"Призывы", которые обращают к Европе интеллектуалы Америки, не могут оставить нас равнодушными. Совершенно справедливо, что речь в данном случае идет о наших общих интересах. Нетрудно также заметить, что у всех описанных выше текстов, несмотря на различные политические позиции их авторов, есть нечто общее. Остается понять, не заложены ли в этих статьях некие внутренние противоречия и не подменяют ли их авторы реальную Европу Европой воображаемой.

Примечательна позиция, которую эти интеллектуалы занимают по отношению к новому делению мира на два лагеря, сделавшемуся очевидным после окончания холодной войны. Если одни требуют от нас стать наконец единым "Западом", другие просят, чтобы мы отказались от псевдоединства западного мира и провели четкую грань между западным образом жизни на американский манер и европейской идентичностью (хотя бы для того, чтобы заставить Америку уделять большее внимание "европейской" составляющей ее идентичности). Наконец, третьи видят в Европе потенциальную посредницу в великих переговорах, которые рано или поздно нужно будет начать, - переговорах между американской империей и настоящими "другими": народами и культурами Юга и Востока, Средиземноморья и третьего мира. Все эти - весьма существенные - разногласия находят свой отзвук и у нас, в Европе.

Еще любопытнее разная тональность, в которой формулируются эти американские призывы к Европе: одни требуют или просят восстановить равновесие или создать противовес американской мощи, другие просят или требуют сыграть посредническую роль в том "столкновении цивилизаций", к которому, судя по всему, с недавних пор неотвратимо движется Америка. В основе первой формулировки лежит "стратегическая" логика соотношения сил, которая ставит во главу угла соотношение военных потенциалов и способы их использования. Если требования, сформулированные таким образом, адресуются Европе, а не России, Японии или Китаю, то, по всей вероятности, это объясняется определенным "переносом", "трансфером" с Америки на Европу, который осуществляют творцы подобных формулировок: они надеются обрести в Европе то идеальное сочетание силы и права, которое раньше находили в Америке и от которого, по их мнению, Америка теперь отступает. В основе второй формулировки лежит логика моральных и социальных влияний, которая не полностью пренебрегает фактором материальной мощи, но отводит ему подчиненную роль на фоне более общего процесса культурных трансформаций. В данном случае тот факт, что в военном отношении Европе очень далеко до Америки, не представляется непоправимой бедой; вопрос в том, чтобы понять, способна ли Европа предложить миру ту альтернативу, в которой он так нуждается. Сторонники этих двух концепций понимают "многосторонность" по-разному. Если первая допускает столкновение между двумя противоположными "изоляционизмами" (вроде того, в котором - более или менее обоснованно - обвиняли нынешнее немецкое правительство, которое в связи с предвыборной кампанией заранее объявило о своем отказе от участия в военных действиях в Ираке), то вторая исходит из того, что в наши дни сама мысль об изоляции является анахронизмом применительно не только к союзникам, но даже и к противникам: реальностью стало не только "право вмешательства", но и "факт вмешательства" или взаимопроникновения, наше же дело - готовить для него почву и искать способы наиболее эффективного использования его последствий.

