Не устаю повторять: "По плодам узнаете их". Хотя кто же будет сегодня впрямую спорить с этой библейской истиной? Вот только плоды порой бывают чересчур скороспелые. Да и вырастает иной раз не совсем то, что было посажено или посеяно. Не кто иной, как Карл Маркс, сказал о своих преемниках: "Я сеял драконов, а пожал блох". Такое бывает. А скороспелый плод не приносит славы садоводу, но свидетельствует о его агрикультурных амбициях.

Семена доброго, вечного и справедливого, укупоренные в "Обращении к обществу" от 9 августа сего года, которое украсили своими конструктивно-оппозиционными подписями Василий Аксенов, Борис Березовский, Сергей Бодров, Станислав Говорухин, Отто Лацис, Юрий Любимов, Олег Меньшиков, Игорь Шабдурасулов, Александр Яковлев, - эти семена упали на выжженную, растрескавшуюся, окаменевшую почву: вся страна, все общество были потрясены страшными августовскими событиями, связанными со многими человеческими жертвами и невосполнимыми утратами тех, кого миновала эта горькая чаша. Взрыв на "Пушкинской". Гибель "Курска" со всем экипажем. Пожар на Останкинской телебашне. Люди как будто на какое-то время ослепли - от горя, от слез, от сострадания, от гнева. От погасших экранов телевизоров, наконец. Обществу было три последних недели августа как-то не до манифестов оппозиции - конструктивной, непримиримой или даже деструктивной.

Что до граничившей с принародным и всесветным "рыдом матерным" импульсивной реакции на происходившее в стране некоторых отечественных СМИ, относящих себя и относимых другими к тоже "оппозиционным" - то о ней говорить как-то не хочется. Как-то зазорно о ней говорить. Не таких плодов, скороспелых и несъедобных, вправе ждать россияне от оппозиции. Иные СМИ кричали в истекший месяц - кричали в буквальном и переносном смысле - так истошно, что сами не могли расслышать, что именно они говорили. Лишь один штрих. Ни одному из журналистов, поносивших Владимира Путина за его "опоздание" к месту катастрофы "Курска", за его неучастие в организации работ по спасению экипажа подлодки, за его "холодность", - ни одному из них не пришло в голову: да ведь от Президента требовали в данном случае сделать именно то, что "вообще", по заверениям тех же СМИ, он делать ни при каких условиях не должен, дабы не впасть окончательно в авторитаризм. Всем нормальным людям было с самого начала понятно, какой бедлам получился бы в итоге, в сухом остатке, если бы Владимир Путин внял увещевателям и лично вмешался в деятельность комиссии по спасению подводников и самих спасателей.

А кому это все еще непонятно, тот может с пользой для себя прочесть или перечесть страницы замечательного романа Владимира Богомолова "Момент истины", где в деталях выписана достоверная картина того, что происходило и могло бы произойти в наших пенатах из-за персональной интервенции высокого начальства в сферу компетенции профессионалов. Облегчу задачу непонятливым. В романе речь идет о поимке опаснейшей группы фашистских шпионов-диверсантов, которую взял под свой "контроль" Верховный Главнокомандующий, о "взаимодействии" генералов с розыскниками: "Из Москвы звонили буквально каждые четверть часа не только высокое начальство, но и офицеры-розыскники. Требовали различные сведения, подтверждения прибытия людей и техники и, в первую очередь, вновь добытые данные, словно они должны были поступать сюда, в Лиду, обильно и непрерывно. Сообщались дополнительные указания и версии, при этом высказывались советы и различные предположения, не обходилось и без того, что Поляков называл "вмешательством в детали" и "мелочной опекой". К утру напряжение стало, казалось, предельным, бесконечные же звонки из Москвы вносили неизбежную в таких случаях нервозность. По настоянию Полякова аппарат "ВЧ" перенесли в соседний кабинет, где около него дежурили двое офицеров". Принятые оперативниками меры и число привлеченных людей показались Москве слишком невзрачными, и на поиск шпионов было брошено 20 тысяч военнослужащих. Им теперь нужно было найти хоть какое-то применение.

