Русский Журнал / Политика / Лекции
www.russ.ru/politics/meta/20000823_shimov.html

Чтобы волна не пошла вспять
Мировому сообществу демократических стран стоит на время забыть о расширении

Ярослав Шимов

Дата публикации:  23 Августа 2000

Три войны, три волны

Согласно классическому определению Клаузевица, "война есть продолжение политики иными средствами". Однако ничуть не менее верно обратное утверждение: политика есть продолжение войны иными средствами.

С древнейших времен противоречия между отдельными людьми и их группами - от семей и племен до великих империй - чаще всего разрешались с помощью насилия в тех или иных его формах. Но постепенно доля "чистого" насилия в конфликтах, из которых соткана история человечества, шла на убыль. Люди научились торговаться, договариваться, на помощь военным пришли дипломаты, и на заре Нового времени война уже рассматривалась как "последний довод королей", к которому прибегают, когда все остальные способы достижения целей исчерпаны.

Тем не менее крупнейший конфликт второй половины ХХ века - "холодную войну" - некоторые историки и политологи не без оснований называют "третьей мировой". В самом деле, по масштабам вызванных ею геополитических изменений "холодная война" ничуть не уступает обеим мировым - несмотря на то, что противоборствующим сверхдержавам на сей раз удалось избежать непосредственного военного столкновения, ограничившись ожесточенной дипломатической и пропагандистской войной и локальными конфликтами (в Корее, Вьетнаме, Афганистане, Анголе, Никарагуа и т.д.).

В числе победителей трех мировых войн всегда были демократические страны (в 1918 и 1991 годах - только они, в 1945-м - совместно с тоталитарным СССР). И каждый раз под влиянием этой победы происходили серьезные социально-политические перемены как в странах, бывших союзниками держав-победительниц, так и в тех, которые не участвовали в войне, и даже тех, которые оказались в лагере побежденных. После опубликования Сэмюэлом П. Хантингтоном работы The Third Wave: Democratization in the Late 20th Century (1991) эти перемены с его легкой руки получили название "трех волн демократизации". Последняя из них, начало которой Хантингтон относит к 1974 году ("революция красных гвоздик" в Португалии), оказалась и наиболее масштабной: в ходе нее демократические формы правления - если понимать демократию как выборность и ответственность перед избирателями всех основных лиц, занимающих важнейшие государственные посты, - утвердились более чем в 50 странах. Демократия перестала быть формой политического устройства, присущей только западной цивилизации. Она стала глобальным явлением.

Как справедливо отмечает американский политолог Лэрри Даймонд, "с 1995 года количество электоральных демократий, в сущности, остается без изменения. Это означает, что третья волна демократизации приблизилась к некоему пределу. В ближайшие годы главная задача будет заключаться в том, чтобы добиться консолидации и углубления новых, переживающих трудности демократий, предотвратив таким образом третью откатную волну демократических крушений" (Даймонд Л. Глобальная перспектива).

Однако, на мой взгляд, главные задачи складывающегося мирового сообщества демократических государств гораздо шире и сложнее. Помимо уже названного Л.Даймондом, отмечу также необходимость выработки (вернее, доработки) общих ценностей, разделяемых демократическими нациями, и главное - объединение этих наций перед лицом новой глобальной угрозы, которую можно обозначить как четвертая мировая война. Первые бои этой войны уже идут на "дуге нестабильности от Косово до Филиппин", которую, когда о ней говорит Владимир Путин, многие на Западе воспринимают как очередной пропагандистский вымысел Москвы, призванный, в частности, оправдать жестокости российских войск в Чечне (действительно имеющие место).

А может быть, Кремль все-таки не всегда не прав?

Четвертая мировая

С философской точки зрения, одним из главных преимуществ демократии является отказ государства от репрессивных методов управления. В обществе становится меньше политически мотивированного насилия. Именно поэтому в эйфорический период конца 80-х - начала 90-х годов, на пике третьей волны демократизации, многим казалось, что крах мирового коммунизма и утверждение демократии в десятках стран, ранее не знавших ее, сделает мир более безопасным и спокойным.

Ничуть не бывало. И дело здесь не в том или не только в том, что демократия оказалась "хуже", чем ее представляли люди, разрушавшие Берлинскую стену и защищавшие московский Белый дом в августе 91-го. Помимо трудностей переходного периода, переживаемых "восточным флангом" демократического мира, от Хорватии до Южной Кореи и от России до Индонезии, возникла и серьезная внешняя угроза, связанная с тем, что на смену эпохе военно-политического и идеологического противостояния, завершившейся вместе с третьей мировой войной, пришла эпоха столкновения цивилизаций, о чем писал уже упоминавшийся Сэмюэл П. Хантингтон (Samuel P. Huntington. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. - New York: Simon & Schuster, 1996).

