Русский Журнал / Политика / События
www.russ.ru/politics/events/20001108_remizov.html

День общенациональной скуки
Михаил Ремизов

Дата публикации:  8 Ноября 2000

Между прочим, старожилы утверждают, что именно в эти осенние дни в нашей стране когда-то произошла революция... "Революция" - стершийся иероглиф, блуждающий свет погасших огней, времен, когда не все были согласны, что "худой мир лучше доброй войны". Теперь все согласны, у нас есть праздник согласия - и вопреки всему, вопреки минорной процессии ноябрьских туч, мы надеваем наш торжественный бело-сине-красный бант и умываемся бабьей слезой умиления.

Национальные праздники - это ритуал, посредством которого мы циклически повторяем историю, давая ей пребывать в нас как в настоящем. Это некая форма присутствия "большого времени" нации в "малом времени" людей. С праздниками "Новой России" дело обстоит иначе. Они, скорее, суть некая форма отсутствия, даже двойного отсутствия: отсутствия на работе, во-первых, и отсутствия всякого интереса к поводу этого первого отсутствия, во-вторых. Я совсем не хочу сказать, что праздники "Новой России" лишены всякого консолидирующего смысла. Напротив, в своем двойном отсутствии россияне делаются вполне едины. Я думаю, оно и есть глубочайший предмет того "Согласия" и истинная почва того "Примирения", которые мы отмечаем 7-го числа.

Консенсус по умолчанию

Времена действительно изменились. Раньше, чтобы выразить волю, мы шли брать Зимний и лет пять бились в судороге гражданской войны. Теперь мы нажимаем на кнопки, и согласие, по принципу зеркальной проекции, возникает по обе стороны голубого экрана. 7-го числа все, как обычно, включили телевизор, и праздничному, отсутствующе-безразличному согласию населения подмигнул его зеркальный близнец - своеобразный, но глубокий консенсус политического класса.

Этот факт можно оплакивать, можно им наслаждаться, но он налицо: наша политическая элита, вопреки всей карусели ее мелких амбиций и больших ставок, существует в режиме консенсуса. Ей есть что делить, но ей не о чем спорить. Политический класс не содержит в себе идейно-политической матрицы размежевания. Он аморфен и, значит, субстанциально един. Иными словами, его консенсус определен неким единодушием идеологической немоты, негативностью всестороннего отказа от ценностного размежевания позиций. Это консенсус по умолчанию, это зеркальный близнец нашего всенародного отсутствующе-безразличного согласия.

Зеркальные близнецы отражают друг друга, и не важно, кто кого отразил первым. Важно, что оба существуют лишь на правах отражения. Население, уставившись в ящики, смотрится в свою элиту, видит, что все одинаковое, все никакое и, значит, все равно. Отраженным светом голубого экрана бессмысленно мерцают зрачки, бессмысленные зрачки коллективного суверена. С другой стороны политический класс всматривается в эти зрачки, чтобы, в свою очередь, отразить бессмысленность их отраженного света. Конечно, голубые экраны работают только в одну сторону, и не вполне пригодны для обоюдного всматривания, но зато есть выборы, есть предвыборная демоскопия! Ее методы позволяют на обширных статистических массивах и на разные лады установить, что в принципе люди хотят одного и того же - порядка и безопасности, свободы и зрелищ (главным образом совокупно: как свободы зрелищ), немного просвещенного патриотизма, много докторской колбасы... Эту распыленную субстанцию желания политический класс впитывает, как губка, и фокусирует в своем взгляде - том мажорном взгляде, которым он любит смотреть на вас с городских билл-бордов, с облепившего каждый столб плаката. Не будьте мнительны: этот взгляд - без задней мысли. Он лишен затаенной ухмылки макиавеллиста, лишен двойного дна, вообще лишен дна - он плоский. Он отразил то, что вы от него ждали, и он обещал это вам. Не надо спрашивать, выполняется ли обещанное. Демократия - это обмен сигналами. И здесь все по-честному: вся сигнальная система политического класса в принципе исчерпывается однообразием предвыборных посулов и наказов (разве что переложенных на жаргонизмы партийных программ) и вполне изоморфна тем сигналам скуки и отчуждения, которые политический класс получает в порядке обратной связи.

Да, если поставить два зеркала, два отражения друг против друга, с обеих сторон не замедляет воцариться пустота. Можно назвать эту пустоту консенсусом. Я предпочту назвать ее деполитизацией. Разве не деполитизацию мы чтим в эти ноябрьские дни под псевдонимом Согласия?

Не подумайте, я совсем не выталкиваю согласие из области политического, я лишь настаиваю, что политическое согласие интенсивно. Между прочим, благодаря этому в нем всегда в унисон с неким "за" звучит некое "против".

