Выход в свет коллективной монографии "Базовые ценности россиян: социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы" подводит итог масштабному комплексному исследованию, проведенному в рамках проекта "Томская инициатива". (Ранее предварительные итоги социологического исследования ценностных ориентаций и поведенческих установок жителей Томской области были вынесены на обсуждение на сайте). Из обширных материалов сборника (448 стр.) хотелось бы, прежде всего, обратить внимание на высокопрофессиональное исследование Леонтия Бызова, посвященное проблеме социокультурной трансформации российского общества и перспективам формирования неоконсервативной субъектности. Нельзя также не отметить яркую работу Татьяны Соловей на более чем актуальную тему "Русские мифы в современном контексте".

Вместе с тем эта книга дает весомый повод обсудить ряд общих (рамочных) проблем взаимодействия исследователя с массовым сознанием. Тут следует дать критический анализ не столько научного инструментария, сколько методологии исследования, а именно: оценить адекватность взаимных стратегий коммуникации исследователя и массы. Попытаемся сформулировать свое мнение о взаимодействии исследователя с массовым сознанием: можно ли говорить о поисках идеологии для электората или, на самом деле, речь идет о выборе интеллектуалом так называемых жизненных стратегий для масс.

Опубликованные итоги исследования соответствуют контексту заявленного амбициозного проекта: "идеология с исследовательских позиций". Или, как было удачно сформулировано в заглавии критической статьи Михаила Ремизова, - "К идеологии через социологию". На первый взгляд подход социологов выглядит весьма солидно с точки зрения здравого смысла: "Опросим людей совершенно различных социальных групп на предмет их базовых жизненных ценностей, мировоззренческих установок. И ничего выдумывать не станем". Или, переводя этот позыв на язык науки, получим парадигму исследования. "Если изучить систему ценностей россиян - представителей различных слоев населения и выделить некие общие ценности, то именно они могут стать основой для преодоления линий разлома... существующих в современном российском обществе". Эти программные строки как раз взяты из документов проекта "Томская инициатива".

Исходное положение исследования состояло в том, что современное российское общество находится в состоянии идеологической раздробленности, а все ранее предлагавшиеся варианты социальной консолидации предполагают лишь привнесение идеологических установок извне. Сразу отметим, что исследование, заявленное как социологическое, носит ярко выраженную идеологическую направленность, поскольку тут возникает вопрос, а насколько сама социология идеологически нейтральна? Как отмечает Ремизов, дело не в ангажированности социологов, дело в ангажированности самой науки, или, по словам Турена: "социология - это идеология модерна".

Гипотеза исследования постулировала, что большие социальные группы, обладающие собственными стереотипами поведения, т.е. собственным "социокультурным кодом", формируются в современном российском обществе самопроизвольно. (Как тут не вспомнить товарища Лепешинскую, увлеченно показывающую академикам - соседям по даче признаки самозарождения жизни в бочке с дождевой водой). Обоснование такой позиции лежит в таком же позитивистском русле работ, но уже по культурной антропологии. Где индивид первоначально рассматривался как некий информант, рассказывающий о своих ценностях, но тем самым информирующий и о групповых ценностях (например, Маргарет Мид). Это считалось шагом вперед, поскольку до этого представители культурной антропологии при изучении ценностей даже не обращались в исследованиях к людям, а доверяли традиционным этнографическим источникам. Это сразу придавало исследованиям привкус объективности.

Ряд социологов (например, Т.Парсонс) открыто считали возможным давать описание ценностей групп общества, опираясь только на свое собственное их понимание. В этом подходе воспроизводилась описанная выше позиция антропологов, только здесь информантами являлись сами исследователи. Они искренно полагали, что они в рамках "единой культуры" общества фактически представляют репрезентативную выборку для выводов о ценностях этого общества. Но в представленном проекте, "после осознания важности реального положения в ценностной сфере", в социологических работах использовались более изощренные техники измерения: опросники с готовым списком ценностей и производные этой техники, претендующие на выявление "логической связи ценностей и других конструктов испытуемого".

Существенный методический недостаток этих работ замечается даже авторами проекта. "Отбор базовых ценностей для включения в опросник велся, как правило, без четко выраженных критериев отбора и тем более без проведения специальных процедур". Авторы считают, что безосновательное отсутствие в списке ряда важнейших базовых ценностей изменяет удельный вес оставшихся ценностей. Это, в свою очередь, исключает возможность анализа всей системы базовых ценностей и ее динамики в массовом сознании.

Проектанты пытались избежать неполноты исходного списка базовых ценностей, которая, по их мнению, маскирует реальные предпочтения и заметно ограничивает интерпретацию полученных данных. Для этого предлагалась специально разработанная сложная методика. Испытуемым (40 человек с распределенными данными по полу, возрасту и образованию, в целях объективности) предлагалось разложить слова из большого списка по группам, которые, по их мнению, близки друг другу по смыслу. Задание это сложное, и, по наблюдениям экспериментаторов, требовало для выполнения около часа работы подопытного. "У человека, боящегося ошибиться или обладающего стилем дробной дифференциации, а также у пожилых испытуемых задание может потребовать и два часа." В результате опытов на людях путем объективистских манипуляций с номерами группы, "кодом вхождения набора ценностей" и прочими столбцами получалась таблица ценностей и "антиценностей", выстроившихся по ранжиру как бы "самопроизвольно".

