Кеннет Уолтц - известный американский политолог, специалист по вопросам международных отношений. В 1987-88 годах занимал пост президента Американской политологической ассоциации.

Нет ничего нового в том, что взаимозависимость государств ассоциируется с демократией, миром и процветанием. Перед первой мировой войной тесная взаимозависимость государств рассматривалась как некое провозвестие наступления эры процветания наций и мира между ними. Однако первая мировая война вызвала огромное разочарование, снизив политический оптимизм до уровня, остававшегося весьма низким почти до окончания "холодной войны" - "почти", потому что в 70-е годы начал распространяться новый оптимизм, чрезвычайно похожий на прежний. Взаимозависимость государств вновь стала связываться с миром и особенно с демократией. В 1989 году Фрэнсис Фукуяма предсказал наступление времени, когда все государства станут либеральными демократиями.

Сегодня мы слышим со всех сторон, что взаимозависимость достигла новых высот, преодолевая государственные рубежи и создавая "Мир, лишенный границ". Что люди, фирмы и рынки имеют сегодня большее значение; государства - меньшее. Каждый поворот экономического винта увеличивает выгоды от экономического обмена и делает войну между наиболее развитыми государствами все более дорогостоящей. Простые и правдоподобные тезисы состоят в том, что по мере роста выгод от мира увеличиваются издержки от войны и что, когда государства воспринимают войны как нечто чрезвычайно дорогостоящее, они утрачивают склонность к участию в них. Конечно, войны все еще не упразднены, поскольку даже самые мощные экономические силы не могут преодолеть страх или устранить обеспокоенность проблемами национальной гордости. Однако в целом экономические интересы господствуют, и рынки начали вытеснять политику как дома, так и за рубежом. То, что экономика преобладает над политикой и ограничивает ее значение, воспринято как счастливая мысль.

Глобализация - это причудливый продукт 90-х годов, причем изготовленный в Америке. Лозунгами являются свободные рынки, транспарентность и маневренность. "Электронный пастух" перемещает огромные массы капитала в страны и из стран, в соответствии с их политическими и экономическими достоинствами. Капитал перетекает почти мгновенно в страны со стабильными правительствами, прогрессивными экономиками, открытой системой бухгалтерского учета и честными деловыми отношениями и столь же мгновенно из стран, лишенных этих качеств. Государства могут не повиноваться "пастуху", но они будут платить за это - и, как правило, очень высокую цену, как это пришлось сделать Таиланду, Малайзии, Индонезии и Южной Корее в конце 1990-х годов. Некоторые страны могут неумышленно ослушаться "пастуха" (как только что упомянутые страны); другие могут поступить так из идеологических соображений (Куба и Северная Корея); некоторые - потому что они могут это себе позволить (страны, богатые нефтью); некоторые - потому что история просто прошла мимо них (многие африканские страны).

Страны, желающие привлечь капитал и обрести выгоды от сегодняшнего и завтрашнего уровня развития технологий, должны втиснуться в "золотой корсет", представляющий собой некий набор политических условий, включающих сбалансированность бюджета, экономическое дерегулирование, открытость инвестициям и торговле, а также стабильную валюту. Глобализация - это некий процесс, формируемый рынками, а не правительствами. Глобализация означает гомогенизацию. Цены, продукты, размеры заработной платы, богатств, нормы учетных ставок и прибыли стремятся к единообразию в общемировом масштабе. "Это, - как пишет Фридман, - постиндустриальный мир, и Америка сегодня хороша во всем, что является постиндустриальным". Послание всем правительствам очевидно: приспосабливайтесь или страдайте.

В том, что говорит Фридман, заключено многое, и он говорит это очень хорошо. Но сколько именно заключено в его словах? И, в особенности: как влияет тесная взаимозависимость государств на решение ими своих внутренних и внешних проблем?

Во-первых, мы должны задуматься о том, насколько далеко распространилась глобализация. В действительности, значительная часть мира остается в стороне от этого процесса. Это можно сказать о большей части Африки и Латинской Америки, о России, о всех странах Ближнего Востока (за исключением Израиля) и о значительной части Азии. Более того, для многих стран степень участия в глобальной экономике варьируется по регионам. Например, северная Италия включена в нее; тогда как южная Италия находится вне ее. Глобализация не является в подлинном смысле глобальной.

