П.Судоплатов. Спецоперации. - М.: ОлМа-пресс, 1999; Ф.Чуев. Молотов. - М.: ОлМа-пресс, 1999

История российского государства еще не написана. Самой России повезло больше. Карамзин пел ее героев и образ правления. Николай Полевой славил ее народ. Соловьев восстанавливал логику событий. Ключевский реконструировал направление процессов, в которые она оказывалась вовлечена. Летописцы последующего времени по понятным причинам уклонялись от серьезного обсуждения истории государства. Да это было и невозможно. Цензура, которую принято обвинять во всех гуманитарных безобразиях, сыграла в данном случае значительную, но подчиненную роль. Проблема носила экспозициональный характер. Видимое затмевало сущность. Государством являлось или по меньшей мере объявлялось все, что ни есть. Трудно, почти невозможно было разграничивать институты и направления, ими принимаемые, почти невозможно уловить субъективное направление за плотно прилегающими друг к другу объективистскими монолитами необходимости и неизбежности.

Самые принципы, частично органически пережитые, частично привитые государству, прочно связывались общественным сознанием с именами первенствующих особ. Русские цари, а позднее и советские руководители - при всем их разительном несходстве - выступали в несвойственной им роли отцов-основателей (матерей-основательниц) гражданского миропорядка. Социум самоустранялся, он словно бы стремился снять с себя всякую ответственность за происходившее в стране. Возможно, от него и впрямь зависело не так много, но это не составляло всей правды свершавшегося.

Уровню гражданского правосознания нашего Отечества вполне соответствовал миф о недостижимо-враждебной власти, повелевающей монаде, государе-государстве, начисто исключающих в своей деятельности соображения утилитарного характера.

В результате мы получили то, что имеем. Ретроспективно российская действительность и по сию пору описывается простейшей генетической триадой, выдержанной в духе Данилевского: учреждение-устроение-разрушение. До 1917 года в клеточки вписаны имена Петра Великого, Екатерины и Николая Второго. После октябрьского переворота их замещают Ленин, Сталин и Горбачев. Советской эпохе особенно не повезло.

Долгое время мы довольствовались тем, что объявляли коммунистический режим исключительно плодом преступных усилий партии большевиков. Вся односторонность такого взгляда давным-давно не составляет секрета ни для кого. Да, коммунисты делали ставку на бессмысленную силу; да, политика геноцида народов СССР, осуществлявшаяся ими в 20-50-е годы, прочно связанная в общественном сознании с именем Сталина, являлась важнейшим компонентом государственной стратегии ВКП(б). Важнейшим, но не единственным. Сущность, смысл, назначение СССР, особенно в его "чистом" √ дореформистском - варианте, для нас до сих пор составляет загадку. А без этого понимания все модели, претендующие на истинность описания последующей социальной действительности вплоть до дня сегодняшнего, обречены на неполноту и гипотетичность.

В общих чертах нам ясен только контур репрессивной политики Сталина. О внешней политике известно меньше, о внутренней - почти ничего, об административной - того менее. А, возможно, именно в сфере чистого управления Сталин достиг наибольшего совершенства. Усидеть на вершине власти четверть века - и какого века! и как усидеть! - было под силу лишь административному деятелю экстракласса. Это было тем труднее, что тогдашней управленческой системе остро не хватало квалифицированных руководителей, да и просто специалистов.

Ставка Сталина на так называемых "послушных исполнителей его воли" во многом являлась следствием именно этой ограниченной способности новых хозяев жизни к государственному управлению. Выход был найден в создании новых профессиональных и управительных элит, но элит совершенно особого рода. Они должны были быть предельно функциональны, то есть уметь делать свое дело и только. Их следовало отсечь от общественности и предоставить возможность воспроизводиться в условиях строго контролируемой самостоятельности. Повышенный режим секретности способствовал столь необходимой для этого взаимоизоляции. Насколько такая практика увенчалась успехом, дают представления мемуары П.Судоплатова. Автор признает, что простейшие принципы работы промышленности он начал понимать только к середине второй мировой войны, да и то со слов тогдашнего наркома вооружений Ванникова. К этому моменту генерал-лейтенант Судоплатов фактически руководил всей диверсионной деятельностью НКВД на оккупированной территории.