Представления Хантингтона о ближайшем будущем человечества, возможно, слишком пессимистичны. Как показали события последних лет в Южной Корее, Индонезии, на Филиппинах, в ряде балканских и постсоветских стран, процесс приспособления заимствованной у Запада демократии и соответствующих политических институтов к культурно-цивилизационным основам незападных обществ - пусть медленно и мучительно, но идет. Правда, этот процесс ведет к появлению очень разных демократий, отнюдь не похожих на англосаксонскую, французскую, скандинавскую и прочие "классические" европейские демократические модели. Демократизация вовсе не обязательно влечет за собой унификацию, чаще наоборот: свобода самовыражения, предоставляемая демократией самым широким слоям общества, способствует пробуждению интереса к национальной культуре и даже росту национализма (Польша, Венгрия, страны Балтии, Украина и др.).

Но далеко не везде возможно взаимное приспособление демократии и "местного колорита" - по крайней мере на данный исторический момент. Какие страны захлестнула третья волна демократизации? Во-первых, те немногие европейские государства, где в начале 70-х годов еще существовали авторитарные режимы - Португалию, Грецию, Испанию. Во-вторых, Латинскую Америку, чьи цивилизационные основы весьма близки южноевропейским. В-третьих, некоторые страны, принадлежащие к южноазиатской и дальневосточной цивилизациям (Южную Корею, Тайвань, Филиппины, отчасти Таиланд, Индонезию и Камбоджу). В-пятых, "черную" Африку, где демократические режимы, впрочем, по-прежнему отличаются крайней нестабильностью. Однако этот процесс практически не затронул мусульманский мир.

С точки зрения политического строя современный исламский Восток можно разделить на несколько групп: "старые" авторитарные режимы с некоторыми элементами демократии (Египет, Тунис, Марокко, Иордания); абсолютные монархии, в большинстве из которых действуют строгие исламские законы ("нефтяные королевства" Аравийского полуострова); военные диктатуры (Пакистан, Алжир); диктатуры персоналистского типа (Ирак, Ливия, Сирия до смерти Хафеза Асада - впрочем его сын и преемник Башар имеет все шансы продолжить традицию); теократии (Афганистан талибов, Иран); "новые" авторитарные режимы, образовавшиеся после распада СССР (Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркмения, Киргизия, Азербайджан). Словом, полный набор авторитарных политических моделей - и ни одного, за исключением Турции, примера сколько-нибудь успешной демократизации.

В чем тут дело? Вряд ли в религии, хоть она и является важнейшей частью духовной основы любой цивилизации. В конце концов иудаизм, христианство и ислам имеют общие корни, однако общественное бытие и культурные традиции народов, их исповедующих, различаются очень сильно. Вероятно, объяснение нужно искать в том, что мусульманский мир - самая молодая из ныне существующих гомогенных цивилизаций. 1300 лет, минувших со времен пророка Мухаммеда, - для истории не такой уж большой срок, и вполне вероятно, что именно в наши дни исламский Восток переживает, в терминологии Л.Гумилева, третью волну пассионарной активности (первая пришлась на период существования Арабского халифата в VII-XI вв., вторая - на пик могущества Османской империи в XV-XVII столетиях). Для таких периодов особенно характерно создание жестких авторитарных моделей политического устройства, а также подъем религиозного экстремизма и мессианских настроений (для сравнения можно вспомнить Европу эпохи крестовых походов).

Таково возможное социально-психологическое объяснение, во-первых, того факта, что мусульманская цивилизация остается бастионом авторитаризма в современном мире, а во-вторых, нынешнего небывалого подъема исламского экстремизма и терроризма. В то время как другие террористические движения и очаги в мире или уничтожены (ультралевые группировки в западноевропейских странах), или переживают не лучшие времена (повстанцы-леваки в большинстве стран Латинской Америки), или локализованы (сепаратисты в Стране Басков и Северной Ирландии), исламисты наступают везде, где остальной мир предоставляет им такую возможность, - в Чечне и Дагестане, в Центральной Азии и Ливане, в Алжире и на Филиппинах. Эти страны и регионы и можно назвать первыми фронтами четвертой мировой войны.

