Русский Журнал / Политика / Лекции
www.russ.ru/politics/meta/20010409-remizov.html

Сумерки идолов, или Рождение корпоративного государства
К онтологии политического реализма

Михаил Ремизов

Дата публикации:  9 Апреля 2001

Стало привычным говорить о кризисе партийной системы, то есть сумерках партийных богов и идолов идеологии. Конечно, "боги", "идолы" - все это сильно сказано. Просто маленькие фракционные тотемы, вознесенные на останкинскую высоту Олимпа.

Нет сомнений, что решающей в судьбе этого партийного пантеона стала та демонстративность, с какой восходящая власть пренебрегла им в своем восхождении. В драмах на тему "сумерки идолов" есть такой сюжетный инвариант, некая мизансцена, где герой выходит из тени, чтобы сказать: "Если вы боги, то вот я, дерзнувший пренебречь вами, - поразите меня сей же миг в самое сердце!". Настоящие или, что то же самое, живые боги в таких случаях бьют наповал. Если нет, - и все это видели! - вывод только один: мертвых богов надо хоронить.

Кстати, почему их трупы до сих пор гниют на Олимпе?

В этом как раз проблема. (Нет, могильщиков у нас навалом...) Проблема - в явленной пустоте Олимпа. Лишенное смысловых опор - или смысловых подпорок, или муляжей смысловых подпорок, что то же самое, - так вот, лишенное всякой осмысленности, политическое пространство рушится. Рушится в политическую плоскость. И там уже не может быть никакой вертикали! - только горизонталь.

Так вот, проблема - в явленной пустоте Олимпа, которую до сих пор камуфлируют декорированными трупами партийных кумиров.

Мертвых богов надо хоронить. Иначе они шевелятся и подают признаки жизни. А жизнь после смерти - это грязный пасквиль на жизнь. Его символом являются курицы, бегающие с отрубленными головами.

Шевелится КПРФ, шевелится СПС. Между тем один из тотемов явил чудо самосознания. Я имею в виду Яблоко - тотем во всех отношениях, который устами своих оракулов выразил две трагические интуиции, касаемые судьбы парламентского политеизма. Откровение первое: "нас нет" - слова Иваненко об отсутствии публичной политики. Откровение второе: "похоже, наши останки могут захоронить" - рефрен Явлинского о "корпоративном государстве".

В самом деле, если отбросить привходящие ассоциации, есть все основания понять корпоративное государство именно так: как принцип организации политического пространства, альтернативный принципу партийной дискуссии.

***

Проблема легитимации

Деградированная "публичная политика" представляет дурное зрелище, но это не только вопрос вкуса. Это вопрос функциональности: деградированная "публичная политика" не выполняет своей опосредующей роли и не является системой смысловой коммуникации властвующей элиты с массами. Необходимость этой коммуникации - инвариант политической вселенной, ее фундаментальный факт. Дело не в пресловутом "диалоге" - оставим этот язык благонамеренности! - а в действенном механизме воспроизводства легитимности.

Идеей легитимности имеется в виду лишь то, что властвование власти должно представляться оправданным. Легитимность - не нормативное понятие, а социально-психологический эффект, для воспроизводства которого необходимо обеспечить изоморфность властных действий и жестикуляций массовому восприятию. Изоморфность - подобие по форме, структурное сродство, достигаемые, в нашем случае, общностью трафарета, единством символической матрицы публично-политического процесса. Действия и восприятие этих действий должны быть явным образом отнесены к общей смысловой структуре. Но именно этой структуры, этого единства действия с восприятием не наблюдается.

Действующая власть располагает ресурсом легитимности, но, характерным образом, испытывает затруднения с тем, чтобы его освоить. Коммуникативный "момент истины" состоялся, но покуда его логика остается подспудной, непрозрачной для обеих сторон и структурно не осязаемой, он обречен выглядеть ситуативным, а коренящийся в нем ресурс властной легитимности вынужден оставаться замкнутым в слабом и релятивном пространстве рейтингов.

