Итоги Архиерейского собора неожиданно оказались политически острыми. Речь идет не о канонизации царской семьи, хотя сама канонизация имеет очевидно политический характер. Судя по некоторым сетевым публикациям, пустившим в оборот выражение "соборный олигарх", высших государственных чиновников весьма обеспокоило обращение Собора к президенту России с просьбой содействовать возвращению церковного имущества. Тревогу у чиновников вызывают и некоторые положения документа, названного "Основы социальной концепции Русской Православной Церкви".

Как порой говорят люди церковные, у Церкви есть одна новость: Христос воскрес. Так и социальная концепция сводится к одному принципу: "суббота для человека, а не человек для субботы" (Мк 26: 27). Документ, принятый Собором, этому принципу вполне соответствует. Концепция имеет свою структуру, но, по-моему глубокому убеждению, значимость отдельных разделов и их содержания не соответствует порядку их перечисления. Так, очевидно, что вопросы биоэтики, касающиеся права на жизнь и защиты этого права, проблемы семьи и сексуальной жизни значимы для большего числа людей, нежели отношения с государством.

И именно в этих главах наиболее полно проявилось понимание того, что суббота для человека, а не наоборот. Но о контрацепции и клонировании сказано уже достаточно. А вот на что пока не обратили внимания, так это на отношение Собора к тайне исповеди.

В этот вопрос вообще-то внести ничего нового нельзя. Не секрет, что в тоталитарный период русской истории тайна исповеди на практике грубо нарушалась. Однако сама Церковь по природе своей не может допускать ни малейшего изъятия, ни малейшего отступления от этого принципа. Это означало бы отказ от одного из церковных таинств, то есть разрушение не канонистики (которая изменчива), а догматики, малейший отход от которой делает Церковь чем-то другим.

Между тем Россия раньше других стран испытала на себе, что такое терроризм. Несколько поколений русских читает и перечитывает воспоминания Суворина о его разговоре с Достоевским. Федор Михайлович заметил, что страх перед общественным мнением способен остановить человека, которому стало известно о готовящемся террористическом акте, как сказали бы мы сейчас. Но несколько поколений русских убедились и на историческом, и на повседневном опыте, что в такой ситуации надо идти и доносить. Как бы неприятно ни звучало последнее слово, оно честнее, чем оставшиеся от тоталитарного новояза глаголы "сигнализировать", "информировать", "сообщать".

Но священник не может идти и доносить на человека, доверившегося ему на исповеди. Собор не побоялся рассмотреть и этот вопрос, кажущийся неразрешимым.

"Без исключений и при любых обстоятельствах свято сохраняя тайну исповеди, пастырь одновременно обязан предпринять все возможные усилия для того, чтобы преступный умысел не осуществился. В первую очередь это касается опасности человекоубийства, особенно массовых жертв, возможных в случае совершения террористического акта или исполнения преступного приказа во время войны. Помня об одинаковой ценности души потенциального преступника и намеченной им жертвы, священнослужитель должен призвать исповедуемого к истинному покаянию, то есть к отречению от злого намерения. Если этот призыв не возымеет действия, пастырь может, заботясь о сохранности тайны имени исповедовавшегося и других обстоятельств, способных открыть его личность, - предупредить тех, чьей жизни угрожает опасность".

Эта формулировка касается отношений меж Церковью, обществом и человеком, а государство выступает как потенциальный носитель террористического начала ("преступный приказ"). Таким образом, отношение к тайне исповеди, зафиксированное в документах Собора, вовсе не означает подчинения Церкви государству, тем более что в тех же документах признается право христианина на сопротивление власти. Христианин "должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения". Право на призыв к неповиновению Церковь также оставляет за собой.

Церковь также "должна указывать государству на недопустимость распространения убеждений или действий, ведущих к установлению всецелого контроля за жизнью личности, ее убеждениями и отношениями с другими людьми".

Даже эти, весьма скупые, цитаты из документов Собора позволяют заключить, что закончился не только тоталитарный, но и посттоталитарный период истории Русской Православной Церкви, опередившей в своем развитии и общество, и государство. Другими словами, Концепция - даже в качестве декларации о намерениях - это этап в формировании гражданского общества в России.

Церковь, не будучи общественным институтом, существует как общественный институт (не помню точно, чья эта формулировка, кого-то из русских богословов нынешнего столетия). И в качестве такого она в Концепции идентифицировала себя не относительно государства, а по другим признакам. Но позиция не государственная и не антигосударственная, а именно внегосударственная чужда и непонятна современному политическому сознанию. Особенно сознанию чиновничьему.

Как это вдруг - государство не точка отсчета? Мы ж привыкли: или - или. Причем на всех уровнях. Ведь во всех советских трудовых коллективах - от политбюро до столовой #7 - склочники, истерики и невротики считались более лояльными, нежели просто профессионалы, люди самостоятельные и самодостаточные.

А по поводу Церкви как "соборного олигарха" спорить не стоит. Олигарх так олигарх. Но только олигарх, стремящийся к "равноудаленности" по собственной инициативе, а не ждущий, когда это сделает государство.