Русский Журнал / Политика / Лекции
www.russ.ru/politics/meta/20010628.html

Цадик Маркс
Кирилл Якимец

Дата публикации:  28 Июня 2001

1. Эсхатологический оптимизм

На любых размышлениях о марксизме, тем более - о его социальных последствиях, все еще лежит печать вульгарности, моветона. Во всяком случае, если иметь в виду академические размышления, требующие определенной беспристрастности. Начнем с самого вульгарного: с обвинений. Марксизм обвиняют в "грубом материализме" и одновременно - в "эсхатологизме" и "утопичности". С "грубым материализмом" и "утопичностью" мы разберемся по ходу дела, что же касается эсхатологизма, то он вообще был свойствен европейскому сознанию прошлого века, причем носил "радостный" и чисто теоретический характер. "Ненависть к жизни" тогда еще не переросла в иррациональный восторг, в апологию абсурда, которую породил страшный XX век. В XIX веке еще не было страшно, но уже было тоскливо. Линейное время продолжало течь вперед, к Новому - люди еще не стояли, упершись носом в Небытие, они к этому Небытию радостно стремились. Жизнь утомила людей, но еще не обессилила, и смерть, пока не схватившая за горло, а лишь приславшая визитную карточку, представлялась сказочной феей, распорядительницей грядущего праздника - Конца Света, к которому надо энергично готовиться, который следует приближать. Шпенглер, несколько "опоздавший на праздник", предлагает заниматься не искусством и философией, а посвящать таланты экономике и политике, чтобы круг истории, вошедший в неприятную фазу "цивилизации", скорее докрутить до конца этой фазы. А Маркс, творивший в самый разгар "праздника", предложил всем встать на сторону пролетариата - гробовщика старого мира.

Ненависть к жизни определила круг интересов Маркса: действительно, зачем изучать положение вещей в мире тому, кто этим миром доволен? Карта местности нужна, когда хочешь из этой местности выбраться, покинуть натоптанные круговые тропы - и для этого найти тайную, прямую тропу.

Итак, вопрос был задан - и ответ получен. Ответ можно считать озарением, правда, не в смысле "культа смерти". Маркс узрел вовсе не Пустоту, а как раз наоборот - мир, в его телесности, в его динамике, в его катастрофичности. Он увидел две части этого мира, граница между которыми лежит в каждой точке мира. И граница растет, становится все шире и плотнее, причем, что главное, границы там и вовсе не должно быть... Стоп. Видение закончилось, и дальнейшая жизнь дана для того, чтобы осмыслить увиденное, осмыслить осмысленное, осмыслить осмысление осмысленного и т.д. К сожалению, осмысление так и не вышло - и не вывело Маркса - за рамки Европы XIX века, то есть за рамки эсхатологического оптимизма, совмещенного с "культом смерти".

2. Пар и Электричество как незыблемые ценности

Сначала подход Маркса обещает многое, обещает почти все: "Что такое жизнь, если она не есть деятельность?" (здесь и далее цитируются "Экономическо-философские рукописи 1844 года" Маркса по книге Маркс, Энгельс, Сочинения, изд. 2. Т. 42. М. 1974). Деятельностный подход, как и всякий эмпиризм, не позволяет, конечно, целиком избежать предвзятости (вспомним Фейерабенда!) - но освобождает исследователя хотя бы от бытовой, "обывательской" оценки, связанной с метафизическим "чайным трепом". Особенно это важно при исследовании катастрофических процессов в обществе: "от труда бегут, как от чумы"; человек "только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя". Это наблюдение должно было послужить звонком, а скорее - набатным колоколом, сиреной. Если труд отторгается всем существом того, кто трудится, значит, человек постоянно, всю жизнь, занимается не своим делом - так сказать, "мотает чужую карму"! Теперь можно было бы совершить следующий шаг: рассмотреть отчуждение человека не только от его труда, но и от потребления. Это значит - переоценить главные ценности "века пара и электричества": сам пар и само электричество...

