(Издание выпущено в рамках программы Центральноевропейского университета "Translation Project" при поддержке Центра по развитию издательской деятельности (OSI - Budapest) и Института "Открытое общество. Фонд содействия" (OSIAF - Moscow).)

Карл Шмитт был радикальным мыслителем. Одним из самых радикальных в XX веке. Говоря о "радикальном", я, впрочем, не имею в виду "экстремистское" или тем более "фашистское". Ведь "радикальное" прежде всего значит "корневое", от латинского слова radix (корень). Радикальным мыслителем в этом смысле является тот, кто ставит вопросы, относящиеся к самой сути, самому корню происходящего. И таким мыслителем в XX веке в отношении мира политического, конечно, был выдающийся немецкий философ, юрист и политолог Карл Шмитт.

Две его наиболее известные работы "Политическая теология" (1922) и "Понятие политического" (1927) относятся, несомненно, к числу самых значительных и самых влиятельных книг XX века. Они сопоставимы, а во многих отношениях и превосходят по своему значению два философских бестселлера того времени - "Закат Европы" Освальда Шпенглера и "Бытие и Время" Мартина Хайдеггера. Причем сопоставление с ними уместно не только в отношении масштаба, но и в отношении содержания. Ведь именно Шмитт, Шпенглер и Хайдеггер были основными выразителями идей немецкого интеллектуального младоконсервативного возрождения 20-х годов - может быть, последнего большого всплеска великой немецкой философской традиции.

Столь высокая оценка работ Шмитта, однако, требует комментариев. Ведь он известен прежде всего как теоретик диктатуры. Диктатуры, понятой в полноте ее противостояния основным началам философского и политического либерализма: бесконечной публичной дискуссии, идеям тотального правового государства и парламентаризма. Несомненно, в наше время еще продолжающегося господства либеральных принципов это придает построениям Шмитта чрезвычайно соблазнительный и пугающий характер. Понятно поэтому и то, что его книги приходят к русскому читателю последними в ряду книг крупнейших немецких интеллектуалов уходящего века. Шмитт говорит об опасных вещах, и неготовому человеку (а кто знает, готовы ли мы?) лучше к ним не приближаться.

И действительно, критика либерального мышления и либерализма, данная Шмиттом, является, пожалуй, самой "корневой". Недаром и современные западные "неоконсерваторы" в значительной степени лишь повторяют ее зады. Существенно при этом и то, что Шмитт исходит из постановки вопроса о самых глубинных, последних, корневых истоках ситуации, сложившейся в мире политического. Тезис о диктатуре поэтому не был случайной прихотью темного реакционера, мракобеса и фашиста, а напротив - попыткой найти хоть какой-то трагический исход из по сути апокалиптического положения дел.

Ключевая публикация вышедшего по-русски тома "Политическая теология", как и две другие тесно связанные с ней работы "Римский католицизм и политическая форма" и "Духовно-историческое состояние современного парламентаризма", - собственно, и посвящена метафизическим основаниям, предельным духовным рамкам политической действительности Европы последних столетий. Ведь "все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия". И развитие (или деградация) политического мышления строго соответствует развитию (или деградации) мышления теологического. Так, картезианское представление о Боге, стремившееся в XVII веке вытеснить более старые средневековые понятия, строго соответствовало самомышлению абсолютной монархии. Позже идеи либерального правового государства начинают реализовываться "совокупно с деизмом с помощью такой теологии и метафизики, которая изгоняет чудо из мира и которая так же отклоняет содержащееся в понятии чуда нарушение законов природы, устанавливающее исключение путем непосредственного вмешательства, как и непосредственное вмешательство суверена в действующий правопорядок". Выдвигается абсолютное, не знающее исключений и милости тотальное господство закона. Тем самым из мира политики, между прочим, изгоняется личное начало, которое заменяется абсолютно безличным технологическим, законосообразным порядком. Это эпоха либерализма, с которой мы все еще имеем дело. Однако, это еще не последняя эпоха. Последняя и уже начавшаяся эпоха есть эпоха радикального бунта против всех и всяческих властей и - в конечном счете - против Бога. Эпоха, начавшаяся с низвержения королей и старого порядка. Эпоха Антихриста.

По мнению Шмитта и его выдающегося предшественника, испанца Доносо Кортеса, монархизм сегодня невозможен, так как не стало больше королей. Короли умерли и убиты. И вместе с ними затемнился "репрезентативный порядок", в котором каждая политическая реальность отсылала и обозначала высшее, Божественное. И только поэтому возник трагический выбор между либерализмом и диктатурой. Из этих двух зол Шмитт выбирает диктатуру как тот политический порядок, в котором сохраняется возможность личного и суверенного решения, противостоящего всеобщему обезличиванию и всеобщему распаду. Этот выбор можно понять, только если видеть, что это выбор перед лицом надвигающегося Конца, низвержения всех властей, идущих свыше.

Выбор Карла Шмитта был поэтому грустным выбором. Выбором против духа времени. Понятна поэтому и удивительная неуместность и неуспешность его политических действий. Общепризнанно крупнейший юрист, политолог и философ права 20-х годов, исключительно популярный интеллектуальный автор, он в начале 30-х годов выступает как инициатор системы правовых действий, призванных не допустить Гитлера к власти, а вместо него вызвать разумного диктатора. После того как его проект был отвергнут, а Гитлер все же победил, Шмитт принимает фюрера как меньшее из зол и вскоре становится своего рода крон-юристом национал-социалистической Германии. Торжество, однако, продолжается недолго - в конце 1936 года тучи сгущаются над ним, и, лишенный всех постов, он не попадает в лагерь только благодаря личному заступничеству Геринга, фашистского покровителя интеллектуалов. Лагерь все-таки не заставил себя долго ждать. В него Шмитта отправили оккупационные войска уже после войны. В то самое время, когда по рецептам немецкого юриста разрабатывались серьезнейшие политические и правовые проекты послевоенного мира и, между прочим, так и ненаписанная Конституция государства Израиль, сам он прозябал в нищете, лишенный права преподавать и печататься. Великий мыслитель, давший законченную теорию как либерализма, так и диктатуры, в итоге оказался не нужен ни фашистам, ни антифашистам.

Возвращаясь к содержанию его книг, можно заметить еще вот что. Выбор диктатуры - личной, принимающей решение диктатуры - перед угрозой окончательного падения всех и всяческих авторитетов был для Шмитта последним выбором, после тотальной диктатуры он не ждал уже ничего. Она была для философа последним оружием, которое следовало применить в мировой политической битве. И это, конечно, характерно немецкий выбор.

Но тогда же, почти одновременно со Шмиттом, другой юрист и философ, не немецкий, а русский, - Иван Ильин - пришел к очень сходному выводу: в наше время спасти может лишь диктатура. Однако, по Ильину, эта диктатура не есть последняя мера, завершающая некий процесс, но мера, лишь подготавливающая новый священный порядок. Диктатура важна и оправдана не сама по себе, но лишь поскольку она воспитывает нового Царя, человека, готового встретить приближающийся Конец во всеоружии. Диктатура оправдана только как педагогика.