Американская публицистика не может не ассоциироваться с телевизионными шоу и мелодрамами. Есть в ней своего рода принудительная наглядность и визуальное насилие. Широкая панорама не стыкующихся друг с другом подробностей, портретов и образов, имитирующая богатство и живое разнообразие жизни, снимается одним простым жестом, какой-нибудь одной затасканной метафорой, патетической нотой или клише, которые замыкают картину, придают ей целостность, а зрителю или читателю - дают фиктивное ощущение постигнутого целого. Возьмем совсем недавнюю книжку корреспондента The Time Ванноры Беннетт "Вкус грез: одержимость Россией и икрой" (2003). Сложную эволюцию отношений со своей страной грез, с Россией - от наивной и открытой любви к зрелому, вдумчивому и взрослому восприятию - она умудрилась изобразить с помощью одной метафоры - икры. В качестве символа икра оказалась удобным повествовательным инструментом, ключиком ко многим характерам, непростым судьбам наших соотечественников. Беннет сделала икру олицетворением всего чувственного, беспечного, авантюрного и тайного так называемой "русской души". Если в начале книги икра имеет, пожалуй, лишь гастрономическую прелесть, то к концу повествования она ее постепенно утрачивает и ассоциируется лишь с преступлением, насилием и коррупцией. Наступает конец грез и тайна растворяется в прозрачности символа.

Не столь символически прямолинейна, но столь же искусно художественна по отношению к России недавняя статья о России Дэвида Ремника¹ - известного журналиста, снискавшего репутацию тонкого литератора, главного редактора американского журнала Нью-Йоркер. Говорить о России он предпочел не на языке политической аналитики, но с помощью инструментов литературного повествования. Несущим принципом его литературного конструкта, или ключиком к неуловимой и загадочной русской душе, стал не кто иной, как Президент России, В.В.Путин. Нам стало достаточно привычно, что почти всех российских правителей каким-то образом спрягают с царями, вменяя нашему населению глубокие монархические привычки. Поэтому совершенно неудивительно, что и Ремник оседлал того же самого метафорического конька-горбунка и представил в нашем Президенте некий архетип русского народа. Подобный символизм крайне удобен не только потому, что может послужить поводом бесконечных толкований, но и как орудие изображения типического, помогающее выразить невыразимое и неизрекаемое самых темных закоулков такого давнего предмета художественных усилий, как "русская душа". В символе можно осуществить экстатический синтез множества непримиримых противоположностей, особенно не беспокоясь о его содержании. Одно из полезных свойств такого символического подхода - возможность установления простых эквивалентностей, чем умело пользуется Ремник: Путин = русский народ = российская история = русский характер = Х = Y...

В силу своей фиктивной природы данный прием должен был бы рождать ощущение субъективного вымысла, тем более что повествование разворачивается как свидетельство, хроника путешественника или фланера. Тем не менее, чаще всего самые субъективные высказывания у Ремника произносят именно сами россияне, реальные лица, а не вымышленные литературные персонажи: Явлинский, Ходорковский, Павловский, Илларионов и т.д. Жонглируя ограниченными и индивидуальными перспективами своих собеседников при свете одного символа, Ремник выстраивает свою литературную вселенную, придуманную и олитературенную Россию.

Статья Дэвида Ремника написана как "Письмо из Москвы". Это не первый его визит в Москву - здесь он уже был в качестве корреспондента Washington Post, наблюдая захватывающее зрелище заката Советского Союза. Вернувшись этим летом в Москву, он вдруг "поймал себя на мысли", что столица, находящаяся в состоянии временной и исторической дезориентации, вообще отражает некую русскую черточку характера. Двенадцать лет после краха Советского Союза россияне продолжают жить в состоянии исторического разрыва и одновременности разных эпох: советской, постсоветской и даже царской (тысячи горожан и сельских жителей все еще ходят в сапогах по грязным улицам как во времена дореволюционные). Но, "объективности ради", хочется подчеркнуть, что не все так однозначно плохо. Поэтому внимательный взгляд путешественника останавливается и на некоторых новых приметах: появилась некоторая "душевная умиротворенность", безразличие к политике, медленно развивается средний и профессиональный класс, да и с торговлей стало получше. Но самое главное - это ощущение, что, хотя идеал новой России - независимой, процветающей и связанной с Западом - все еще не достигнут, он никоим образом уже не является немыслимым. Именно в этом положительном контексте возникает главный символ Ремника - Президент Владимир Владимирович Путин, который, по его мнению, является "воплощением нынешних времен в России".