Во-вторых, мы должны сравнить взаимозависимость наций сегодня с тем, что было раньше. Быстрый рост международной торговли и инвестиций, происходивший с середины 1850-х годов до 1910 года, предшествовал длительному периоду войны, внутренних революций и национальной замкнутости. Кто-то может сказать, что с 1914-го по 1960-е годы развился некий дефицит взаимозависимости, который помогает объяснить последовавший затем ее устойчивый рост. Среди 24 самых богатых промышленных экономик (страны ОЭСР) экспорт, измеряемый долей от ВВП, увеличился после 1960 года вдвое. В 1960 году в этих странах объем экспорта составлял 9,5% от их национальных ВВП. Но в 1900 году этот показатель составлял 20,5 процентов. Тот факт, что уровень взаимозависимости в 1999 году примерно равен тому, который существовал в 1910-м, вряд ли является удивительным. То, что верно для торговли, сохраняет свою истинность и для потоков капитала.

В-третьих, денежные рынки могут быть единственным сектором экономики, который действительно стал глобальным. Финансовый капитал перемещается свободно через границы стран, входящих в число ОЭСР, и достаточно свободно в других частях мира. И тем не менее, при всем движении финансовых капиталов и товаров, нынешняя ситуация все еще остается похожей на ту, что была в прошлом. Несмотря на сегодняшнюю легкость коммуникаций, финансовые рынки в 1900 году были, по крайней мере, столь же интегрированными, как и в настоящее время.

Многие глобализаторы недооценивают степень того, насколько новое похоже на старое. В любой конкурентной системе проигравшие подражают победителям. В политическом развитии, так же как и в экономическом, отстающие имитируют практику и усваивают институты тех стран, которые оказываются впереди. Случайно кто-то находит способ перехитрить других, изобрести некий новый путь или искусно модифицировть старый, с тем чтобы извлечь из этого преимущества; и процесс подражания начинается заново.

Если государствам приходится приспосабливаться к образу жизни наиболее успешных среди них или же платить высокую цену за отказ поступать подобным образом, мы должны задаться вопросом - а что стало с самим государством. Суть послания глобализаторов состоит в том, что экономические и технологические силы навязывают государствам почти полное единообразие политических и экономических форм и функций. Однако беглый взгляд на историю последних 75 лет обнаруживает, что весьма разные политические и экономические системы добивались впечатляющих результатов и вызывали в свое время стремление последовать их примеру.

В 1930-е и затем вновь в 1950-е годы темпы экономического роста Советского Союза были одними из высочайших в мире, вызвав даже в Америке в 50-е годы страх относительно возможности своего отставания. В 1970-е годы большое уважение вызывали западноевропейские государства всеобщего благоденствия с их управляемыми и направляемыми экономиками. В конце 1970-х и в 1980-е годы японская модель неомеркантилизма рассматривалась как волна будущего, и Западная Европа, а также Соединенные Штаты были обеспокоены своей способностью устоять перед ней. Подражать или погибнуть - таков был совет, даваемый некоторыми; выведать тайну японской экономики и заставить ее соперничать на нашем поле - таков был тезис других. Америка не сделала многого ни из того, ни из другого, и вместе с тем в 1990-е годы ее экономика также стала процветать. Было бы поспешным, а в интеллектуальном смысле - опрометчивым делать на основании опыта одного десятилетия вывод о том, что единственная наилучшая модель наконец возникла.

Даже если все политические процессы стали глобальными, экономики остаются в удивительной степени локальными. Крупные в экономическом отношении страны продолжают делать большую часть своего бизнеса дома. В тех секторах американской экономики, которые в малой степени вовлечены в международную торговлю, - такие как государственная служба, строительство, некоммерческие организации, коммунальное хозяйство, а также оптовая и розничная торговля - занято 82% американцев. Как отмечает Пол Кругман, "Соединенные Штаты все еще почти на 90% являются экономикой, производящей товары и услуги для собственных нужд". В трех крупнейших экономиках мира - в Соединенных Штатах, в Японии и в Европейском союзе, взятом как единое целое, - экспорт составляет 12% или менее того от ВВП. Следовательно, мир менее взаимозависим, чем это обычно предполагается. Более того, развитые страны, если оставить в стороне нефтяной импорт, огромную часть своего внешнего бизнеса осуществляют друг с другом. И это означает, что их зависимость от импортируемых товаров, которые им трудно производить самим, еще больше сокращена.

Известные транснациональные корпорации, развивая местный характер производительности труда, также оказываются прочно привязанными к своим домашним корням. Одно из исследований сотни крупнейших мировых корпораций приводит его авторов к выводу о том, что ни одна из этих корпораций не может быть названа подлинно "глобальной" или "лишенной корней". Значение национальной основы любой из этих корпораций выявляется по всем важным параметрам - размещение капиталов, проведение работ в области исследований и инноваций, собственность, менеджмент. И технологическое совершенство корпораций прочно корреспондируется с уровнем технологического развития стран, в которых расположены их штаб-квартиры.