Можно сказать, что власть нашла не общий язык, а общий праязык со своим народом - странный, немой, не выговоренный и осязаемый лишь интонационно. Пуcть так: подобно поэзии, политика любит двигаться от метра к смыслу, от ритма к символу, не наоборот. Это движение происходит в момент, когда творческим усилием ритм проецируется на мир, и мир перестает быть вещью-в-себе и становится вещью-для-нас, картиной.

Да, проблема политического пространства - это проблема целостной, разделяемой обществом (вездесущий язык благонамеренности: не "разделяемой", а определяющей его) политической картины мира, в рамках которой только и возможно размежевание - в форме партийной системы или в иной форме. Процедура размежевания и позиционной разметки применима лишь к целостному смысловому полю, которого у нас, в большей или меньшей степени, - нет. Есть формальная общность пространства √ эффект, который достигается попеременным мельканием лиц на одном экране, на одной трибуне, с одинаковой миной. И есть иллюзия размежевания за счет формального соположения в этом формальном пространстве параллельных частичных ("партийных") смысловых пространств. Или, лучше сказать, плоскостей - ибо они поистине плоски!

Актуальный процесс хотелось бы описать (да, "хотелось бы" - формула предвзятости, стремящейся сохранить контакт с реализмом) как процесс постепенного конституирования этого целостного смыслового поля, предпосылочного для размежевания частичных смысловых полей. "Целостный" и "частичный" можно перевести соответственно как государственный и партийный.

Уникальный, текущий, чреватый парадоксальностью момент этого процесса заключен в том, что нарождающееся, зачаточное государственно-политическое смысловое поле и информационный рудимент старой партийной разметки сосуществуют, будучи между тем внеположны друг другу. Их перекрещивание, взаимоналожение в формально общем поле политической повестки дня чревато курьезностью и непониманием, хлеще говоря, когнитивным коллапсом. В этом смысле донельзя показательны попытки, с пафосом чередующихся тревоги и оптимизма, мерить реалии формирующегося или, возможно, лишь намекнувшего на себя политического режима мерками ветхих "партийных" предвзятостей, душой и телом принадлежащих миновавшей эпохе безвременья. (В принадлежности небытию ельцинского прошлого ложные седины КПРФ уравнены с пресловутыми розовыми штанишками СПС.) Формулой этой неадекватности стал привычный в адрес Путина укор: "и вашим, и нашим"...

Никогда нельзя сбрасывать со счетов возможность того, что обнаруживаемая реальность лежит по ту сторону ваших и наших атавистических конструкций. Реальность Путина явно хочет быть "по ту сторону". Что неоднократно выражено самим президентом в противопоставлении (невзрачном, разумеется) партийных интересов "интересам всего общества". Не стоит утоплять смысл сказанного погружением в далеко не бесспорную метафизику "интересов всего общества". Стоит пренебречь категориальностью с тем, чтобы увидеть в этом характернейшем различении еще один знак здорового отчуждения зарождающегося государственного смысла от символических порядков отмирающей партийной дискуссии. Здорового отчуждения живого от мертвого.

Тем же разом, в предсказуемом движении мысли, президент ставит на долгосрочную повестку формирование крупных общенациональных политических партий. По видимости логично: под стать обновленному государству хорошо бы подверстать обновленную партийную систему. Вопрос - в каком отношении логика ее конструкции должна находиться к действенно раскрываемой логике государственного смысла? Ведь антитеза партийных и государственных интересов остается, вероятно, в силе...

Государственных, ибо общество взятое как конкретное целое есть государство.

Партийность и государственность

Итак, речь о модели соотношения партийного интереса с государственным, которая может быть востребована брезжащей на горизонте политической системой.

