Программы новостей похожи на калейдоскоп. Яркая, причудливая картинка составлена из россыпи сообщений, на первый взгляд не связанных между собой. Это, впрочем, дает возможность придавать событиям свой смысл или, если угодно, помещать их в свой собственный контекст. Результат порой бывает любопытный. Взять хотя бы последние сводки с Северного Кавказа и Среднего Востока.

29 апреля в Ростове-на-Дону коллегия присяжных вынесла вердикт о невиновности группы спецназовцев, убивших в январе 2002 года шесть человек неподалеку от селения Дай в горной Чечне.

В тот же день к пожизненному заключению был приговорен Докка Джантемиров - за соучастие в теракте, совершенном в августе того же 2002 года, в результате которого в небе над Ханкалой был сбит вертолет "Ми-26". Он снимал сбитый вертолет на видео, вроде бы привез на место зенитную ракету "Игла" и даже, кажется, сам порывался стрелять, но выпало другому.

Одновременно в течение прошедших недель в Соединенных Штатах и Англии разгорался скандал вокруг издевательств над заключенными в Ираке. Рассказывая об этих событиях российские телеканалы впали в такой раж, что могли составить конкуренцию самой "Аль-Джазире" (равно как и в репортажах о героической борьбе иракского народа с оккупационными войсками).

Подобный пафос, впрочем, не касался сообщений из Катара, где продолжался суд над российскими гражданами, обвиняемыми в убийстве Зелимхана Яндарбиева. Его почему-то освещали с удивительной сдержанностью; тут монополия на информацию принадлежала стороне защиты.

И уж совсем стороной проходили сообщения из самой Чечни. Видеозапись последствий удара с воздуха по горному селу Ригахой оказалась востребована только зарубежными телеканалами да родной военной прокуратурой. А "всплывшей" месяц назад видеозаписью, на которой запечатлено, как весной 2000 года семь десятков пленных боевиков перегружают из автозаков в вагонзаки у села Комсомольское, даже прокуратура не интересуется. Боевики те, между прочим, ранее (да и до сих пор) считались "пропавшими без вести".

Казалось бы, что общего? Что может объединять сюжеты, столь разнородные не только по времени и месту, но и по образу действия, - войны и суды?

***

В своей книге "Военные преступления: Геноцид. Террор. Борьба за правосудие" (перев. с англ. - М.: Юристъ, 2000) Арье Найер отмечает, что с распространением изобретения Сэмьюэла Морзе генералы утратили монополию на информацию с поля боя - в ходе Крымской войны ее отняли у них военные корреспонденты. Публиковавшиеся в "Таймс" репортажи Уильяма Говарда Расселла показывали "изнанку" Крымской войны - то, что не попадало в официальные рапорты: гибель и страдания солдат, своих и чужих, и мирного населения. На фронтах Гражданской войны в США работали сотни репортеров. Они уже широко использовали фотографию. Эти сообщения порой опережали официоз и потому были не просто интересны, но служили поводом к действию. В итоге впервые возник механизм гражданского контроля над военными. Те, разумеется, были недовольны: английский генерал Пеннфизер заметил, что предпочел бы общению с Расселлом встречу с сатаной. Но заменить свободу слова сплошной цензурой тогда почему-то не решались...

В итоге началась выработка того, что потом назвали "гуманитарным правом" - норм, которые бы ограничивали ярость ведения войны и защищали невоюющее население. На самом деле, и тогда и сегодня "гуманитарное право" есть штука жестокая - это право убивать. Право солдата убивать другого солдата. И - никого более: раненые, пленные, гражданские лица находятся под защитой.

Прошло полтора века... Телеграф и дагерротип слились - теперь у нас есть поток аудиовизуальной информации со всего света, война идет в прямом эфире. Если полтора века назад была нарушена генеральская монополия оценивать и комментировать события, то теперь, надо полагать, в горячих точках планеты наступил полный парадиз? Ведь в сочетании с развитием права угроза немедленной огласки должна извести военных преступников под корень?

