объединяющее начало присутствовало в виде духовного (но не "национального") стержня. Современные европейские нации были рождены протестантскими революциями. Духовный опыт предшествовал опыту социальному. В России демократическая революция, напротив, совершалась в духовной пустоте. Не было ничего, что подготовило бы рождение новой русской нации. Вот почему возникла потребность в дополнительной "национальной идее" и - в широком смысле - потребность в "патриотизме".

В последние годы мы видим необычайный рост национального самосознания, патриотической фразеологии. Это - тоже следствие духовного вакуума, ибо всякий патриотизм в подобных ситуациях оказывается лишь "религией для неверующих", "массовой религией", подменяющей вертикальный духовный опыт неким горизонтальным опытом "веры в Россию". Идея Бога подменяется идеей Родины, появляются клише вроде "Россия распятая" (Вознесенский) или "Россия воскресе" (Глазунов). Религиозные ценности все время сопрягаются с ценностями национальными.

Помню, в 91-ом говорили: "права человека". Теперь говорят: "права русскоязычных". Говорили "свобода" - теперь "национальное достоинство". Произошла незаметная инверсия политического языка. Патриотическая фразеология выступила, в сущности, как смысловой идентификатор неоформившегося демократического самосознания начала 90-х.

* * *

В произошедшей "национализации" дискурса российской демократии есть и более глубокие, социологические причины.

Опыт демократии 80-90-х годов был слишком недостаточным для того, чтобы оформиться в собственных либерально-демократических институциях и категориях (может быть, потому, что этот опыт не имел либерального наполнения, как в странах Европы).

Ни либерализм, ни плебисцитарная демократия, ни разного рода теории "просвещенного авторитаризма" сами по себе такой идентификации дать не могли. За восемь лет новой эпохи Россия пережила столь хаотическую демократию, что институционализация демократического опыта могла произойти только в форме патриотизма. В патриотизме слепая российская демократия видит себя как бы в профиль, то есть в третьем лице.

Говорить о себе в третьем лице - вообще свойство тех, кто себя не видит. "Россия", "Россия" - слова эти, бесчисленно повторяемые то ли как заклинание, то ли как молитва, стали в последнее время божеством демократии, сакральным идентификатором ее "самости".

Можно сказать, что национализм возник как своего рода статуя остановившей себя демократии, как стремление посмотреть на себя "со стороны", в "третьем лице", но не в виде нас, народа, а в виде ее, России. Это была "религия масс".

Странно, однако, что между национализмом (патриотизмом) и демократией много общего. Гораздо больше, чем принято думать. Само понятие нации, как известно, возникло в эпоху буржуазно-демократических революций. В абсолютных монархиях не было "наций" - там были народы и короли. Народ, восстающий против короля и обретающий суверенитет (суверенитет - то есть суррогат короны!), становится НАЦИЕЙ.

Так демократическое сознание неизбежно эволюционирует в патриотическое.

Логика демократии: мы - народ. Так говорили все демократы, начиная с Жан-Поля Марата и кончая Новодворской. "Мы" не желаем жить по-старому. "Мы" хотим жить иначе. "Мы выйдем в назначенный час на площадь и скажем "нет". Мы-мы-мы.

Но "мы" - это КТО? "Вот в чем вопрос".

Демократия не дает ответа на него. Она не идентифицирует "мы". Ибо если "мы" - это "мы", то что "нас", МЫ, объединяет? Какова идея этой "мы-демократии"?

Ответ дает патриотизм, который говорит: мы - это не мы, а ОНА, третье лицо (Россия, Германия, Франция).

В том-то и дело, что в этой "мы-демократии" МЫ точку опоры не находит. Нужно что-то еще, что по ту сторону "мы". Нужно божество. Нужна Статуя. Артефакт. То есть: ОНО.

Так рождается патриотизм. Патриотизм - это идентифицированная демократия. Это демократия, обретающая сакральный смысл, статус ОНО, то есть "коллективного бессознательного", а в политологическом смысле, помимо всего прочего, свою институционализацию.