Теоретически было бы резонно предположить, что партийная дискуссия оправдана как дискуссия об интересах государственного целого, которые, тем самым, предстают не столько в качестве константы, сколько в качестве переменной, получающей разные значения в рамках разных мировоззренческих формул. Одним словом, нет государственного интереса, а есть конкурирующие друг с другом идеологии государственного интереса. Государство как допартийная реальность в этой модели либо сводится к институциональной арене плебисцитарной борьбы идеологий, либо становится безраздельной добычей одной из них. В последнем случае натянутая на государственное тело партийная униформа лопается в силу несоразмерности. В первом же случае, наоборот, происходит усечение государства - логикой партийной системы оно низводится до страдательной роли объекта и арены дискуссии. Между тем в качестве существующего государство вынуждено быть субъектом √ значит, власть (как инстанция субъектности) обнаруживает себя по ту сторону дискуссии, где пытается отстроить параллельное публично-политической повестке дня пространство смысловой ориентации. Оно может совпадать с теми или иными партийными идеологиями государства, но оно не может меняться с периодичностью электоральных циклов. В свете этого расхождения ориентиров реальной политики с повесткой партийной дискуссии, последняя кажется уместной лишь в качестве политсериала для домохозяек.

За иллюстрацией тупика этой партийной системы незачем далеко ходить, достаточно заглянуть в окно. То есть не в свое окно (за коим Россия и еще раз Россия), а в наше общее - "прорубленное"; откуда, если приглядеться, открывается панорама на современность "западных демократий", систем торжествующего отчуждения и социальной аномии. Впрочем, понятно, что неотступное стремление причаститься Европе не остановится перед тем, чтобы причаститься ее Закату. Ее сумеркам. Как бы то ни было, мы, кажется, зареклись быть наивными относительно всех неловкостей, разочарований и парадоксов, которые ждут нас на этом пути в страны заходящего Солнца...

Заречься нужно, пожалуй, и от другой наивности - наивности умозрения, побуждающей верить в понятийную бескомпромиссность, осмысленность политического выбора и результирующую "идеально-типическую" чистоту жизненных форм. Нередко, слишком нередко право жизни приходится признавать за гибридами - без сертификатов качества, явочным порядком. Биос не чужд эклектики и компромисса. (Возможность упадка жизни аристократические философии относят именно на этот счет.) У меня нет сомнений, что эволюция нашей политической системы будет опытом эклектики и компромисса.

Последнее, разумеется, не повод к отказу от того духа радикальной понятийности (да, да самое время вспоминать Шмитта), который мыслит ситуацию в ее логических пределах.

Наметив позицию, для которой интерес целого существует лишь в контексте частичных, партийных перспектив, на другом полюсе мы не можем не обнаружить представление о государственном интересе как объективной величине, которая раскрывается не в дискуссии партийных мировоззрений, а в опыте принимающей решения власти.

Нет недостатка в знаках того, что это представление созвучно нашей политической современности.

Неспроста, в конце концов, будущие "крупные общенациональные" партии фигурируют в качестве "ответственных". Что этим должно иметься в виду, как не идея заведомого ограничения их дискуссии неким рамочным консенсусом о государстве? Причем данность государственного интереса не может в этом случае быть лишь внешней ограничительной линией - но непременно смысловым фоном партийной коммуникации, которая - в качестве ответственной - призвана удерживаться в горизонте действительного. Инстанцией действительного является праксис власти.

Этот реализм интереса подвергает инверсии классическую схему парламентской демократии. Парламентаризм мнит реальную политику (осуществление власти) функцией публичной (дикуссия по поводу должного осуществления власти). Здесь же, напротив, публичная политика со своей дискуссией и представительским началом заведомо вписана в смысловой горизонт реальной.

Там, где интерес целого истолкован в категориях действительности, а не идеала, исполнительная власть именно в качестве таковой признана инстанцией его определения. Слово "исполнительная" маркирует уже не ее технический характер по отношению к "законодательно-представительной" власти, а ее логическое верховенство.