Оказывается, нет. "Герои" багдадской тюрьмы "Абу-Грейб" и их начальники предстали перед трибуналом и сенаторами только год спустя после видеосъемки пыток. И то благодаря незаметным усилиям правозащитников из Human Rights Watch и других организаций, криком кричавших о "художествах" американцев в Афганистане и Ираке, и заметным всему миру действиям свободной прессы и политических противников нынешней американской администрации. Что делать, общественные интересы защищают в данном случае вполне корыстные демократы.

Но от "соломицы в оке ближнего" обратимся к "у себя в оном брусу". Репортажи о жестокости американской в наших масс-медиа отнюдь не служат поводом задуматься о своих делах. Напротив, подразумевается: "Все мужчины делают это"!

Ведь у нас в Чечне тысячи человек - таких же задержанных боевиков - просто-напросто "исчезли" либо превратились в изуродованные трупы. Это качественно отличается от действий американцев: те "работали" на уровне какого-нибудь отечественного ИВС, СИЗО или "Белого лебедя" - то есть российского стандарта мирного времени. И вот - через несколько дней после огласки - заработала следственно-судебная машина.

У нас же в Чечне из тысяч возбужденных уголовных дел лишь одно - об "исчезновении" Зелимхана Мурдалова милиционером Лапиным - дошло до суда и там застряло, остальные дела приостановлены "за невозможностью установить подлежащих привлечению"... Система организованной безнаказанности редко дает сбой, лишь отдельные дела доходят до суда. А там уж начинает работу машина "условного правосудия". Последний ее продукт - приговор по делу Ульмана.

Но не стоит все сваливать на "систему" - она, как выяснилось, вполне отвечает общественному настроению. Джантемиров участвовал в убийстве солдат противника, пусть в гражданской войне, а Ульман убивал мирных жителей, находившихся в его власти. Такое ощущение, что их осудили как "чужого" и "своего", а не за содеянное. В деле Ульмана присяжные, похоже, всерьез восприняли (или сделали вид, что восприняли всерьез) объяснения одного из свидетелей: если бы спецназовцы не выполнили приказ - их должен был бы расстрелять командир, майор Перелевский. А если бы тот не ретранслировал преступное распоряжение старшего начальника, то этот начальник, полковник Плотников, в свою очередь, расстрелял бы его. Эти опричные (то есть спецназовские) порядки воспринимаются как нечто нормальное, и черт с ними, с процедурой и законом!

Присяжные согласились с тем, что все перечисленное в представленном прокуратурой обвинении - правда, но сделали вывод: обвиняемые невиновны, поскольку исполняли приказ. Года, кажется, с 1945-го исполнение преступного приказа является преступлением. И потом лет тридцать советские суды не делали поблажки полицаям и прочим военным преступникам, хотя те всегда твердили: "Исполнял приказ!"

А в катарском деле, напротив, защита упирает на процедурные моменты, обходя молчанием фабулу. О ней - только отдельные случайные сообщения (свидетели, видевшие закладывавших бомбу "славян"; обрезки провода, найденные в арендованной машине, идентичны тем, что были в бомбе; записанный оператором сотовой связи подробный телефонный отчет об "операции"). Упор на то, что россиян пытали, но видеозапись со "следственным экспериментом", представленную в суде, почему-то комментирует лишь Усман Фирзаули, представитель вдовы Яндарбиева. И дело тут не в недостатке информации, но в нежелании ее нам предоставить... И в отсутствии нашего желания ее получить.