Известно, что в русском языке насчитывается около 500 тысяч слов, но наиболее употребительных - от 2000 до 2500, даже в словаре Пушкина было всего 21197. Оказывается, что 100 наиболее часто встречающихся слов составляют 20% устной и письменной речи. 1500-2000 слов - это уже 85%. У выпускника средней школы словарный запас составляет от 1500 до 4000 слов, у человека с высшим образованием - до 8000 слов. А вот методики опросов, некритически заимствованные из англоязычной литературы, апеллируют к другому частотному словарю, где 500 английских слов - это уже 70% литературного языка. Как видите, русский и английский языки совсем разные уже по величине словаря, и выборки слов имеют различный статистический вес. Не говоря уже о смысловой нагрузке и мыслительной рамке, заключенной в грамматиках языка. (Попробуйте, например, быстро перевести на английский знаменитую фразу Аркадия Семенова "Никакой нерусский не любит небыстрой езды!")

Спрашивается, ведется ли этими подопытными людьми внутренний монолог в терминах приведенной в книге таблицы? И куда пропала фундаментальная оппозиция "жизнь/смерть"? Возникает еще более важный вопрос: откуда берутся сами слова, которые и следует разложить из большого списка по группам? Скажите, а безосновательное присутствие в списке ряда важнейших базовых ценностей разве не изменяет удельный вес оставшихся ценностей, разве это позволяет отнестись к ним, как "к отражающим реальные ценностные приоритеты массового сознания"?

Отбирая эти пары, авторы исходили из того, что решающей инстанцией в отборе мотивов поведения являются ценности, нормы и установки, благодаря которым осуществляется связь индивида с обществом, личностью и культурой. Это некая попытка выйти из примитивного бихевиористского подхода, где деятельность есть просто реакция на окружающую действительность, и она мотивируется просто, как у собаки Павлова. Как сказал один из авторов, "мы все-таки исходим из того, что деятельность мотивируется более высокой инстанцией, которая представляет собой определенные ценностные установки, нормы и т.д."

Однако недостатки в методологии этого исследования сразу определили его нелогичность и даже тавтологичность. Сначала экспериментаторы спрашивали: "Как вы считаете, что важнее - личная свобода или интересы государства?" А дальше у испытуемых домогаются: "Что для вас важнее - успех или родина?" Здесь критические замечания более чем уместны. Тем более, что заявленная перспектива проекта выглядит поистине колоссальной. По мнению проектировщиков, в результате серии подобных исследований, проведенных в федеральном (не менее!) масштабе, представляется возможным выделить некую интегративную идеологическую рамку, которая впоследствии может стать основой консолидации российского общества. (Нечто в духе изысканий И.Чубайса, по результатам контент-анализа русской литературы изыскавшего "объективную" русскую идею или, по крайней мере, культурный код русских). ("Разгаданная Россия")

Итак, основной тезис исследования сводится к тому, что сейчас у нас нет общей идеологии. Однако попытка исследовать по разным срезам ценностные установки населения позволит выявить группы с разными социокультурными кодами и выявить некую область пересечения разных групп - область общих ценностей. И эта область общих ценностей станет базой общей идеологии. Такая модель построения идеологии кажется более чем спорной. Ведь еще Дюркгейм считал, что если исследовать теоретические основы общества, то эти теоретические основы могут стать для общества политическими ориентирами. Сейчас уже новая волна такой "социологической наивности" связана с прикладными методами, которые, если позитивистски исследовать ценностные ориентации, и помогут нам создать единственно верную идеологию!

Обсуждение результатов проекта уже происходило в рамках семинара Горбачев-фонда "Базовые ценности и социальные установки: проблемы взаимодействия", состоявшемся 18 октября 2001 года. Там был высказан ряд интересных замечаний к авторам, и нет нужды их повторять. Однако так и осталась в тени основная проблема, которая логически предшествует проведению социологического исследования, - это определение культурных постулатов. Какие же культурные модели субъектности гипотетически принимаются как основные для России?

Представленный на семинаре исследовательский результат как раз наглядно иллюстрирует тезис, что "социология - это идеология модерна". Поиск "новой субъектности", то есть определение силы, которая способна выступить субъектом развития и трансформации общества, предполагалось осуществить путем выделения среди респондентов группы людей с "активистской" жизненной установкой. Основанием деления на "активных" и "пассивных" послужили восемь "дихотомических пар". Идеологический смысл разделения на пары "чистых и нечистых" сразу бросается в глаза. "Приоритет личных интересов - ограничение личных интересов", "приоритет свободы - ограничение свободы", "ориентация на собственное благополучие - подчинение общей цели", "ориентация на успех - ориентация на нравственные ценности".