Понятно, что де-факто исполнительная власть и так верховодит, и консолидация системы власти идет - размеренно, молчаливо. Но "политическое пространство" - это проблема картины мира: система власти должна быть консолидирована не только на уровне механизмов, но и на уровне представления.

Корпоративизм

Верховенство действительности интересов над дискуссией идеалов обещает создать пространство, чьим господствующим принципом станет реалполитический консенсус о государстве. Это и есть ответственность: прежде, чем вести дискуссию о той России, которая желательна, нельзя не думать о той, которая возможна.

В этом пространстве на долю партийной дискуссии могут оставаться лишь те вопросы, ответы на которые вписаны в поле консенсуса. Насколько убедительной и увлекательной будет такая дискуссия - можно себе представить. Я полагаю, что "ответственная" дискуссия будет плохим политсериалом. Но главное - она не будет решать проблему демократического вовлечения и структурно опосредовать коммуникацию властвующей элиты с массами.

Ясно одно: чем более весомо и убедительно артикулируется властью логика действительного, тем меньше значения имеют споры о предпочтениях - а каковы еще могут быть партийные споры?

По меньшей мере, до сей поры они таковы. В безвкусице театральных поз и какофонии деклараций партийная политика предстоит молчаливой доселе логике государственного дела. Она противостоит действительности и норовит заглушить ее голос. Между тем она должна выражать и олицетворять ее. Подобно тому, как власть раскрывает действительность "целого" в политическом решении, партии призваны к представительству "частей" - не на уровне мнения, а на уровне интереса.

Впрочем, партия как таковая - скорее форма ложного сознания. Форма частичности, претендующей на целостность. Эта претензия неотъемлема от духа партийности. Если партия позиционирует себя не как выразитель всеобщих интересов, а как носитель и лоббист частичных, она следует принципу "корпорации".

Но дело не в словах, конечно. Дело в ином структурообразующем принципе политической системы. Вытеснение партийной логики корпоративной означало бы переход от политической системы, основанной на идентификации с мнениями к политической системе, основанной на принадлежности. Вообще, принадлежность - более глубокий принцип, чем пресловутая "симпатия", ибо действительность - более глубокий принцип, чем идеал. (Тем более, что в электронной демократии в ходу не "идеалы", а формы клипового сознания.) В сущностном смысле дилемма такова: будет ли политическая социализация граждан опосредована формами спектакля или формами существования? Принцип корпоративизма - это и есть политическая система верховенства "действительности" над спектаклем "идеалов".

Профессионально-сословный, конфессиональный, этнический принцип принадлежности каждый в отдельности и все вместе могут послужить корпоративному структурированию политического пространства России. В этом смысле я имею в виду нечто обратное тому, что имеет в виду новый закон о партиях. Любопытный вопрос: из чего исходит по преимуществу законодательный разум, запрещая основывать политическую организацию на формах национальной, религиозной и проч. принадлежности: из либеральной идеи об автономном индивиде как основе демократии или из ответственного опасения запустить в публичном пространстве процессы слишком действенного размежевания? Разумеется, возможно то и другое одновременно, просто сразу нужно отделять зерна от плевел: зерна политического расчета от плевел конформизма и благонамеренности. Говорить, разумеется, стоит лишь о здравом зерне замысла.

Так вот, если этим положением имеется в виду опасение относительно целостности публичной сферы государства - то оно уместно лишь в свете невнятности текущего момента и его переходности. Момента, когда государство уже не согласно быть лишь одним из участников внутренних партийно-корпоративных дележей и схваток, но еще не заявило о себе, отчетливо и бескомпромиссно, как о превосходящей целостности. Государство еще не обрело соразмерного себе дискурса, способного мощным смысловым и силовом излучением интегрировать пространство публичной политики: действительность государства все еще остается потенциальной.

Ибо действительность - это действительность, раскрытая в дискурсе.

Кстати, эту раскавыченную цитату Гегеля можно считать формулой того единства системы реально-политических действий с системой публично-политических восприятий, которое может быть названо "политическим пространством".