Путин для Ремника человек не блестящий, не обремененный воображением, хотя умен и компетентен. Это бюрократ, пробившийся в политику, сам себя иногда называющий "специалистом по "человеческим отношениям"". Ремник пишет портрет, умеренно сдабривая отрицательные характеристики лестными, и тем самым, как опытный мастер по составлению гороскопов, добивается эффекта объективности. С одной стороны, Путин гэбист с мертвенным и холодным взглядом, с бесцветной на советский манер речью, в которой каждый может услышать все, что пожелает. С другой стороны, он пытается совершенствовать правовую систему и рыночную экономику. Путин - прежде всего государственник, тот, кто ценит в России превыше всего (в том числе - превыше гражданских и конституционных свобод, свободной прессы и пр.) рост и стабильность. Это человек не революции, а эволюции. Недаром путинская, прокремлевская партия "Единство" использует в качестве своих символов такие фигуры, как Пушкин и Столыпин.

Путин Ремника воплощает еще одну олитературенную черточку русского характера - фаталисткой открытости своей исторической судьбе и популярной миссии, которую увековечил роман Толстого "Война и мир" в классическом образе народного Кутузова. Даже президентский пост "упал" на него как дар свыше за компетентность и лояльность. Путин полагается на судьбу и естественный ход вещей - высокие цены на нефть и газ позволяют сдерживать инфляцию и укреплять рубль, поддерживать экономический рост вот уже пять лет подряд. Однако в путинском фатализме Ремник обнаруживает и отрицательные черты. Предоставляя слово критикам существующего политического режима, он отмечает, что страна пребывает в застое вроде брежневского. Для пущего драматизма он позволяет высказаться и сторонникам Путина, которые приветствуют историческую передышку и "летаргию". Глеб Павловский, например, говорит, что "Путин пришел как человек, которому было суждено остановить революцию". Вовсе не случайно, поэтому, темой его предвыборной кампании стал термидор. Определение Павловского помогло Ремнику сблизить Путина с простым тружеником и семьянином и создать образ усталого и истощенного русского народа.

Разумеется, всякого, даже симпатичного, русского парня надо наделить некоторым фундаментальным изъяном, вроде дружбы с самим Сатаной. Это не лишит его литературного шарма, но придаст больше живости и авантюрности. Дружба Путина с Сатаной - это, конечно, его практически добровольная служба в КГБ. Именно этой дружбой Ремник объясняет некоторые психологические особенности своего протагониста: Путин, например, умея внимательно слушать, никогда не смотрит в глаза (хотя Бушу все же удалось поймать взгляд бывшего красного агента и разглядеть там душу если не друга, то человека, которому можно доверять). И все же этот биографический изъян, отразивший непростую судьбу русского народа, закалил Президента и придал ему дамасскую твердость в непрерывных войнах с олигархами. И хотя он и здесь проявляет варварское коварство, отказываясь признать какое-либо собственное участие в преследовании выдающихся бизнесменов, назначенных комсомолом, тем не менее, он не перегибает палку и мудро охраняет сложившийся баланс сил и "стратегический компромисс".