Неудивительно, что институты демократии всегда национальны: хоть во Франции, хоть в России. Сама по себе демократия может быть сколь угодно интернациональной, но институционализировать себя она может только как национальное явление, иногда приобретающее, кроме того, еще и смысл реставрационного артефакта. Французы, упразднив монархию, создали свою президентскую систему все-таки по образу и подобию королевской власти, а до того была еще стадия "квазимонархизма" в виде Наполеоновской империи. То же самое случилось в Германии: фюрер заменил кайзера. В России вместо царя появился Сталин. То есть всегда за попыткой демократизации шла реставрация.

Демократия не архетипична (по крайней мере там, где демократия приходит как результат модернизма), она несет в себе генетический код упраздненного ею абсолютизма. В этом ее опасность, если ей предоставить течь по ее внутренним, имманентным законам. Демократия искривляется под воздействием традиций, сворачивается в сторону традиционализма.

И лишь в исключительных случаях институционализация демократии происходит в рамках ею же созданных демократических координат, как в США, например. Но для этого необходимо, чтобы рождение демократии происходило одновременно с рождением нового народа. Если же народ как система исторических смыслов сформировался до рождения собственной демократии, тогда - катастрофа. Демократия "воспроизводит" народ, а народ "воспроизводит" традицию.

Именно так произошло в России, причем дважды: сначала во время эгалитарной социалистической революции 1917 года, а потом - во время национальной демократической революции 1991.

В том, что демреволюция 90-х была именно националистической, сейчас уже нет ни у кого сомнений. Национализм, сокрушивший СССР в 91 году, не был "недоразумением", возникшим на периферии империи. Он составлял самую суть этой революции. Даже в России, где либерально-демократическое движение поначалу затмило национальное самосознание, не избежали национализма. Парадокс России в том, что демократы фактически осуществили идеи патриотов. Архетипически демреволюция 90-х (с ее лозунгом "суверенитета России", пародийной "национально-освободительной борьбы" РФ против Союза и такого же пародийного неясного идентитета мы: "россияне"-"русские"-"русскоязычные"-"русскояичные") была именно патриотической. Либеральной революции в России по большому счету не произошло. В этом все дело.

Демократы совершили то, что должны были совершить патриоты. Но, начав играть по правилам патриотов, демократы были вынуждены измениться сами.

В свою очередь, патриоты, предлагавшие архаичные национал-почвеннические (или, напротив, казенно-советские) модели патриотизма, по понятным причинам не могли возглавить российскую революцию. Сама концепция национализма в условиях многонациональной России была столь проблематичной, что могла принять только форму идеологического новаторства, синтезировавшего демократические и патриотические энергии. Поэтому возникла национал-демократия, то есть то, что существует сегодня: режим патриотической демократии.

Но это поистине странный патриотизм. Он так же не имеет внутреннего центра тяжести, как и сама демократия, выступив, в сущности, лишь как предельно прагматизированный вариант самой же демократии. Внутри него - Пустота. Идеи нет. Есть некая остаточная советская цивилизация, зомбируемая через патриотическую фразеологию.

В экономической сфере "патриотизм" лишь зафиксировал перераспределение собственности.

В гносеологической сфере и в сфере мировых универсалистских сверхсмыслов (а они совершенно неизбежны для русского мироощущения!) "патриотизм" означал отказ от великих прозрений и великого горения в условиях приближающегося XXI века.

Исторически такой "патриотизм" стал антипатриотизмом. Он не породил нового народа. Он не решил фундаментальные проблемы русского бытия, не дал России выход за пределы ее странной истории. Он обрек Россию на повторение самой себя. Он подменил религиозные смыслы лживыми "национальными интересами".

Обреченность этого патриотизма сегодня очевидна. Великие идеологии рождали новые народы и новые патриотические идентитеты, всплески национальных чувств (величайший пример тому - коммунизм), но еще никогда ни один патриотизм в "чистом виде" не творил Историю. Это - патриотизм мертвечины.

Народ не создал себя, он предпочел довольствоваться обломками, оставленными ему коммунизмом. Он предпочел расти в этих обломках, как сорняк, стал червем собственного пространства, довольствуясь банальным "существованием" и "обустройством".

Поистине такой народ заслуживает оккупации, ибо, не создав своего идентитета, он будет теперь зависим от иных сущностей, которые нагрянут в Россию (уже нагрянули!) под видом "патриотов", вгрызаясь в нее изнутри, ведя между собой тайную эзотерическую войну.