Нет ли в последнем утверждении явного преувеличения? Думаю, нет - по нескольким причинам. Во-первых, "пробуждение Азии" произошло по историческим меркам совсем недавно, и весьма вероятно, что настоящий пик исламской пассионарности еще впереди, а то, что мы наблюдаем сегодня, - лишь первые раскаты грома перед близкой бурей. Во-вторых, уже очевидно, что у исламских экстремистских движений во всем мире очень мощная финансовая база - а коль скоро, как пели в фильме "Кабаре", money makes the world go 'round, то не стоит недооценивать силы, располагающие денежными ресурсами, почти столь же неиссякаемыми, как аравийская нефть. В-третьих, Азия и Африка, а также мусульманские меньшинства в немусульманских странах имеют куда более высокие темпы роста населения, чем большинство государств, принадлежащих к демократическому сообществу (кроме разве что Индии). Таким образом, потенциальные людские ресурсы агрессивного исламизма также весьма велики. В-четвертых - и это, может быть, главное - те нации и государства, которые могут остановить распространение мусульманского экстремизма, раздроблены и зачастую не доверяют друг другу. Все это уравнивает шансы сторон в вероятной четвертой мировой войне.

Имперская паранойя и либеральная шизофрения

Наиболее показательный пример раскола в демократическом лагере - нынешние отношения между Западом и Россией (коль скоро Россия с начала 90-х годов принадлежит к числу демократических государств, по крайней мере по формальному электоральному признаку). С момента окончания третьей мировой ("холодной") войны прошло уже 10 лет, но наследие этой войны не преодолено даже наполовину. Между Западом как ядром мирового демократического сообщества и Россией как наиболее крупной из стран, переживающих третью волну демократизации, продолжает существовать - и в последние несколько лет непрерывно возрастает - глубокое взаимное недоверие.

С одной стороны, это недоверие обусловлено тем, что посткоммунистическая Россия никак не может излечиться от имперской паранойи и составить адекватное представление о своем месте в изменившемся мире. О коммунистах и ультранационалистах не говорим - остановимся хотя бы на геополитических представлениях российских властей. Так, недавно были обнародованы основные положения новой внешнеполитической доктрины РФ. Внешняя политика России, какой ее видит МИД, представляет собой лавирование между основными геополитическими центрами современного мира, отсутствие не только постоянных союзников, но и четко обозначенных интересов (во всяком случае, в доктрине примерно равное внимание уделено азиатско-тихоокеанскому региону, постсоветскому пространству и даже Ближнему Востоку, хотя и неспециалисту ясно, что масштабы российского влияния в этих регионах и значение каждого из них для нынешней России совершенно различны). При этом постоянно, как заклинание, повторяется тезис о том, что Россия - мировая держава.

Подобные установки в нынешней ситуации вполне подошли бы для внешнеполитической доктрины, скажем, Китая - с его более чем миллиардным населением, бурно прогрессирующей экономикой, относительным спокойствием на границах и пусть не самой современной, но мощной и упорядоченной военной машиной. Россия же - с ее не таким уж большим и стремительно убывающим населением, подорванной многолетним кризисом экономикой и полуразрушенной армией, увязшей в Чечне, - находится в совершенно иной ситуации, когда политика опоры на собственные силы может привести лишь к дальнейшему истощению этих сил. К тому же РФ де-факто уже стала прифронтовым государством четвертой мировой войны. В этих условиях поиск долговременного союза с мощными геополитическими группировками становится жизненно необходимым.

Выбор союзников сегодня у России невелик: ориентироваться можно либо на западных, либо на дальневосточных соседей. Последний путь представляется еще более опасным, чем самоизоляция. Ведь прочный (а не бумажный, как сегодня) стратегический союз с Китаем как наиболее перспективной и геополитически самостоятельной дальневосточной державой поставит Россию в такое же положение, в котором находилась Австро-Венгрия по отношению к своей союзнице Германии накануне и во время первой мировой войны. Ослабленной стране не следует привязываться к какому-то одному сильному партнеру, поскольку она рискует стать заложницей могущественного союзника. Уже только поэтому куда перспективнее выглядит альянс с Западом как совокупностью геополитических игроков (США, Евросоюз, а внутри него - Германия, Франция, Великобритания, чьи интересы далеко не всегда совпадают). Кроме того, Запад не имеет ни явных, ни скрытых территориальных претензий к России, если не считать чисто гипотетического желания немцев вернуть при случае Калининград-Кенигсберг. Для КНР же слабо заселенные и плохо освоенные сибирские и дальневосточные просторы - лакомый кусочек со времен сражения на Даманском острове.