Сдержанность и осторожность Путина - это не просто черта характера, воспитанная в коридорах госбезопасности, но и "тактический выбор". Еще одна архетипическая черточка современных русских отразилась в фигуре Президента - они отвергли монологи в духе Горбачева, самодержавную и непредсказуемую манеру Ельцина и, выбрав Путина, они предпочли человека действия и практики. И хотя Путин постоянно опаздывает, он настолько практичен, что некоторые соотечественники воспринимают его даже как нерусского, как "нашего немца". Здесь Ремник видит уместной аллюзию на герценовский образ "русских немцев", а также на Штольца из "Обломова" Гончарова.

Стиль мышления Путина, считает Ремник, с особой силой проявился в полемике по поводу гимна и других символических державных атрибутов. Стилистическая эклектика нынешнего режима и его причудливая противоречивость обретает законченность образа с помощью удобного для повествования фланера концепта "постмодернизма". Именно объясняющая сила данного концепта позволяет Ремнику выразить симпатичный экзотизм и эклектику современной России и путинского стиля - затейливое кружево символов - немного царистских, немного советских, немного своих собственных.

В нарисованном Ремником мире русской сказки, разумеется, нет места для демократических принципов и гражданских свобод - это элементы, так сказать фольклора ино-родного, характерного для сказок регионов, где Солнце заходит, а не восходит. В этом сказочном царстве-государстве не могут найти себе должного места персонажи западного образца вроде "либералов", вдохновленных Фридманом и Тэтчер (СПС), или даже либералов социал-демократического толка (Яблоко). Григорий Явлинский показался Ремнику в этот последний приезд особенно фрустрированным и расстроенным. Видимо, потому, что язвительно обратил его внимание на то, что даже в Японии, Британии или США подлинная оппозиция не наблюдается. Тем более странно и смешно было бы искать ее здесь, в России. Все же Путин для Ремника - добрый русский царь. Несмотря на жаждущих реванша над Америкой российских генералов, несмотря на "сильное давление" немецкого канцлера Герхарда Шредера и французского президента Жака Ширака, Путин более не желает конфронтации с Америкой. Он скорее ищет влияния на США и добивается настоящих дипломатических побед.

Статья Ремника "Постимперский блюз" замечательна своим поистине музыкальным финалом. Сусально-постмодернистская Красная площадь украшается рабочими перед празднованием Дня независимости: двуглавый орел эпохи русских царей поднимается с одной стороны площади, в то же время гигантский российский трехцветный флаг водружается над мавзолеем Ильича, а повествователь воображает, как всю эту картину озвучит путинский новый гимн. Но эту картину, как и завершение статьи, озвучивает один из апостолов команды Президента - советник по экономике Андрей Илларионов. Кстати или некстати, но повествователь упоминает, что супруга Илларионова - американка, а сам он говорит на беглом английском. Это, скорее всего, должно бы настроить читателя на особую доверительную волну. Весь этот "постмодерн", объясняет Илларионов, отражает сложность российской истории: начиная с 1917 года семьдесят пять лет почти непрерывной гражданской войны с миллионами убитых и замученных, красные и белые, коллективизация, индустриализация, чистки 1937-го, Вторая мировая, затем снова чистки и борьба с космополитами, выселение немцев Поволжья, чеченцев, татар и прочая и прочая. Естественно, что после всего этого людям хочется только выжить: "Вот чего они хотят. Вот кто такой Путин. Вот как мы теперь живем, с историей и рассказами вокруг нас, в большой неразберихе"... Воистину, если умом Россию не понять - надо попросить советника Илларионова.

Я умышленно сосредоточил свое внимание на повествовательных элементах статьи Ремника. Ведь у авторов, воспитанных скорее на литературных традициях, чем на традициях аналитических, нет смысла искать чего-то концептуального. У Ремника важна именно сила образа, клише и общего чувства, тот архетип американского читателя, к которому он апеллирует.

Примечания:

¹ David Remnick. Post-Imperial Blues. Billionaire oligarchs, Chechen suicide bombers, generals nostalgic for empire - and the reign of Vladimir Putin. The New Yorker, October 13, 2003.