Такой патриотизм неизбежно кончится Революцией. Я полагаю, что национальные смыслы, не выносящие самих себя, все-таки разразятся во взрыве Сверхсмыслов.

Наступит время радикалов и гностиков.

* * *

Итак, какая же идея "объединит" Россию?

Посмотрим на историю. Она всегда идет наперекосяк всяким "идеям".

Коммунизм начала века был, наверное, самой "ненациональной" идеей. Это была самая маргинальная идеология, основанная на классовых принципах. "Национального мира" в ней было мало. Но были ведь идеологии, претендующие на общенациональный консенсус: от монархического "Самодержавие, православие, народность" до кадетской! Парадокс, но именно патриотические идеологии меньше всего были рассчитаны на перспективу, и, напротив, маргинальные, тлеющие в радикальных элементах, идеологии в какой-то момент вспыхивали и поджигали общество и затем уже - через террор, гражданскую войну - реально объединяли нацию, или, точнее, реально создавали новую нацию, новую страну.

Или возьмите 80-е годы. Какая-такая "идея" вызревала в позднесоциалистическом обществе? Как бы определили ее тогда, проведи в то время Андропов или Горбачев дискуссию?

Назвали бы какой-нибудь "социализм с человеческим лицом". Или, напротив, "ужесточенный порядок" - это кому как. Но навряд ли: диссидентский антикоммунизм, "права человека", переход к западной свободной экономике. Никто об этом даже и не думал. Хотя именно эти идеи и стали дискурсом конца 80-х.

Беда всех споров о национальной идее в том, что такие дискуссии больше говорят о сумме обстоятельств сегодняшнего дня, спроецированных в будущее. Само будущее приходит внезапно и, пожалуй, в одинаковой степени оказывается и тривиальным, и фантасмагоричным. В конце концов, все, случившееся в 90-е, было заложено в 80-е. Но кто же думал, что будет именно так?

Национальная идея будущей России уже возникла. И это совсем не идея "обустройства" и не идея "накопления", как ошибочно полагают современные публицисты. (Как нам обустроить Россию. Как нам обустроить дверь в подъезде. Как нам обустроить мозги Солженицыну, пардон.)

Жизнь - не обустройство. История - не накопление. Территория - не "интеграция". Главным уже сегодня становится не Собственность, а Сословность. Россия стоит, по сути, у порога еще одной социальной революции, соизмеримой с той, которая произошла в конце 80-х - начале 90-х, когда было создано сословие сегодняшних "новых русских" (что это будет за Революция? Может быть, Аристократическая? Монархическая?).

Посмотрим на детей. Они не только "наше будущее", но часто еще и приговор настоящему. Определения "отцам" дают именно "дети". Любая "национальная идея" бывает по-настоящему видна только из будущего.

Дети конца 90-х не выбирают "Пепси". И Родину они, кстати, тоже не выбирают. Они играют в средневековые игры, рыцарей и королей. Они создают виртуальные версии жизни и играют в эту настоящую жизнь по интерактивным социальным законам.

Россия XXI столетия (столетия, которое фактически уже наступило) будет странной и непохожей на сегодняшнее "консервативное десятилетие". Не исключено, что это будет эра Нового Средневековья, населенная людьми, не похожими на нас ни внешне, ни внутренне.

Изменится не только общество, но, возможно, и сам человек. Сексуальная революция, которая для нас, поколений 70-80-х, была выходом, отдушиной, символом человеческого освобождения, для них, рожденных 90-ми, станет, скорее всего, чем-то другим. Мы стремились разрушить иерархии. Они - будут создавать новые. Секс породит "рабов" и "господ" - в самом, возможно, буквальном смысле слова. Произойдет колоссальная Реставрация традиционных форм жизни.

Будущее уже наступило. Новая идея уже носится в воздухе. Ее не видят даже те, кто дышит ею. Мы уже можем чувствовать "виртуальную пыль" Его. Вспомним, как начинался XX век: гарь, дым, паровозные гудки, полеты на аэропланах. Кому в голову могло прийти, что произойдет на самом деле? Что будет Первая мировая война, газы в траншеях, революция, нацизм, Вторая мировая?

Сегодня - "виртуальная реальность", "клонирование", разговоры о "летающих тарелках". Все пока безобидно и почти игрушечно.

Что будет завтра?

Обсуждения