"Неделя пиара" в РЖ была открыта многозначительным и многообещающим вопросом: если пиар так тотален и вездесущ, как это принято местами считать, то почему политическая власть все же принадлежит не его жрецам, а его жнецам, то есть тем, кто пожинает пиар-плоды, а не тем, кто их сеет? Лично я бы не взялся всерьез и содержательно отвечать на этот вопрос, опасаясь, между прочим, запутаться в модальностях... А почему, собственно, не принадлежит? Ведь это нам так кажется, а кажимости публичного пространства - это и есть пресловутая PR-субстанция. Кстати заметьте: если пиар тотален, то есть если везде и всюду только "кажимости", то, значит, "под маской ничего нет", и, значит, именно маска единственно реальна. Таким образом, власть принадлежит тому, кому она принадлежит по ранжиру публично-политической "кажимости", то есть Президенту. Так что "пиарократия" - противоречие в терминах. Впрочем, это, конечно, сплошная и неприкрытая софистика с моей стороны: умственный танец вокруг пустоты. Но увы, пустотой, вокруг которой воздвигнута мыслительная конструкция "пиарократии", является власть. Продумывая до конца идею "раскрепощенного пиара", мы неизбежно наткнемся на эту пустоту в середине. Никаких "пиарократов" не может быть просто потому, что как таковой пиар элиминирует власть.

Казалось бы, все наоборот, раз пиар является одной из техник, востребуемых в интересах господства. Но техника - мы же знаем - лукавая вещь, норовящая превратиться из инструмента господства в господство инструмента. В этом смысле "раскрепощенный пиар" - лишь частный случай "раскрепощенной техники", о которой так много говорили классики новоевропейского пессимизма.

Это старая как мир инверсия целей и средств, которая означает в нашем случае, что система "связей с общественностью" служит не столько воспроизводству политического поведения "общественности", ориентированного на интересы власти, сколько воспроизводству политического поведения власти, ориентированного на фикцию общественности.

Тот факт, что эта фундаментальная фикция является PR-артефактом, промышленным отходом пиарной деятельности, и, следовательно, подконтрольна "пиарщикам", ничуть не ставит последних в более близкое отношение к власти: власть трансцендентна их миру. Спору нет, пиар способен симулировать отдельные компоненты власти (см. редакционную "передовицу": "Пиарократия"... это власть интеллектуалов, которым вовсе не обязательно самим обладать качествами "господ": достаточно лишь показать людям нужную маску"): ее легитимность и даже некие первичные, биосоциальные нити, связывающие членов общества отношениями господства. Но главное в том, что эта гиперсистема социального маскарада существует лишь в той мере, в какой ей удается отсрочить и вытеснить за свои рамки ситуацию применения власти. Ситуацию смертельной борьбы, прямого действия массы, эмансипированной от ролевых ипостасей. Ситуацию персоналистически ответственного приказа и чрезвычайного решения. Все это никак не отрасль "пиарщиков" (и в профессиональном, и в экзистенциальном смысле).

А вне применения власти никакой власти нет. "Сила - это применение силы", - Ницше знал толк в этих вопросах. Что самое интересное, из своего постисторического гетто ему ностальгически вторит Бодрияр: "объект спроса и предложения не может быть субъектом насилия и смерти".

В объект спроса и предложения власть превращается благодаря производственной, технологической логике пиара, не так ли? И недаром, кстати, уже в анонсе недельной темы сказано: "не надо забывать, что альтернативой (пиару - М.Р.) является непосредственное применение силы". Является ли альтернативой пиару непременно непосредственное применение силы - вопрос, на самом деле, открытый. Но, вероятно, в конечном счете верно, что порядок "распределенного насилия" (Вебер), каковым является система власти, структурируется вокруг точек непосредственного насилия.

В логике этих терминов вполне оправданно то, о чем, опять же, помянуто в "передовице" (да и не только в ней): власть, коль скоро она политически реальна, принадлежит людям, стоящим выше в иерархиях насилия (разумеется, культурно усложненного насилия), чем в иерархиях знания и дискуссии. Она созвучна скорее людям "длинной воли", чем людям утонченного интеллекта, и все симптомы, говорящие об обратном, легко обнаруживают себя как симптомы декаданса власти, ее истощения (в пределе - ее отсутствия). Как сказал бы Юнгер, власть требует особого рангового отношения к боли - как своей субстанции. С этим связан ее нередуцируемый, протобиологический корень и ее возвышенная природа.

Впрочем, субстанцией пиара тоже является насилие, только не непосредственное и даже не распределенное, а распыленное в воздухе насилие и распыленная в воздухе боль: скука, которая есть "не что иное, как растворение боли во времени". Это, опять же из Юнгера: кавалер трех железных крестов, без сомнения, знал толк в боли.

Вообще, я бы сказал, что боль является не просто субстанцией власти, но субстанцией или пробным камнем реальности. Примечательная вещь: буддизм начинается как идиосинкразия на боль (внутренний переворот Будды происходит от того, что в течение трех дней он увидел последовательно: больного человека, старика и мертвеца) и завершается (философски) как идиосинкразия на реальность. И наконец, разве не из этих идиосинкразических пространств буддизма выскакивает Пелевин с его "пиарократией"?!

То что "пиарократия" - утопия, заявлено сходу. В свете сказанного я бы дополнил: утопия обществ без власти, без боли, без реальности. - И без идеологии! Но об этом через неделю.