Профессиональные элиты замыкались на нескольких, как сказали бы теперь, топ-менеджерах. Каждый из которых надзирал за своей и только своей отраслью. Принципиальным исключением из общего ряда был Берия. Прославившись как один из руководителей органов госбезопасности, впоследствии он ко всему прочему стал одним из крупнейших организаторов промышленности СССР и к моменту смерти Сталина оказался единственным, кто обладал достаточными навыками работы в самых различных отраслях государственной деятельности. Исключительность положения Берии, по-видимому, была связана как с его чисто профессиональными качествами, так и с крайне ограниченной базой поддерживавших его партийных функционеров. Без них, точнее без Маленкова, замыкавшего партэлиты на себя, он не мог всерьез претендовать на первенство в руководстве страны.

На фоне прочих сталинских протеже - Микояна, Ворошилова, Молотова - Берия выгодно отличался своим практицизмом: он был менеджером нового типа, нацеленным исключительно на результат, а не на его идейную пригодность. Пример советского атомного проекта - лишнее тому подтверждение. После успешного испытания ядерного заряда Курчатов принес Берии, своему куратору, списки ученых, представляемых к наградам. Тот взорвался: "Ты что мне своими терминами тычешь? Так, Иванова к Герою представляешь? Годится! Ему если что расстрел полагался. А Сидорову больше ордена Ленина не дадим - ему всего десять лет выходило".

Практическая сметка вкупе с крайней самоуверенностью дорого обошлись Берии, да и СССР в целом. Большая часть практических мер, которые он начал осуществлять после смерти Сталина - от нормализации отношений с Тито до обновления руководства Восточной Германии, - были заморожены после его ликвидации и начали осуществляться с ощутимым опозданием.

Бериевский прагматизм лежал в русле политики самого Сталина. Соглашение с Германией накануне, умелое взаимодействие с союзниками во время войны, сдержанная позиция, первоначально занятая в корейском опросе, заставляет видеть в нем диалектически мыслящего руководителя. Пожалуй, ни один из значимых сталинских шагов не был продиктован сугубо идеологическими соображениями, как того следовало бы ожидать. Возможно, всему виной большевистское лицемерие, но, к примеру, безжалостное, иррациональное по своей жестокости подавление всего и вся внутри страны сменялось на крайне осмотрительную, если не сказать осторожно-боязливую - конечно, в сталинском смысле слова, - позицию руководства Советского Союза в международных делах. А уж насколько высоко иностранные политики оценивали управленческий дар Сталина, свидетельствуют хотя бы следующие слова: "Большим счастьем для России было то, что в годы тяжелейших испытаний страну возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин. Он был самой выдающейся личностью, импонирующей нашему изменчивому и жестокому времени".

Это вовсе не стенограмма заседания кружка по изучению "Краткого курса ВКП(б)", а выдержка из выступления сэра Уинстона Черчилля, датированного 1959 (!) годом.

Сокрушительное воздействие Сталина даже на таких политиков, как Черчилль и Рузвельт, объяснялось, по всей видимости, их решительной невозможностью предсказать логику поступков руководителя СССР. Законы и принципы, которыми руководствовались в своей деятельности политики США, Великобритании, Франции, и правила, по которым играл Сталин, существенно отличались друг от друга.

Первые руководствовались традиционными представлениями о должном/недолжном, каковые проистекали из самой сути формировавшей их национальной действительности, ее традиций и социально-репродукционных механизмов. Ничего подобного мы не встречаем в деятельности Сталина. Он добивается успеха везде, где перед ним встают задачи, не исчисляемые традиционным инструментарием. Что и неудивительно - "кадры решают все", а достойными прежних задач кадрами Сталин не располагает. Ему удается обменять Грецию на Чехословакию в 1948 году - неслыханная удача, не имеющая и приблизительных аналогов. Но стоит лишь на место живой необходимости уникальных задач заступить национальному преданию, как сталинская дипломатия дает осечку. Вместо создания в Восточной Европе карманных буржуазных режимов по типу финского, ставка делается на близкие по духу марионеточные режимы "народных демократий". Характерная ошибка, вызывающая в памяти худшие образцы российского национального ослепления времен освобождения Болгарии (1877-1878). Остается только поражаться младенческому задору Молотова, на склоне лет заявлявшего: "Свою задачу, как наркоминдел, я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества. И, кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей".