Далее. "В очередном, третьем за сутки, разговоре по "ВЧ" с начальником Главного управления контрразведки Егорову удалось обосновать целесообразность отсрочки начала операции до семнадцати ноль-ноль, и на какое-то время все вроде успокоились. Однако с прибытием из Москвы заместителя Наркома внутренних дел обстановка сразу же обострилась. Выслушав прямо на поле аэродрома доклад Егорова, он сказал, что в руководстве розыском налицо "нерешительность" и "опаснейшее промедление". Естественно, ему хотелось, чтобы его присутствие в Лиде ознаменовалось активными решительными действиями, самой значительной акцией в этом плане была бы крупная войсковая операция, и, ссылаясь на свои полномочия, он потребовал ее немедленного проведения. Его энергично поддержали не только прилетевшие с ним генералы, но и начальник войск по охране тылов фронта генерал Лобов, а также командиры погранполков и трех маневренных групп, прибывших с других фронтов. Все эти люди относились к одному ведомству - Наркомату внутренних дел; Егоров же и Мохов представляли собой контрразведку Наркомата обороны".

Эмоциональная кульминация этого начальственного нетерпения такова: "Начальник войск по охране тыла фронта генерал Лобов сказал что-то вполголоса заместителю Наркома, и тот, глядя на Алехина (командир группы розыскников, задержавших в конце концов шпионов - С.З.) агатовыми, маслянисто блестевшими глазами, своим неправильным, кавказским говором громко спросил: "Это что - старший группы, которая работала по делу?" "Извините, товарищ комиссар..." - быстро поворачиваясь, вступился Егоров, угадавший по тону заместителя Наркома, что сейчас начнется неприятный, а главное, никчемный разговор с упреками, обвинениями и, возможно, разносом. "Одну минуту...", - он увидел страшное, с выпученными глазами и набухшими венами лицо генерала-астматика, его раздувшуюся от напряжения багровую шею. Вцепясь в край столика, старик судорожно хватал ртом воздух. Два полковника из Москвы поддерживали его под руки и, кажется, пытались усадить, чего делать как раз не следовало. Не в силах из-за удушья ничего сказать, он немо сопротивлялся; котелок с водой, который перед ним поставили, опрокинулся, и вода залила бумаги. Разногласия в присутствии подчиненных и этот мучившийся упрямый старик, непривычные для прибывших из Москвы неудобства полевых условий и возраставший разлад - обстановка становилась нервозной, нерабочей, совершенно нетерпимой. Нужно было не мешкая что-то предпринять. Егоров посмотрел на стоявших ближе к нему офицеров контрразведки - своего адъютанта и капитана с авиационными погонами - и, указывая взглядом на задыхавшегося генерала, распорядился: "Помогите генералу!.. Снимите с него фуражку и китель и вынесите его сейчас же на свежий воздух!.." Он почувствовал, что они колеблются, - как им, младшим офицерам, раздевать генерала, к тому же не своего, незнакомого, - и, не сумев сдержаться, с искаженным бешеной яростью лицом закричал так, что от неожиданности испуганно вздрогнул даже заместитель Наркома: "Вы-паал-нять!!!" В наступившей мгновенно тишине - стало слышно, как работали на ключах радисты, - Егоров, возбужденно дыша и растирая затылок, повернулся к Алехину и приказал: "Если вопросов нет, немедленно возвращайтесь на место!" (Жирный курсив мой - С.З.). Похоже? По-моему, очень похоже. На то, что, слава Богу, не случилось.