Итак, выбор - Запад? Здесь, однако, нужно взглянуть на обратную сторону отношений между Россией и западным миром. Как отмечает политолог Александр Янов, "Европа (и, несомненно, США - Я.Ш.), совершившая в 1920 году в Версале роковую ошибку по отношению к веймарской Германии, за которую расплатилась немыслимым унижением, оккупацией и Холокостом, повторяет на наших глазах эту ошибку по отношению к России. Не буквально, конечно, но по существу дела" (А.Янов. Введение в историю русского национализма / Открытая политика. - 1999. - #5).

У значительной части западной элиты (политиков, дипломатов, бизнесменов, правозащитников, влиятельных СМИ) сложилось парадоксальное представление о России. С одной стороны, ей отказывают в праве называться полноценной европейской страной - из-за неразвитости институтов гражданского общества, неустойчивости демократической традиции, полукриминального характера российского капитализма и т.д. С другой стороны, к России предъявляют полный набор требований, выдвигаемых восторжествовавшим в последнее время на Западе левым либерализмом: защита прав национальных, религиозных и иных меньшинств (вне зависимости от того, соблюдаются ли демократические и правовые нормы этими самыми меньшинствами), ослабление роли государства в общественной жизни (хотя сами же признают, что гражданское общество в России слабо и пока не в состоянии заменить государство во многих сферах), неприкосновенность независимых СМИ (при том, что большинство частных СМИ в России на самом деле независимыми не являются) и т.д. Все равно как если бы на соревнованиях коллегия судей, упорно записывая спортсмена N. в юниоры, в то же время заставляла бы его укладываться в нормативы мастера спорта. Вполне шизофреническое противоречие.

Проблема, похоже, состоит в том, что шествие демократии по белу свету в последние 15-20 лет оказалось слишком уж триумфальным. И Запад не смог или не успел осознать, что если в середине 70-х или в первой половине 80-х "свободный мир" представлял из себя относительно небольшое, политически и экономически достаточно однородное сообщество, то теперь демократические страны - это огромный конгломерат очень разных наций, многие из которых вкладывают в понятие "демократия" смысл, не совсем совпадающий с западными представлениями.

Исламофобия или здравый смысл?

Для сохранения единства это новое мировое демократическое сообщество нуждается в общих правилах игры. В предыдущую эпоху такие правила были выработаны на совещании в Хельсинки в 1975 году - и тот факт, что к Хельсинкским соглашениям присоединились СССР и другие страны с авторитарными режимами, сам по себе представлял немалую победу "свободного мира". Однако сегодня Хельсинкский процесс, видимо, исчерпал себя. Нет уже значительной части государств, чьи лидеры поставили свои подписи под текстом соглашений 1975 года, а один из основополагающих принципов этих соглашений - нерушимость государственных границ, сложившихся после второй мировой войны, - нарушила сама история.

И теперь демократические страны действуют, исходя исключительно из принципа сиюминутной политической выгоды. Отсюда все основные противоречия в демократическом лагере: по поводу операции в Косово (против которой протестовала не только "вечно неправильная" Россия, но и состоящая в НАТО Греция), вокруг войны в Чечне, расширения НАТО на восток, приема новых членов в ЕС, роли США в обеспечении безопасности Европы, иммиграционного и трудового законодательства в различных европейских странах и т.д. и т.п.

Нет ответа, в частности, на вопрос о том, где кончается право народов на самоопределение и начинается вышеупомянутый принцип нерушимости государственных границ - и наоборот. А также о том, в каких случаях конфликт между гражданами одного государства (Косово, Чечня, турецкий Курдистан, Страна Басков и т.д.) является внутренним делом этого государства, а в каких - становится общим делом международного сообщества. Правда, в документах прошлогоднего саммита ОБСЕ в Стамбуле (на которые, кстати, любит ссылаться Аслан Масхадов) говорилось, что массовые нарушения прав человека в какой-либо из стран-членов этой организации должны быть предметом общего внимания ее коллег по ОБСЕ. Но никаких механизмов взаимного контроля, никаких четких мер коллективной безопасности как не было, так и нет.

Да и с правами человека, наверное, не все так просто. Можно ли, скажем, подходить с правозащитной меркой к Басаеву и бен Ладену, боевикам Ирландской республиканской армии и главарям террористической организации басков ЭТА? Или на войне как на войне, и эти люди заслуживают того, чтобы быть уничтоженными при первой возможности? Я лично не решусь дать однозначный ответ на подобный вопрос. Ясно лишь, что правозащитная составляющая международной политики, появившаяся в конце 70-х - начале 80-х годов, есть и будет одним из главных принципов демократического сообщества. Но, как и всякий принцип, она не должна доводиться до абсурда. Новая эпоха подталкивает демократических лидеров к иным действиям, которые, может быть, покажутся циничными рыцарям рафинированного либерализма.