Согласитесь, есть некоторый контраст с Америкой, которую захлестнули и ужаснули фото из тюрьмы Абу-Грейб. В 1945-м немцы - простые бюргеры и бауэры - могли еще говорить, что они "не знали". Теперь телевидение и Интернет вроде бы не оставляют людям возможностей для такой отговорки. А у нас года четыре назад без зазрения совести показывали по центральным каналам, как кварталы и села стирает с лица земли вакуумными снарядами система "Буратино", как люди, лица которых один сплошной кровоподтек, сознаются во всех смертных грехах, - и ничего, сплошной восторг.

***

Похоже, утверждение Арье Найера об определяющей роли "новых информационных технологий" в гуманизации войн по меньшей мере слишком категорично.

Характерно, что в книге "Военные преступления" ни разу не упомянут один человек - швейцарский коммерсант Жан-Анри Дюнан (1828-1910). В июне 1859 года он стал свидетелем битвы при Сольферино, где австрийская армия сражались с франко-итальянской. Дюнан, участвовавший в помощи раненым, был "охвачен ужасом и состраданием". За несколько дней умерли около сорока тысяч человек: одни истекли кровью на поле боя, другие - поскольку были лишены простейшего ухода. "Ужас и сострадание" Жан-Анри излил в 1861 году в книге "Воспоминания о битве при Сольферино", которую осенью следующего года издал тиражом в 160 экземпляров. Как значилось на титульном листе, "для бесплатного распространения". Кроме того, в ней были предложены некоторые пути предотвращения "ужасов войны". Автор разослал свой труд царствующим особам, правительствам, генералам, а также известным врачам, писателям, филантропам. Результат, отклик в обществе, был ошеломляющий - последовали многочисленные отзывы, до конца года книга была дважды переиздана, а вскоре последовали переводы на европейские языки. "Сольферино" сравнивали с "Хижиной дяди Тома". Время как будто сжалось. Летом 1863 года "Женевское общество поощрения благотворительности" создало редакционную комиссию под председательством генерала Дюфура для доработки предложений Дюнана. Из этой комиссии потом и возник Международный комитет Красного Креста (МККК). Уже в октябре собирается конференция с участием 39 делегатов, включая представителей 16 правительств. А в августе 1964 года была подписана первая из Женевских конвенций - об обращении с ранеными и нейтральном статусе санитарного персонала.

Между тем в разных странах возникают общества Красного Креста, по сравнению с которыми санитарные службы армий выглядят жалко. Долгая и содержательная история МККК - тема отдельного рассказа (и, пожалуй, не одного). Сам Жан-Анри Дюнан вскоре после первой конференции отошел от работы комитета. Он пытался поставить вопрос о положении не только раненых, но и пленных. Однако, видно, "время не пришло". Дюнан вернулся к коммерции, торговал в Алжире, прогорел, уехал в поисках счастья в Париж, вконец обнищал, стал настоящим клошаром и ночевал под мостами, пока не вспомнил о швейцарской системе социального обеспечения. Тем временем дело его жизни росло и крепло, и лет сорок спустя журналист Вильгельм Зондреггер, заинтересовавшись судьбою Дюнана, нашел его поедающим жидкую кашку в доме для престарелых. Интервью с ним стало сенсацией. В 1901 году Дюнан стал первым лауреатом Нобелевской премии мира - и передал ее на благотворительность.

Книга "Воспоминания о битве при Сольферино" изменила мир. Хотя это была всего лишь книга. Телеграфные и фоторепортажи военных корреспондентов - это тоже хорошо, но они апеллируют к разуму. Без соответствующего настроения в обществе (в обществах), без гуманистического духа вряд ли был бы услышан призыв Дюнана: "Tutti fratelli" ("Все люди - братья"). Как сегодня в России, когда едва ли не все - журналисты, редакторы, присяжные - делят людей на "своих" и "чужих", на "эллинов" и "иудеев". Если заранее назначены правые и виноватые, становятся бессмысленными репортажи, статьи, фотографии и видеозаписи. И только слышны крики: "Распни!" - голос людей, забывших слова: "И отвечая, весь народ сказал: кровь его на нас и на детях наших".