Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

События | Периодика
Тема: Политэкономия / Политика / Экономические беседы < Вы здесь
Где деньги? Выпуск второй
Недоумение переходного периода

Дата публикации:  26 Июня 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Экономисты имеют наименьшее влияние на вопросы,
в которых достигли согласия и разбираются хорошо;
они наиболее влиятельны в том,
о чем знают мало и спорят наиболее яростно.

Алан Блайндер, Murphy's Law of Economic Policy.

Задачка. Системы первого типа работают в режиме А, примерно соответствуя теории, и довольно неплохо. Системы второго типа работают в режиме Б; испытываемые ими проблемы вызывают желание перевести их в режим А. Возникают два вопроса. Первый: переключить их в режим А сразу же или постепенно? Второй: какие специалисты должны руководить переключением, эксперты по А или по Б?

Интуиция подсказывает, что лучше подыскать управленцев, хорошо понимающих оба режима, и поручить им переключение. А они пусть и решат, быстро переключать или постепенно... Но где таких специалистов найти?

"Экономисты занимаются лишь тем, что объясняют, почему они ошибались раньше," - бросил мне как-то знакомый журналист. Спорить трудно хотя бы потому, что рутинные успехи экономистов проходят мимо общественного внимания, скромно занимая место в отчетах преуспевающих фирм и государств. Провалы же болезненно ощущаются миллионами людей и имеют широкую огласку.

Однако в адрес специалистов по транзитным экономикам данный упрек звучит вполне справедливо. Книга Джерарда Роланда (Transition and Economics, Gerard Roland, MIT Press, 2000) хорошо объясняет, почему.

Российская общественность знакома с практическими результатами деятельности экономистов по девяностым годам. Причем в основном, именно с работой "транзитников". Вряд ли стоит удивляться, что резкая оценка экстраполируется на всех экономистов вообще. Не собираюсь оправдывать здесь моих коллег; мяч на их половине, надеюсь, это десятилетие их сможет реабилитировать.

Немного истории

Transition как экономическая дисциплина объединяет проблемы по географическому, историческому и институциональному контексту. Общей методологии не имеет. Если речь идет об одном изучаемом феномене, повторяемость контекстов довольно редка. Если дело идет об конкретном государстве, повторяемость оказывается еще реже. Эмпирические работы выходят с существенным лагом. Спрос на многие стратегические рекомендации имеет одноразовый, ситуативный характер. До падения Берлинской Стены никакой теории экономики переходного периода не было. Ранние работы в этой области носили, в массе своей, словесный, описательный характер. Та часть теории, в которой западная экономическая школа была наиболее хорошо вооружена, касалась, прежде всего, макроэкономической стабилизации. Вот что пишет Роланд:

"Абсолютно не было теорий по таким критическим вопросам, как

- институционализация рынков, которые перед этим не существовали или были в зачаточном состоянии, особенно, рынков труда и капитала;

- ужесточение бюджетной политики и эффективная реструктуризация существующих предприятий;

- эффекты политических ограничений на общую стратегию реформ и на тактические вопросы;

- приватизация социалистических предприятий.

Интересно отметить, что, хотя практика показывает худшую эффективность госпредприятий в сравнении с эффективностью частных предприятий, хорошей теории, объясняющей это обстоятельство, не существовало."

Вряд ли будет большой ошибкой сказать, что в своих рекомендациях по политике реформ западные экономисты затыкали теоретические дыры идеологией.

Немного сюрпризов

Сюрпризов было много, но здесь удастся затронуть лишь часть.

Во-первых, сегодня признано, что в большинстве западных работ до 1989 года не предсказывается падение ВНП в результате ценовой либерализации. Вот их примерная логика, наивности которой в нынешние времена следует подивиться: коль скоро в социалистических экономиках наблюдался избыточный спрос, то и после либерализации рынок станет рынком покупателя, а не продавца. Поэтому предсказывалось лишь умеренное замедление экономического роста. Двузначное падение ВНП было совершенно неожиданным.

Более того, неожиданным было то, что страны Восточной Европы оправлялись после этого падения относительно быстро, а большинство стран бывшего Советского Союза скатилось после шока ценовой либерализации в долгосрочную депрессию - несмотря на близость стратегии реформ.

Наиболее естественное умозрительное объяснение этим различиям - степень задержки ценовой либерализации. Можно вспомнить, например, что в Восточной Европе либерализацию провели на год раньше, чем в России, и инфляция была, в основном, трехзначной; в России она была уже четырехзначной; на Украине цены были отпущены годом позже, что повлекло пятизначную инфляцию. Тем не менее, строгой теории, построенной на этом или ином объяснении, мне неизвестно.

"Ирония метода экономистов в том, что те постулируют рациональное преследование индивидуальных интересов в экономике, но не в политике" (Вейнгаст, The Political Foundations of Democracy and the Rule of Law). Пожалуй, именно этим объясняется слепота всех, кто пытался предсказать последствия приватизации. Для западной науки оказался сюрпризом переход большей части приватизируемой собственности в руки инсайдеров. Не меньшим сюрпризом явилось и то, что иностранные инвесторы при приватизации играли весьма незначительную роль. Наконец, лишь сейчас исследовательские работы начинают показывать, что приватизированные предприятия, особенно доставшиеся инсайдерам, работают не лучше, чем оставшиеся в общественной собственности.

А самым большим сюрпризом для economics of transition был и остается Китай. Осторожный градуализм китайского руководства, подвергавшейся непрерывной критике западных академических кругов, дал беспрецедентно длительный экономический рост: примерно 9% в среднем с 1978 года. Растерянность "шокотерапевтически" настроенных кругов была такова, что "шоковой терапией" стали называть примеры неудачной финансовой стабилизации. Доходило и до курьезов. Ушедший в отставку с поста вице-президента мирового банка Джозеф Стиглиц поставил российским реформаторам в пример горбачевский инкрементализм и попенял на неучет китайского опыта - при том, что огромное различие в китайской и российской специфике было хорошо известно и ему, и всем остальным.

Получается, от экономистов-"транзитников" - только вред? Нет, не только. Заслугой краха классических экономических методов в применении к переходному периоду следует считать нынешнее развитие теоретико-игрового моделирования социальных институтов.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие статьи по теме 'Политэкономия' (архив темы):
Олег Басов, Где деньги? /20.06/
Снова об инвестициях. Климат определяется способностью государства выплачивать внешний долг. Все прочее - литература (точнее, медийная "чернушка").
Дмитрий Карасев, Менялы /19.06/
Иисус прогнал менял из храма. Тогда - единственный раз за Свое земное существование - Иисус использовал силу. Но даже сила не помогла. История банковского дела.
Сергей Кирухин, Американские горки для маленького евро /07.06/
Европа может играть в "собственную валюту" сколько угодно, но пока что остается экономическим придатком Америки.
Сергей Ильин, Российские просторы как природный ресурс /04.06/
Чем может похвастать Россия, кроме балета и ракет? Своей обширностью. А обширность легко обращается в деньги: транспортные транзиты выгоднее торговли нефтью и лесом.
Кирилл Якимец, Сапоги и лапти /04.06/
Рэкет на торговых путях - солидная великорусская традиция. Со времен князя Олега основным нашим ресурсом было удачное географическое положение.
Олег Басов
Олег
БАСОВ
7kbytes@mail.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

архив темы:





Рассылка раздела 'Экономические беседы' на Subscribe.ru