Вот весьма актуальный пример. Режимы, существующие сегодня в бывших советских среднеазиатских республиках, трудно назвать симпатичными. И с соблюдением прав человека там не все в порядке, и с демократией неважно, и бедность повальная, и коррупция немалая... По строго либеральным канонам, подобные режимы заслуживают всеобщего осуждения и, по возможности, международной изоляции. Но представим на минутку, что такая изоляция стала реальностью и власть авторитарных среднеазиатских правителей рухнула. Кто придет им на смену? Последние события на границах Киргизии, Узбекистана и Таджикистана показали - как только власть нынешних президентов ослабнет, этим немедленно воспользуются исламисты. О дальнейшем можно только гадать: отряды талибов под Оренбургом и Волгоградом, Осама бен Ладен в роли нового халифа - любая мрачная фантасмагория в этих условиях может стать реальностью. А теперь ответим на вопрос: так стоит ли окончательно отказываться от известного принципа "N. - сукин сын, но это наш сукин сын" только потому, что от этого принципа, с точки зрения строгих моралистов, дурно пахнет?

И дело здесь не в исламофобии (в которой меня наверняка многие обвинят), а в простом здравом смысле. А он, как мне кажется, требует осознания нескольких простых, но очень важных вещей.

1. Демократическим странам необходимо выработать ряд ясных и реалистических принципов, соблюдение которых было бы обязательно для каждой из них. Эти принципы (условно назовем их "Хельсинки-2") должны учитывать специфику различных наций, входящих в демократическое сообщество, и быть приемлемыми для них. В "Хельсинки-2", очевидно, должно войти положение об отказе демократических государств от решения возникающих между ними проблем силовым путем.

2. Должен быть создан международный механизм эффективного контроля за соблюдением "Хельсинки-2" - на базе ОБСЕ, НАТО или какой-то новой международной организации, располагающей значительными финансовыми, военными и прочими ресурсами. Эта организация получила бы право вмешиваться в ход конфликта на территории той или иной страны, входящей в демократическое сообщество, - в том случае, если, согласно "Хельсинки-2", этот конфликт вышел за рамки компетенции данной страны. Решение о такого рода вмешательстве должно приниматься только консенсусом √ то есть с согласия той страны, на территории которой происходит конфликт.

3. Пока базовые принципы сообщества демократических государств не выработаны и не одобрены его членами, о дальнейшем расширении этого сообщества нужно забыть. Демократии необходимо закрепиться на уже завоеванных позициях, прежде чем думать о дальнейшем продвижении вперед.

4. Смысл и облик самой демократии меняются. Функция демократии как механизма представительства и согласования интересов всех (или абсолютного большинства) членов общества понемногу уступает место иным функциям, еще не определенным политологами и социологами с достаточной четкостью, однако уже вполне реальным. Как отмечает профессор Ю.Красин, "общество атомизируется, прежние формы солидарности распадаются. Происходит плюрализация позиций, интересов и взглядов людей. Релятивность структур и отношений, дифференцированность представлений, принципов, ценностей, норм поведения фрагментируют гражданское общество, мешают добиться той степени согласия, которая необходима для демократического правления обществом". Учитывая это, демократическим странам предстоит определить, что же объединяет их, помимо общего принципа избираемости политических фигур. Возникает необходимость в новых общих ценностях, о которых сильно разросшийся за последнюю четверть века "свободный мир" мог бы сказать: вот во что все мы верим и что защищаем.

5. Демократическое сообщество должно также создать мощную систему защиты от внешних угроз, прежде всего - со стороны радикального исламизма. Ради этого не грех воспользоваться, в частности, опытом создания "санитарного кордона" против большевизма в Восточной Европе в 20-е - начале 30-х годов. Новый "санитарный кордон" может включать в себя страны Средней Азии, а также другие мусульманские государства, с которыми у демократического сообщества установились конструктивные отношения (аравийские "нефтяные королевства", Египет, Иорданию, Тунис, Марокко). Эти же страны могут со временем положить начало четвертой волне демократизации.

Хотя никакой четвертой волны может и не быть. Ведь даже среди либеральной части западной элиты и корифеев общественных наук в последнее время множатся сомнения в том, что этот мир когда-либо будет приведен к некоему общему знаменателю. Куда важнее, на мой взгляд, другое: чтобы количество "холодных" и "горячих" мировых войн ограничилось тремя. Ей-богу, этого вполне достаточно.