Трудно сказать, хотел ли казаться Сталин бОльшим Петром Великим, нежели сам Петр, но история сохранила несколько свидетельств на сей счет. Якобы году в 46-м Сталин позволил себе в присутствии нескольких приближенных поразмышлять о геополитическом положении СССР: "Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда. Прибалтика - это исконно русские земли! - снова наша. (...) На Западе нормально. (...) КВЖД наша. Китай, Монголия - все в порядке. (...) Вот здесь мне наша граница не нравится!" - ткнул он трубкой карту южнее Кавказских гор.

К тому времени во внешнеполитическом смысле Советский Союз оказывался наконец-то вполне нормальной, если следовать все той же пресловутой логике национального предания, страной. По-видимому, здесь-то и коренилась основная ошибка внешнеполитической линии Сталина - относительная традиционность задачи приводила к сбою в системе. Курс на территориальную экспансию оправдывал себя только в случае продолжения столь же беспощадной и кровавой политики подавления всего и вся вдоль по и внутри периметра новых территорий. Но репрессии, проводимые по образцу красного террора на окраинах государства, не могли привести к удовлетворительному результату, поскольку только сплачивали традиционные общества. К тому же террор не цель, средство; злоупотребление им - показатель ограниченной способности власти разрешить возникающие проблемы "красиво", вытолкнув вероятного противника из поля политической активности. Только печально знаменитые дела Р.Сланского и Антифашистского еврейского комитета заставляют предполагать слепую приверженность Сталина к силовым решениям, прочие же факты свидетельствуют об обратном.

После так называемой "победы социализма", закрепленной в Конституции 1936 года, перед ним встал вопрос о направлении вновь созданных социальных институтов. Полагаю, что стратегически вопрос этот так и не был разрешен. Ленинская модель подавления показала свою эффективность - от добра добра не ищут. Да Сталин никогда и не был выдающимся стратегом.

То ли дело тактика! В этой сфере ему не было равных. Посему смею предположить, что вопрос о направлении государственной власти СССР был решен Сталиным в излюбленном им тактическом ключе. В известном смысле Сталин создавал совершенно особенное общество. Он, по всей вероятности, был одним из первых государственных деятелей, кто понял, сколь ограничены возможности современной науки и - шире - социального разума. Возможно, именно он и являлся провозвестником современного мира в том виде, как мы его сегодня переживаем: сообществом, стягиваемым инерцией ценностей прежних эпох, конгломератом полубессознательно-прагматически мыслящих индивидов, чья совокупная воля неспособна рационально ориентированному положительному действию. В новых условиях, которые порождались "новыми" людьми, государственное дело в его прежнем понимании оказывалось невозможным. Единственным выходом из складывающегося положения казалось создание своеобразного человекогосударства, где в рамках единого социального сознания все противоречия были бы сглажены. Позднее это назвали "тоталитаризмом".

Сталинское неоварварство по своей сути являлось выражением взглядов и намерений наиболее технологической части тогдашнего общества, уверенной в собственной способности адекватно реагировать на вызовы времени на постобразовательном, интуитивном уровне.

Ну а несколько десятков миллионов жизней, положенных в процессе торжества интуиции, - это вроде как и не аргумент, поскольку означает апелляцию к презренному рациональному сознанию, столь скомпрометировавшему себя в предшествующую эпоху.

Молотов вспоминает, что в свободное от работы время он вместе Ворошиловым и самим Сталиным, бывшими церковными певчими, любили тряхнуть стариной. Особенной любовью слушателей пользовался зонг "Да исправится, Господи, молитва Твоя...". Душевно так выходило.

А.Жданов на фортепьяно подыгрывал.