Такой шаг во времена Маркса был бы весьма революционным. Но Маркс этого шага не делает: "Отчуждение рабочего в его предмете выражается в том, что чем больше рабочий создает, тем меньше он может потреблять (курсив мой - К.Я.)" Моя игра цитатами - не схоластическое упражнение: я только указываю на общеизвестный социальный пафос Маркса, чтобы прояснить другой его пафос, мистический. Маркс видел конфликт, но пелена бытовых оценок не позволила озарению соединиться с денотатом, не позволила Марксу рассмотреть "посюсторонние" стороны этого конфликта. И Маркс переходит к мистическому рассмотрению: каждая точка жизни отчуждается сама от себя. А на вопрос о самоотчуждении уже нельзя дать никакого ответа, кроме наиболее радикального.

3. Гегелемахия

Впрочем, к этому пункту можно прийти и не привлекая гипотезу озарения. Маркс боролся с метафизикой - вполне респектабельная борьба с точки зрения немецкого интеллектуала прошлого века. А метафизика - опять же с точки зрения того самого интеллектуала - росла в первую очередь из системы Гегеля. Самым изящным и беспроигрышным ходом в подобной борьбе является разворот пушек противника на 180 градусов.

Гегелевская концепция движения напоминает концепцию Аристотеля - что само по себе весьма забавно, поскольку Гегель успешно "двигал" аристотелизм уже после того, как Галилей и Ньютон, кажется, окончательно затоптали этот подход. Только вместо неподвижного аристотелевского "перводвигателя" у Гегеля действует подвижный дух, сообщающий свое движение (самоотчуждение - пребывание в инобытии - возвращение) остальному миру. Я, конечно, обрисовал гегелевскую схему в высшей степени грубо, но для моей задачи этой грубости вполне достаточно. Главное - понять суть марксовой борьбы с Гегелем. Дух Гегеля, в отличие от аристотелевского "перводвигателя", действует не издалека, а тянет человека за собой, как корабль тянет прилипшие к днищу ракушки. И тем не менее такое движение можно считать наведенным. Естественный ответ Маркса - рассмотреть движение имманентное, низведя "перводвигатель" с небес и запихнув под капот чисто человеческого прогресса. Но схема движения осталась та же, гегелевская: самоотчуждение и связанное с ним пребывание в инобытии, после чего - возвращение.

Если воспринимать Маркса таким образом, то получается, что он исходил вовсе не из видения посюстороннего конфликта, а сразу искал конфликт потусторонний, пусть и спроецированный на этот мир. Искал самоотчуждение. Для Маркса это означало поиск материального аналога гегелевского духа, самоотчужденного человека, точнее - социальной группы, которая, возвращаясь к своей самотождественности, увлечет за собой все человечество.

Но дух оказался хитрее Маркса: система Гегеля, пусть и "поставленная с головы на ноги", придавила деятельностный подход, превратив этот подход в метафизический. Поэтому цель исторического движения отлетела за пределы истории - да и вообще за пределы конкретного мира (не говоря уж о том, что сама идея линейного исторического движения, имеющего некую цель, тоже является вполне метафизической). Гордыня универсальности присуща марксизму в той же мере и по той же причине, что и христианству: все конкретное, а значит - все различное, телесное, плоть, подлежит умерщвлению, уничтожению "до основанья" - ради грядущего единства.

Что же это за единство?

Поначалу коммунизм представляется пусть и утопическим, но все же конкретным предложением: вернуться к природе. "Завершенный коммунизм", возвращение человека к самому себе, равен, вроде бы, гуманизму и натурализму... Но как попасть в коммунизм? Маркс сразу предупреждает, что частная собственность - опора порочного мира, но упразднение частной собственности не есть ее "подлинное освоение". Итак, частную собственность надо освоить до конца, противоречия усугубить, довести этот мир до взрыва, до выхода - куда?

А куда ведет противоречие? Противоречие - факт речи. Он означает предел использования речи: дальше слова бессильны. Возможно - "дальше - тишина", возможно - что-то еще. Но мы, во всяком случае, подошли к стене и можем попробовать выбраться из мира слов в мир дела. Маркс развернул этот традиционный мистический прием и решил применить его не к словам, а к жизни: дойти до крайних противоположностей - чем хуже, тем лучше. Примером могут служить его рассуждения о феодальной собственности на землю: "Необходимо, чтобы эта собственность исчезла" - скинула "шелуху" эмоционального, интимного отношения человека к земле, оставив лишь "основу" - стальной скелет экономики. И вот перед нами стена. А что за ней? В голову сразу приходит платоновская пещера, по стенам которой бродят тени идей - обитателей "реального" мира.