Любопытно прислушаться к официальным европейским "ответам" на эти американские призывы (в том случае, если ответы эти были даны). Я имею в виду прежде всего заявления еврокомиссара Криса Паттена. Но еще любопытнее присмотреться к тому, каким образом эти призывы были немедленно оспорены в самой Америке. Самым показательным в этом отношении кажется мне статья, опубликованная в номере за июнь/июль 2002 года в журнале "Policy Review" экспертом Carnegi Endowment for International Peace Робертом Каганом. В статье этой, вызвавшей бурные отклики в прессе по обе стороны Атлантического океана, Каган, критикуя европейцев, исповедующих именно те взгляды, каких требуют от них американские либералы, пишет, что "европейцы полагают, будто способны выйти за пределы мира, строящегося на военной мощи, и построить мир, управляемый исключительно законами и правилами, переговорами и транснациональным сотрудничеством". Мысленно Европа уже пребывает в "постмодерновом раю", где осуществилась кантовская мечта о "вечном мире". Напротив, "Соединенные Штаты продолжают барахтаться в грязи истории, навязывать свое влияние с помощью силы тому гоббсовскому миру, где все воюют против всех, миру, где ни на какие международные правила положиться невозможно, а безопасность и установление либерального порядка зависят исключительно от военной мощи". В чем источник европейского нежелания использовать силу для улаживания международных конфликтов? По мнению Кагана, дело тут вовсе не в особой европейской идентичности, ибо в прошлые века, в эпоху главенства Европы над миром, сами европейцы в сходных случаях неоднократно прибегали к силе; дело тут исключительно в том, что Европа ослабела и для проведения политики силы у нее просто-напросто не хватает возможностей. В каком-то смысле Европа и Америка обменялись политическими "культурами": европейцы сжились с вильсоновской мечтой о более справедливом мире и уверовали в то, что их миссия - "цивилизовать земной шар", положив конец войнам и Machtpolitik [политике силы. - нем.], последствия которой они ощутили на собственной шкуре. Единственное, чего европейцы не учитывают, - это того факта, что их нравственный пацифизм невозможен без существования американской военной мощи. "Йошка Фишер и прочие вынуждены были признать, что новая Европа смогла родиться только благодаря Соединенным Штатам, благодаря их участию во Второй мировой войне на стороне антигитлеровской коалиции и их роли в холодной войне; именно все это сделало возможным решение немецкой проблемы. Даже сегодня отказ европейцев от политики силы возможен только на фоне намерения американцев использовать силу во всем мире против тех, кто, в отличие от европейцев, не перестал в нее верить". Европейцы могут позволить себе следовать Канту, потому что американцы испокон веков были последователями Гоббса... "Большинство европейцев не отдают себе отчета в том, что они получили возможность жить в постисторическом измерении только потому, что Соединенные Штаты в этом измерении жить не стали". Отсюда сегодняшняя "траектория отношений" между европейцами и американцами: формально эти отношения остаются союзническими, но европейцы видят в американцах опасных извергов, а американцы в европейцах - зануд и потенциальных предателей. Сказав все это, Роберт Каган задает вопрос: что же лучше в этой ситуации - смириться с тем, что разрыв неизбежен, или попытаться перебросить мост через культурную пропасть? Из его статьи можно без труда сделать вывод, что, по его мнению, "европейская" точка зрения, основывающаяся на "религии права", одновременно бессильна ("Европа - а сколько у нее дивизий?" - как бы спрашивает Каган, перефразируя знаменитый вопрос Сталина насчет папы римского), нелегитимна (европейцы выдают нужду за добродетель, исторический регресс за моральный прогресс или пытаются превратить реальную слабость в выдуманную силу) и, главное, саморазрушительна (Европа пилит сук, на котором сидит, - она уменьшает способы защиты "западных демократий" от остальных стран мира, которые в большинстве своем желают их гибели). Если американцы, по мнению некоторых, стали "слишком сильны", то европейцы, говорит Каган, к величайшему сожалению, сильны "недостаточно".

Особого внимания здесь требуют два вопроса: вопрос о европейской "силе" (в определенном смысле Европа не более, а менее сильна, чем некоторые национальные государства, входящие в ее состав; возможно также, что сила ее менее эффективна, и те, кто выступает за ее "усиление", за ее "интеграцию", стремятся исправить такое положение дел) и вопрос о "политических способностях" Европы в современном мире, и в частности - о ее способности улаживать конфликты (как "традиционные", так и "новые", или, если угодно, "постмодерные") и, следовательно, о том, что вообще такое политика, с мерками которой мы подходим к оценке политики европейской.

На этот счет у меня есть двойной ответ: в каком-то смысле можно согласиться с тем, что Европа не существует как политический субъект, иначе говоря, как субъект политической мощи, и в этом смысле те, кто адресует к ней просьбы оказать давление, повлиять на ход вещей, "стать противовесом", пребывают во власти иллюзий. Вопрос, однако, в том, чтобы понять, в какую сторону должны эволюционировать самое понятие мощи, силы.