К таким исследованиям, а тем более к их результатам надо подходить с осторожностью. Как привел на семинаре в качестве парадоксального примера все тот же Ремизов, ведь по этим дихотомическим шкалам какой-нибудь Бен Ладен легко мог бы быть причислен к когорте "социально-пассивных" граждан. Что там виртуальный Усама, да и один из реальных авторов проекта В.В.Петухов, отвечая на вопросы своей же анкеты, оказался "пассивным" человеком. Однако коллеги, напротив, считают его очень "активным", и прямо на семинаре уверяли в обратном. Таким образом, попытка ввести категории, относящиеся к поведенческим характеристикам, а не к идеологическим, не удалась даже в этой бытовой части. И, как заметили участники семинара: "Важно разделять декларируемое поведение от реального. То, что вы меряете, во многом как бы декларируемое поведение."

Какая из сторон дихотомии в каждом случае выражает "активную" позицию, а какая "пассивную", в отчете не определено, но это понятно без слов. Естественно, каждая из этих "дихотомических пар" спорна, как и любая типология, и это признают сами исследователи. Тем не менее, возникает чувство, что идеологи проекта имеют уже готовую модель той "новой субъектности", которую намереваются обнаружить. Это модель субъектности, присущая модерну, то есть протестантский тип активности. (Отметим, что последующий механический перенос этого типа на постсоветские реалии был маркирован авторами как "неоконсервативная революция".)

Применяя эту модель уже не в модерне, причем не в протестантской стране, мы получаем социологический артефакт. (Это все равно, что пропагандировать в христианской стране ценности некоей "иудео-мусульманской цивилизации".)

Другой, более частный момент, связанный с критикой социологических методов, касается проблемы создания подобных артефактов. Так, в знаменитой статье Пьера Бурдье "Общественного мнения не существует" отмечается, что важнейшая функция опросов состоит во внушении иллюзии, что существует нечто вроде среднего арифметического мнений. В сегодняшнем виде опросы общественного мнения - это инструмент политического действия, ведь "общественное мнение", демонстрируемое на первых страницах газет в виде процентов ("60% французов одобрительно относятся к ...") есть попросту чистейший артефакт".

Опросам общественного мнения часто предъявляют упреки технического порядка, например, ставят под сомнение репрезентативность выборок. Однако, как пишет Бурдье, "при нынешнем состоянии средств, используемых службами изучения общественного мнения, это возражение совершенно необоснованно". Бурдье замечает, что назначение этого артефакта совсем не техническое - скрывать то, что состояние общественного мнения в данный момент суть система сил, напряжений. "Фундаментальный эффект опросов общественного мнения: утвердить мысль о существовании единодушного общественного мнения, т.е. легитимизировать определенную политику и закрепить отношения сил, на которых она основана или которые делают ее возможной".

Артефактный характер исследования "Базовые ценности россиян" видится не только в части дихотомий, на основе которых определяются активный и пассивный типы. Если просмотреть эти дихотомии, то в своей альтернативности они вполне корректны. Но, как отметил ряд выступавших на семинаре, они базируются на определенной культурной модели активности. А именно - на модели протестантской активности. Можем ли мы сказать, что эта модель протестантского типа активности является единственной моделью активности или единственной моделью социально-конструктивной активности? Примеры развития экономики Китая или рывок "азиатских тигров" этого не подтверждают.

Авторы считают, что в ходе "неоконсервативной революции" (с их точки зрения состоявшейся!) в России сформировалось новое "большинство". Оно обеспечивает социокультурную гомогенность общества, но в тоже время является продуктом окончательного разложения и распада традиционного общества. В таком случае долгожданная модернизация достижима лишь путем расширения границы индивидуальных отношений в корпорации, то есть путем создания "государства-корпорации" или "нации-корпорации". "Интегрировать общество можно только на современных корпоративных началах, современной корпоративной этике". (Заметим, что тогда "неоконсервативной" революции должна предшествовать революция этическая.)

Здесь важно не выдать желаемое за действительное, или, как отмечалось ранее, вместо "ценностных установок общества" фиксировать "некие сейсмические коллапсы в точках пересечения ценностных ожиданий исследователя с немотствующей витальностью респондентов". Причем чем сильней этот коллективный мотивационный комплекс, тем меньше вероятность того, что он может быть описан в категориях "общих ценностей". Продолжающиеся дебаты на тему предвыборного "большинства" лишний раз подтвердили, что именно этот феномен и составляет зону "общего безразличия" или пелевинских "чапаевцев", хороводящих вокруг "пустоты". Только заинтересованный взгляд исследователей может принимать такие артефакты массового сознания (как консенсус по умолчанию социологических анкет) за проявление "народной воли" или прокатившуюся "неоконсервативную волну".