Если вернуться к интересующей меня здесь теме, то, судя по "Обращению к обществу", по интервью его инициаторов и поборников, т.н. "независимые" СМИ рассматриваются ими как "центры кристаллизации" новой оппозиции. Как ее коллективные организаторы и пропагандисты. Мысль свежая. Но. Судя же по лихорадочной активности этих СМИ в августе сего года, имеет место "кристаллизация" чего-то совершенно иного. Определенного типа невроза, поразившего журналистский авангард оппозиции, с весьма характерными симптомами. Например, кое-кто оказался в эмоциональном кризе с элементами театральности, сопровождающемся символизацией определенного конфликта [Виктор Лошак: "Надежд больше нет, <...> оторопел президент (кто видел его в воскресенье говорит: "Постарел"), смалодушничали военные, отпускники - Дума и Совет Федерации - не помешали нам (!) своей телеболтовней (!) ощутить глубину трагедии. Как в лживые советские времена, между обществом и властью стала раздвигаться пропасть. Придонный холод Баренцева моря вдруг дохнул каждому в лицо..." - и это журналистский надрыв еще не самого высокого накала - С.З.]. Другие мыкались в истерических параличах, захватывавших и поражавших преимущественно логическую и аналитическую способности "акул пера и эфирных волн", в фобии страха, который внушают нашим слабонервным властителям, с позволения сказать, дум Левиафан государства и Давид президентской власти. И еще, что самое неприятное, - неистовствовали в навязчивом морализаторстве, в апелляции к высшим нормам нравственности по поводу и без повода, которые навылет поразили некоторые отечественные СМИ. Клиническая картина ясна.

Чтобы поставить точку в обсуждении этой щекотливой темы, замечу: стоящая политическая оппозиция не формируется из неврастеников, даже если они умеют писать. В уважающей себя политической оппозиции нечего делать моральным проповедникам, даже если ими движут самые лучшие намерения.

Но это не значит, что к неврастении или навязчивому морализаторству иных мастеров журналистского цеха следует относиться несерьезно. Напротив. Это - превращенные выражения чего-то другого, что требует к себе вполне серьезного отношения. Сошлюсь на мнение китайского мудреца Мо-цзы, как оно передано Бертольтом Брехтом: "Всякая страна, которая нуждается в какой-то особой нравственности, имеет плохое управление" (Bertolt Brecht. "Me-ti. Buch der Wendungen". - Weimar und Berlin: Aufbau, 1975). Не все ладно в королевстве Датском.

Что же касается оппозиционных семян и их неутомимых сеятелей, мне вспоминается великий завет, который дал своему верному ученику Илье Эренбургу "праведник без религий, мудрец, не прошедший философского факультета, подвижник в уголовном халате" - незабвенный Хулио Хуренито: "Я вспомнил, как Учитель, указав на семя клена, сказал мне: "Твое вернее, оно летит не только в пространство, но и во время". Итак, не для скалистых мозгов, не для вершин, не для избранных ныне, бесплодных и обреченных, пишу я..." Насчет мозговых высей и избранных Эренбург, если отталкиваться от казуса новой оппозиции, явно перехватил. Зиждители "Обращения к обществу" культивируют в себе самих и в своих потенциальных сочувственниках элитарное сознание. Борис Березовский заявил об этом не обинуясь в своем интервью "Известиям" (10.08.2000), превосходно оснастив его воспоминаниями о своих контактах на высочайшем уровне: "Один из уважаемых мной людей, - скромно поведал он Сергею Лескову, - президент великой страны, имя его называть не буду, сказал мне: "Россия не дожила до интеллектуальной власти". Это обращение подписано именно интеллектуальными лидерами общества".