Не подлежит сомнению, что политические способности Европы - условие ее существования как независимой силы - в определенном смысле ниже всякой критики. Экономический "вес" мало что значит, особенно в условиях глобазирующейся экономики: хотя Европа обзавелась единой европейской валютой, событие это готовилось, вызревало так долго, что не может считаться результатом стратегической "воли" или, если угодно, независимой экономической и, следовательно, социальной политики. Если вспомнить недавнюю дискуссию в Организации Объединенных Наций по поводу того, имеют ли Соединенные Штаты право начать превентивную войну против Ирака или же все-таки необходимо следовать установленной международной процедуре и предоставить иракскому режиму хотя бы теоретическую возможность доказать свою добрую волю, то станет совершенно ясно, что "противовесом" американской мощи послужила в данном случае отнюдь не "Европа". Роль этого противовеса сыграл временный и весьма хрупкий альянс нескольких стран, которые стремятся избежать "маргинализации" собственной роли в мировой политике: Франции, Германии, России, Китая, Мексики; заметим, что эти страны представляют собой отнюдь не всю Европу; с другой стороны, некоторые из них вообще не являются европейскими. Следует также заметить, что большую роль в заключении этого компромисса сыграли и определенные конфликты интересов внутри самой Америки.

Те, кто отказывает Европе в независимой политической мощи, ссылаются (и аргумент этот очень силен) на неспособность Европы решить свои собственные проблемы или проблемы соседних стран, напрямую затрагивающие европейские интересы, без "помощи" американцев. Реальная ситуация полностью противоположна той, о какой мечтают и на какую рассчитывают либералы. Примеров, причем примеров совсем свежих, здесь множество, и список их открыт. Европа не способна решить ирландскую проблему (конфликт, в который втянуты две старейшие европейские нации и их "диаспоры"). Европа не смогла помешать гражданской войне в экс-Югославии - войне, в ходе которой были совершены преступления против человечества, каких земной шар не видел со времен нацизма; европейцы не сумели ни обеспечить нациям, втянутым в конфликт, возможности развития и сосуществования в рамках Европы (к которой они принадлежат испокон веков), ни осуществить эффективное военное вмешательство (такое вмешательство было осуществлено лишь силами НАТО, в котором главную скрипку играют Соединенные Штаты; впрочем, и формы, и результаты его далеко не бесспорны). Американцы имеют все основания ссылаться на опыт двух мировых войн, в ходе которых их высадка в Европе клала конец зверствам (хотя при этом они склонны умалять роль Советского Союза в борьбе против нацизма). Лейтмотивом истории ХХ и, судя по всему, начала XX╡ века является не европейское посредничество в конфликтах, в которых принимает участие Америка, но скорее американское посредничество в конфликтах, которых раздирают Европу и свидетельствуют о ее неспособности претворить историческую и нравственную идентичность, которой она так гордится, в политические решения.

То же самое можно сказать и об отношении Европы к насилию, творимому на ее "границах", в странах, с которыми она связана общим прошлым, с которыми ее роднят общие интересы в настоящем и от ситуации в которых зависит ее будущее: Алжире, Палестине/Израиле, Чечне... Политика европейцев в этих странах - не что иное, как долгая цепь коллективных капитуляций. Исторические и географические условия в каждом из этих случаев различны; порой речь идет о наследстве колониальной эпохи, порой - о внутренних этнических и религиозных противоречиях, но всякий раз можно констатировать, что к возникновению этих "неразрешимых" конфликтов в той или иной мере причастна Европа и урегулировать их без ее вмешательства невозможно, усугубление же их угрожает гражданскому миру в ее собственных пределах и незапятнанности ее репутации. Между тем история учит нас, что политическая общность ("Государство" в самом общем смысле слова) не может существовать без некоей "Идеи", которая поставила бы все ее материальные силы на службу какой-то общей цели. Если такая цель, как новая колонизация мира, всерьез рассматриваться не может (во-первых, потому, что дважды в одну реку войти нельзя, а во-вторых, потому, что за осуществление подобного проекта пришлось бы заплатить непомерно высокую цену), если невозможно и осуществление новых "революционных преобразований", прикрываемых мессианскими лозунгами сотворения "нового человека" по христианской или коммунистической модели, значит, Европе придется облагораживать, "цивилизовывать" свои собственные страны; в противном случае она сама разрушит моральные основания собственной эволюции. Оставляя чеченцев на произвол постсоветской России, которая ведет против них войну не на жизнь, а на смерть, европейцы не только лишний раз проявляют трусливую беспомощность перед лицом геноцида, они одновременно лишают Россию права именоваться европейской страной (и поднять на деле, а не только на словах, "железный занавес"). Европейцы как бы говорят: если русские не претендуют на вхождение в Европейский союз, они могут делать, что хотят... Пассивно наблюдая за результатами солидарных действий Америки и Израиля на Ближнем Востоке и не противопоставляя им ничего, кроме оглашаемых время от времени заявлений о необходимости исполнять резолюции Организации Объединенных наций и финансирования ряда гуманитарных миссий, не способных ни защитить палестинцев от преследований, ни положить конец палестинскому терроризму, европейцы создают благодатную почву для роста антисемитизма (одновременно и антиеврейского, и антиарабского) и на своей территории, и во всем мире. Сочетая снисходительность по отношению к военной диктатуре в Алжире и в некоторых других полицейских государствах Северной Африки с расовой и религиозной дискриминацией иммигрантов из Северной Африки в своих собственных пределах, европейцы обрекают на полную неудачу проект создания "Евросредиземноморья".