Полковник

Итак, наш демократический процесс представляет собой порочный круг деполитизации. Отчуждение и замыкание в будничное (деполитизация) овладевает массой перед лицом политического ничтожества политического класса. Нивелирование и отказ от интенсивной осмысленности борьбы (деполитизация) овладевает политическим классом перед лицом аполитичности массы. Это, в своем роде, факт, но факты не говорят сами за себя, и всегда ведь можно возразить: да, деполитизация! Да, нам это нравится...

"Наш народ слишком политизирован", "депутаты слишком много занимаются политикой", "меньше политики, больше дела" - кто из нас не внимал, а то и не вторил им, этим маленьким истинам? Ручьи ходячей мудрости часто грязны, их воду надо отстаивать. Вот и мы первым делом должны вычесть из наших маленьких истин полубессознательные наросты всяческих пропитавших атмосферу благоглупостей, элиминировать отзвуки либеральных ли, марксистских, анархистских ли чаяний относительно преодоления политических отношений как порядков господства. Элиминировать затем, что нет задора и, главное, смысла ниспровергать их: история всегда сделает это изящней, насмешливей, беспощадней. За вычетом этой хилиастической утопии, в порах наших маленьких истин остается другая утопия - технократическая. Остается то почтенное ныне воззрение, согласно которому политика представляет собой род деятельности, либо просто тождественный управлению, либо вспомогательный, либо избыточный по отношению к нему.

Эта бюрократическая концепция политики - сегодня от нее нельзя отмахнуться, как от толстой осенней мухи. Эта концепция тем в большей степени заслуживает внимания, чем выше риск того, что она окажется преобладающей. И здесь налицо все предпосылки: по мере крушения шумливой демократии спектакля, которая царила у нас до последних пор и которая, безусловно, претендовала на то, чтобы производить впечатление политической борьбы (см. мою статью в РЖ: "Апология власти: Пролог"), - по мере того, как эта система симуляции, по отвратительному недоразумению называвшаяся политикой, дискредитирует себя и уходит в прошлое, именно бюрократическая концепция становится естественным претендентом на заполнение возникающих пустот. После расточительной травестии спектакля возникает естественное желание просто и без лишних слов "заняться делом".

Без лишних слов - да! - делом - да! - но может ли это быть "просто"? "Просто" не в смысле "легко" - в любом случае ясно, что это будет нелегко - а в ином смысле: эдак ненавязчиво, без шума, "технократически". Просто заняться делом можно тогда лишь, когда дело уже состоялось, когда "вот оно", просто приди и займись им. Таково ли оно теперь, государственное дело России?

Да, бюрократическое мышление специфично именно тем, что вступает в свои права лишь в нормальной, конституированной, рамочно очерченной ситуации. Решать проблемы внутри ситуации может быть "делом техники" и, стало быть, делом технократов. Но "создавать и гарантировать ситуацию как целое в ее тотальности" (Карл Шмитт) - дело политики, в узком смысле - миссия суверена. Чиновник не понимает этого, верховная власть для него является просто высшей управленческой инстанцией, и политика запредельна исповедуемой им тактике жизни: по словам Манхейма, "чиновник отождествляет позитивный порядок, предписанный конкретным законом, с порядком как таковым и не понимает того, что любой рационализированный порядок есть не что иное, как особый вид порядка, компромисс между метарациональными борющимися в данном социальном пространстве силами"1.

Политика живет в трещинах, разломах, промежутках институциональной рутинности управления. В своем существе политика внерутинна и необыденна. Кстати, через категорию "неповседневности" Вебер пояснял существо харизмы. Политика харизматична, а не бюрократична.

Ловлю себя на мысли: а что если постановка вопроса о существе политики спекулятивна, умозрительна и, значит, не политична? Досадное подозрение... Но нет, это было бы так, веди я речь об универсалиях, о каких-либо образцах, которым сущее по идее должно подражать. Тогда разговор о подлинной политике свелся бы к ригористической позе идеалиста, проповедующего некоему существованию, что оно должно отвечать своему понятию √ не ясно кем и на каких правах установленному. Это и впрямь в высшей степени не политично. Я же, со своей стороны, подразумеваю нечто обратное и хотел бы иметь в виду не столько "подлинные смыслы слов", сколько структуры той фактичности, к которой они относимы, - поскольку эта фактичность может переживаться непосредственно, поскольку она вообще может переживаться. И вопрос о настоящей политике - он обращает нас не к миру идей, а к неустранимой действительности некоторого рода ситуаций - ситуаций, требующих политической реакции, нетривиальных ситуаций, в которых контраст политического и неполитического образов действия приобретает остроту и недвусмысленность. Умный и желчный Доносо Кортес говорил, что либерализм - то есть неполитический образ мысли и поведения - существует лишь в тот краткий момент, когда на вопрос: "Христос или Варрава?" - можно ответить учреждением комиссии по расследованию...