Не дожили, значит, бедные россияне до философов на троне, и Платон им, вопреки Михайле Ломоносову, не впрок пошел. Не заслуживает, стало быть, наше немудрящее общество своих, пусть даже самоназванных, "интеллектуальных лидеров". С тем большим вниманием они должны отнестись к рекомендации Хулио Хуренито пускать свое семя, разбрасывать свой бисер не только в пространстве, но и во времени. Так действительно будет вернее, ибо прошедших со дня публикации манифеста новой оппозиции трех недель российской общественности оказалось явно недостаточно для того, чтобы освоиться с идейным богатством, аналитически разобраться с семенным фондом "Обращения к обществу". Несмотря на публичные разъяснения того же Березовского, Шабдурасулова, Аксенова, не исключая из них и Говорухина. Попытаюсь отчасти заполнить этот нетерпимый аналитический вакуум. Не избегая при этом и привлечения к рассмотрению на удивление не преизобильных откликов на оппозиционное воззвание, поскольку они мне доступны.

Я бы оскорбил бестолковостью создателей "Обращения", если бы предположил, что его локализация в "большом" политическом времени случайна, окказиональна: независимо от своих личных треволнений они приурочили публикацию этого текста к вполне определенным датам - 100 дням президентства Владимира Путина, 1 году его пребывания у кормила исполнительной власти, очередной годовщине бесславного путча ГКЧП, намеревавшегося повернуть развитие страны вспять. "Обращение" было, используя модный термин, позиционировано таким образом, что volens-nolens заняло все еще не занятое место аналитического резюме осязаемых результатов правления Владимира Путина и путеводительного маяка российской политики на ближайшую и более отдаленную перспективу. По праву или нет заняло оно данное святое место - вопрос особый.

А пока постараюсь коротко обрисовать контекст, задний план, политический горизонт манифеста новой оппозиции. Тем самым я надеюсь заложить предпосылки для более выпуклого и объемного описания самого этого любопытного явления. Прежде всего, откуда взялась новая оппозиция? Откуда она родом? Каковы ее политические корни? Ее генеалогическое древо? Бросается в глаза, что никто из предводителей новой оппозиции (Березовский, Шабдурасулов, Аксенов) не пожелал благословить, чисто по-пушкински, "никого во всей компанье" существующей по состоянию на сегодняшний день институциализированной и легальной оппозиции: ни ненавистной им коммунистической оппозиции, которая-де при Путине целиком утратила свой протестный характер и "замирилась" с властью, ни "предательской" оппозиции Немцова и Хакамады с покинувшим ее ряды Кириенко, ни ряженой оппозиции Жириновского (с ее принципом: "Мы должны любить родину и постоянно играть на том плохом, что есть в народе. Такова участь оппозиции"), ни твердолобой оппозиции Илюхина со товарищи. Об Анпилове, Баркашеве, Лимонове и других оппозиционерах непарламентского, порой непечатного, свойства в данной связи лучше помолчать.

Таким образом, никаких организационных корней или родственных насаждений в нынешней политической почве у новой оппозиции нет - если верить на слово ее лидерам. А что есть? Василий Аксенов педалирует такое просвещенное мнение: "Мы намерены внимательно изучить исторический (как позитивный, так и негативный) опыт российского либерализма, и в частности деятельность партии конституционалистов-демократов, во главе которых стояли такие выдающиеся интеллектуалы, как Милюков и Набоков-старший" ("МН", 22-28.08.2000). Как говорится, и на том спасибо. Хотя негусто. А учиться - что же - учиться никогда не рано. О кадетах придется потолковать более специально.

Но, может быть, яркий свет прольет на феномен новой оппозиции Березовского - Бодрова (мл.) ее отношение к власти, к режиму Президента Путин? Рассмотрю эту возможность или невозможность. Согласно классическому, то есть западному, пониманию оппозиции в рамках демократии, "оппозиция воплощает альтернативу правительственной программе и персональному составу правительства" (Parlament und Gesellschaft. - Opladen: Westdeutscher Verlag, 1993). В зависимости от специфики этой альтернативы отношение оппозиции к власти может быть либо обструкционистским, направленным на свершение правительства и приход к власти самой оппозиции, либо конструктивным, направленным на кооперацию и сотрудничество с правительством при решении конкретных государственных проблем.