Опять же, в тесно связанных друг с другом развитых странах, находящихся на одинаковых уровнях развития, можно ожидать наиболее полного проявления единообразия форм и функций. Но Стивен Вулкок, рассматривая формы управления корпорациями в Европейском союзе, обнаруживает некий "спектр подходов" и считает, что это положение сохранится в обозримом будущем. Например, с 1950-х годов экономики Германии и Франции особенно тесно сблизились, поскольку эти страны стали основными торговыми партнерами друг друга. Однако исследование этих двух стран показывает, что Франция позаимствовала германские политические подходы, не пожелав вместе с тем или оказавшись неспособной скопировать германские институты.

Наиболее выразительное опровержение мнения о том, что сила государства резко уменьшилась, может быть найдено в способности государства к трансформации. В силу того, что технологическое обновление происходит быстро, а также потому, что экономические условия внутри страны и за рубежом часто меняются, государства, которые легко адаптируются к этим изменениям, пользуются значительными преимуществами. Международная политика остается внутринациональной. Национальные системы проявляют огромную упругость. Развиваются и процветают те, кто хорошо адаптируется; другим удается лишь выживать.

Для того чтобы добиваться успеха в конкурентных системах, отдельные части системы вынуждены перенимать те пути развития, которых они зачастую предпочли бы избежать. Исследователи американской системы управления отмечают, что одним из достоинств федерализма является то, что отдельные штаты могут действовать как лаборатории социально-экономического экспериментирования. Когда одни из штатов добиваются успеха, другие могут подражать им. Эта же мысль применима и к нациям.

Государства перенимают чужой опыт, но они также и защищают себя. Разные нации со специфическими институтами и традициями защищают себя разными способами. Япония поощряет развитие разных отраслей промышленности, защищает их и регулирует их торговлю. Соединенные Штаты используют свои политические, экономические и военные рычаги для манипулирования международными событиями таким образом, чтобы эти события соответствовали их собственным интересам. Например, как убедительно показывает Дэвид Е. Спиро, международные рынки и институты после 1974 года не пустили нефтедоллары в новый оборот, тогда как Соединенные Штаты сделали это. Несмотря на многие противоположные заявления, Соединенные Штаты при разных администрациях и разных руководителях кабинета эффективно действовали для того, чтобы подорвать рынки и помешать международным институтам. Рычаги США позволили им манипулировать нефтяным кризисом в собственных интересах.

Многие из выступавших в 1970-е годы поборников тезиса о взаимозависимости ожидали, что государство должно зачахнуть и отмереть. Например, Чарльз Киндлбергер писал в 1969 году, что "государство-нация близко к своему почти полному исчерпанию как некоего экономического образования". Глобализаторы 1990-х годов считают, что это уже в действительности произошло. Государство, пишет Вольфганг Рейнике, утратило свою "монополию на внутренний суверенитет" и "в качестве некоего суверенного актора во внешней сфере" оно "станет явлением прошлого". Но даже при всех доказательствах, приводимых в подтверждение этого тезиса, впечатляющим фактом остается то, что во внутренней сфере диапазон правительственных функций и масштаб государственного контроля над обществом и экономикой редко были более полными, чем в настоящее время. После второй мировой войны западноевропейские правительства расходовали около 25% их национального продукта; сегодня эта цифра составляет почти 50%. Во многих частях мира предметом озабоченности является не снижение внутренней мощи государства, а ее увеличение. И хотя государственный контроль несколько ослаб в недавнее время, может ли кто-нибудь в действительности поверить, что экономически развитые государства вернулись к уровню правительственного регулирования, существовавшему в 1930-е годы, не говоря уже об уровне XIX века?

Государства выполняют жизненно важные политические, социальные и экономические функции, и ни одна другая организация не соперничает с ними в этом отношении. Они поощряют развитие институтов, которые делают возможным внутренний мир и процветание. По сути своей в государстве, как сказал Кант, "нет моего и твоего". Государства превращают обладание в собственность и таким образом делают возможным накопление, производство и процветание. Суверенное государство с фиксированными границами оказалось наилучшей организацией для сохранения внутреннего мира и создания условий для экономического благоденствия.

Мы не должны задаваться вопросом о том, что случится с обществом и экономикой, когда государство начнет отмирать, поскольку мы имеем на этот счет слишком много примеров. Некоторыми из наиболее очевидных являются Китай в 1920-х и 1930-х годах и вновь в период культурной революции, многие африканские государства после обретения ими независимости, а также в настоящее время постсоветская Россия. Чем менее достаточным является государство, тем более вероятно, что оно распадется на составные части или окажется неспособным адаптироваться к транснациональным переменам.

Вызовы меняются, но государства выдерживают.

Перевод Григория Вайнштейна
"The National Interest", Vol.59, Spring 2000