Нет ли, однако, возможности иначе взглянуть на все эти проблемы, приняв в расчет глобализацию и порождаемые ею альтернативы? Не подлежит сомнению, что культурные противоречия и конфликты интересов, раздирающие сегодня весь мир, не обошли стороной и Европу; более того, они могут принять в ней гораздо более острую форму. Между тем, общих символов, с которыми европейцы могли бы себя идентифицировать и которые позволили бы нейтрализовать или вытеснить эти противоречия, у Европы в настоящее время не существует. Сходным образом не подлежит сомнению, что Европа не отделена ни от Америки, ни от Евразии, ни от Ближнего Востока глухой стеной; более того, некоторые страны в силу причин исторического и демографического характера представляют собой естественные "переходные" зоны, которые было бы совершенно бесполезно пытаться расположить по ту или иную сторону "границы цивилизаций": это касается не только Украины, Турции или Балканских стран, но также и Великобритании. Наконец, не подлежит сомнению, что у Европы нет возможностей для создания единого континентального пространства, Grossraum ("большое пространство") и навязывания всему Старому свету некоей программы, которая сыграла бы ту же роль, какую "доктрина Монро" сыграла для света Нового; хотя сегодня некоторые политики и мечтают о возрождении этого геостратегического понятия, изобретенного некогда Карлом Шмиттом для оправдания немецкого экспансионизма, и о его новом использовании в демократическом контексте, мечты эти остаются мечтами. Все это верно, но все это может быть истолковано в совершенно противоположном смысле.

Если у Европы нет идентичности, которая могла бы быть противопоставлена идентичностям других политических и географических образований, то это объясняется именно отсутствием абсолютных границ между исторически сложившимся и наделенным особой культурой европейским пространством и пространствами, с ним соседствующими. А если у Европы нет границ, то это объясняется тем обстоятельством, что Европа сама представляет собой границу ("a Borderland", как назвал свою прекрасную книгу о берегах Босфора Скотт Малькомсон; впрочем, это же выражение вполне подошло бы и для книги Клаудио Магриса о Дунае), или, точнее, напластование, нагромождение границ и исторических и культурных традиций всего мира (или, по крайней мере, большей их части), которые все находят отражение в ее собственном бытии. Писатели описывали это положение Европы с помощью длинного ряда метафор, именуя ее "парапетом", "мысом" и проч.

Итак, дело не в границах, которые имеются у Европы (их с каждым годом будет становиться все меньше), а в том, что сама Европа является границей; отсюда - необходимость полного пересмотра таких понятий, как "стратегия", "сила", "действие", "субъективность" (или "идентичность"), необходимость поставить на первое место не идентичность, а действие и выйти за пределы порочного круга, в рамках которого предполагается наличие некоего независимого субъекта, обладающей определенной силой и замышляющего и осуществляющего определенную стратегию. На самом деле мы нуждаемся совсем в другом - в том, чтобы были изменены формы оценки, использования и институционализации соотношения сил на мировом уровне.