Коль скоро возникает политическая ситуация, то есть обыденная ситуация становится чрезвычайной, тому же чиновнику достаточно всего лишь оставаться чиновником, чтобы провести эту межу - чтобы доказать, что политика не бюрократична.

Предположим безумное - например, в полку Ракетных войск стратегического назначения отключают электричество за неуплату долгов. Что делать полковнику? Полковник становится истцом, идет по инстанциям, в суд искать правды? Ждет дня слушаний, подает кассацию, апелляцию? Примерно так должно вести себя нормальное "юридическое лицо"; и так должен вести себя чиновник; наконец, именно так должно вести себя в правовом государстве с его процедурной гарантией справедливости, с его ригоризмом: закон любой ценой. Даже ценой РВСН. Вы думаете, наш полковник с этим согласен?.. Я думаю, народ, чьим первым (документированным) опытом теоретической мысли стало "Слово о законе и благодати", - этот народ отвечает на такие вопросы, не дожидаясь вопросительных знаков. Этот народ - изнутри! - прикажет полковнику взять под контроль электрическую подстанцию и удерживать столько, сколько это будет необходимо. А полковник - безусловно, от себя лично - прикажет это полковому спецназу.

Такие ситуации обнажают бытие политического и удостоверяют бытие политиков, подобно тому, как "пограничная ситуация" обнаруживает "экзистенцию"... Наш полковник поступил политически. Ситуация вышла за рамки институциональной, нормативной регламентации (соблюдение правовой процедуры иска было существенным образом бессмысленно), то есть перестала быть нормальной. Он принял метаправовое решение, решение о праве, о том, что он имеет право, он принял это решение от себя лично и использовал власть для его исполнения.

Кстати, вам не кажется - в самом звании ("полковник"...) есть некая многообещающая двойственность. Есть нечто такое, что, вынуждая быть чиновником, все же оставляет шанс и даже иррациональным образом располагает к большему - идти на риск, делать политический выбор: выбор в пользу политики.

Политический экзистенциализм

Я не могу не согласиться с Сергеем Земляным в том, что сегодняшний день России является именно "пограничной ситуацией". Я добавил бы к этому, что наше историческое положение не только в целом погранично - оно складывается из множества локальных точек чрезвычайности, оно кишит и вызревает чрезвычайными ситуациями, которые обещают во все большей степени определять облик грядущего. И это значит: политика, политика, превосходящая повседневный смысл управления, является в равной степени историософской и тактической необходимостью.

Если смотреть исторически, то пограничность нашей ситуации означает необходимость, освободившись от коросты обыденности и от всякого старого тряпья, ощутить, стоя на грани, непреложность своего существования, с тем чтобы выбрать себя, изобрести себя, спроектировать себя - себя, то есть Россию, - заново.

Если смотреть операционально, тактически, то чрезвычайность наших ситуаций означает необходимость сильных, креативных, рисковых, спорных, ценностных и метаправовых решений.

Наша способность к политическому ответу на вызовы чрезвычайности является именно вопросом жизнеспособности. "Пограничная ситуация" - в своем роде тест на то, не являемся ли мы, часом, ходячими мертвецами, и вся ее соль вполне явствует из слов Ортеги-и-Гассета: "Наша проблема, - говорил он испанцам, - не в том, чтобы жить соблюдая порядок, она прежде всего в том, чтобы жить". "Жить, - продолжал он, - то есть очень серьезно, осознанно заниматься жизнью..."2

Любопытно: "политика" в сделанном мной наброске оказалась сродни экзистенциалистской "подлинности существования". Той непреложной, необыденной действительности себя, которая открывается нам в "пограничных ситуациях" - вблизи смерти, войны, в тошноте тоски, в темноте ужаса... Этот опыт выхода из границ повседневного (на экзистенциалистском языке - "опыт ничто") равным образом необходим народу и человеку, потому что тот и другой отчуждены от себя в рутине, потеряны в пустоте буден и забыты в пустоте государственных праздников.

"Подъем, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме - вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды встает вопрос "зачем?". Все начинается с этой окрашенной недоумением скуки. "Начинается" - вот что важно"3, - в этом фрагменте Камю говорит о начале пробуждения отчужденного человека.

Вы слышали?.. Оно может начаться даже со скуки!

Примечания:



Вернуться1
Манхейм Карл. Идеология и утопия. // Манхейм Карл. Диагноз нашего времени. - М., 1994.



Вернуться2
Ортега-и-Гассет. Старая и новая политика. // Полис. 1992. #3.



Вернуться3
Камю Альбер. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде. // Сумерки богов. - М., 1989.