Но отбрасывает ли коммунизм на наш мир хоть какую-то тень? Едва ли. Он лишь дает надежду, причем не на обретение, а на утрату. Что там - Маркс не знает, но с пафосом перечисляет, чего там нет: "Религия, семья, право, мораль, наука, искусство и т.д." Это "и т.д." выдало Маркса: при коммунизме не будет ничего из того, что вообще можно перечислить. То, что Маркс полагал конечным пунктом возвращения, он смог помыслить и описать лишь как мистическое Ничто. Путь туда ведет не "назад к природе", а в любую сторону, лишь бы - за пределы мира, за пределы жизни. В смерть. Поведет туда, понятное дело, самоотчужденный человек, тот, кто ближе всех к Ничто, у кого Ничего нет - пролетарий. И как христиане, чтобы пойти за Христом, должны уподобиться Ему, так и в коммунизм путь ведет через всеобщее "опролетаривание" и далее - через уничтожение всего конкретного. Умерщвление плоти.

4. Оправдание Маркса

Вот так пар, Гегель и электричество встали между Марксом и его озарением, если озарение вообще имело место. Марксу осталось лишь мечтать и ненавидеть: ненавидеть жизнь и мечтать о Коммунистическом Ничто.

Теперь можно снова вернуться к обвинениям. Если обвинение в "эсхатологичности" я готов поддержать (относя его, правда, в большей степени к интеллектуальным модам того времени), то "грубым материализмом" (возможно, к сожалению) здесь и не пахнет. Зато по поводу "утопичности" можно спорить. Манхейм считает утопической всякую трансцендентную наличным реалиям ориентацию в том случае, если она, "переходя в действие, частично или полностью взрывает существующий в данный момент порядок вещей" ("Идеология и утопия"). Этим он отделяет утопию от других трансцендентных ориентаций. Но я бы добавил к этому признаку еще один: утопия, все-таки, предлагает что-то выстроить на месте воронки, оставшейся после взрыва. Если нам и кажется, что утопический проект невыполним, сам утопист верит в позитивные возможности своего проекта, ориентируясь не на Ничто, а на нечто - пусть даже на нечто с нашей точки зрения несуразное.

А класть в основу социального здания такие системы, как христианство или марксизм, заведомо безнадежное дело. С тем же успехом можно строить дом из динамита. Ведь ориентация на Ничто не может породить ничего - кроме взрыва. Чаще, правда, адепты религии Пустоты не осознают собственного мистицизма, не стремятся к смерти: смерть рядится под жизнь, небытие под "подлинное" бытие. В то же время позитивной, нацеленной на дающее божество, религия Пустоты быть не может, поскольку с трансцендентным божеством невозможно вступить в отношения - в том числе, отношение веры. Требуется посредник... И возникает культ этого посредника: бросив камень в бесконечность, мы все равно попадаем в конечную цель, только не известно, в какую именно. Можем, например, кого-нибудь случайно убить. Задача, таким образом, оказывается принципиально нерешаемой, а активные попытки решения иногда приводят к неприятным результатам.

Но любые слова о "неприятных результатах" неприложимы к самому Марксу. Маркс, независимо от собственного желания активно участвовать в социальной жизни, занимался все же не политикой и даже не созданием идеологии, а философией. Результат его работы - следствие не "преступных замыслов", а "объективных причин": в середине XIX века мало кто еще представлял себе непосредственную связь массовой агрессивности и культа Пустоты. Другое дело - XX век, точнее - первая его треть, когда казалось, что "каждый человек и все человечество стоит перед выбором - или потоп, или эпопея, и нет срединного пути". Это слова Ганса Горбигера. Сюда же можно добавить слова ученика Горбигера - Адольфа Гитлера, сказанные Раушнингу: "Мир вступил на решающий поворот. Мы у шарнира времени". Маргинальные течения внимательно следят друг за другом. Расцвет маргинальной религиозности в Европе - от Штейнера до Гюрджиева - естественным образом располагал к "мистическому" характеру маргинальной политики. И не только в кавычках...

Но Маркс был достаточно далек от всего этого. Он, несмотря на свое возможное озарение, всего лишь респектабельно следовал в русле респектабельного века. И не вина Маркса, что русло это вывело в океан, наполненный далеко не респектабельным содержимым.