Если исходить из публичных порок и поношения Березовским всех зачисляющих себя в оппозицию парламентских партий за примиренчество, соглашательство с надвигающимся на Россию "авторитарным режимом", то новая оппозиция должна стать в позу непримиримости к власти. Но если исходить из буквы и духа самого "Обращения к обществу", то новая оппозиция станет безупречно конструктивной и безукоризненно кооперативной в своих отношениях с президентской властью, проведя при этом операцию отсечения от Путина "авторитарного окружения". Оппозиция больше нужна, по этой логике, самому Путину, нежели оппозиционерам. Воля ваша, но в этом что-то есть. Непримиримая оппозиция, которая вместе с тем конструктивна. Конструктивная оппозиция, каковая одновременно и непримирима. Да уж: это совершенная новелла. Политический кентавр, который не мог привидеться и во сне никакому Апдайку или Борхесу.

Она, неолиберальная оппозиция, однако, еще более чудесное существо, чем может показаться непосвященным: "Я обсуждал идею оппозиции с Путиным, - с бередящей душу откровенностью сообщил Березовский. - Он не считает конструктивную оппозицию опасной для страны". Ну, знаете ли, это сообщение меня просто потрясло. Не было у меня твердой веры в коммуникативную незашоренность, в непротивленчество и готовность к оппозиционной таске и ласке Владимира Путина, а тут она возродилась и окрепла, как пелось в старой застойной песне. Смущает одно.

Исторические примеры "конструктивного сотрудничества" власть имущих с лидерами оппозиции - ну там, Бисмарка с Лассалем, чинов российского департамента полиции с Гапоном и Азефом - свидетельствуют о том, что для оппозиции и для общества это кончалось, как правило, весьма и весьма печально и постыдно. Кончалось провокацией - или, на языке постмодернизма, симулякром. Правда, Максим Горький в пору своих "Несвоевременных мыслей" считал склонность к "искренней провокации" одной из "оригинальнейших черт" россиянина, опираясь при этом на адресованное ему признание "товарища-провокатора", который работал сразу и в партии, и в охранке - и одинаково истово: "Если бы еще не было веры в социализм, в партию, - а то, знаете, в своей подлой голове я так рассуждал (выдержка из письма провокатора - С.З.): слишком мал тот вред, который я могу причинить движению, слишком я верю в идею, чтобы не суметь работать так, что пользы будет больше, чем вреда. <...> Я прошу вас (умолял провокатор Горького √ С.З.), преодолейте отвращение, подойдите ближе к душе предателя и скажите нам всем: какие именно мотивы руководили нами, когда мы, веря всей душой в партию, в социализм, во все святое и чистое, могли "честно" служить в охранке <...>?" (Максим Горький. Несвоевременные мысли. - М.: Интерконтакт, 1990). Эти больные струны в душах соотечественников не стоило бы колебать и сегодня. Право же, не стоило бы.

Так, может быть, ключ к политической идентичности новой оппозиции нужно искать на ее, так сказать, лицевой стороне - в персональном составе "подписантов" оппозиционного манифеста? Серьезное ведь они дело затеяли: шутка сказать, выдвинуть содержательную, программную и кадровую, персональную альтернативу нынешней власти и ее курсу. Как говаривал в аналогичных случаях Федор Абрамов своим гонорарно удачливым собеседникам-литераторам: "Это каким же писателем надо быть, чтобы носить такой костюм!" Меня совершенно, ну просто-таки абсолютно не смутили незрелые выпады злопыхателей по адресу "подписантов". Вроде такой инвективы - "Подписанты Березовского" выглядят занимательно: бывшие и настоящие служащие Бориса Абрамовича (ОРТ, "Новые известия" и т.д.) пополам с "многоуважаемыми шкафами" 60-х годов и перестройки... Режиссер, вчера публично призывавший Путина стать "отцом нации", и юный актер, прославленный ролью очаровашки-убийцы, который весело валит подряд негров, украинцев и евреев, объясняя при этом, что так им и надо, что "русские идут", - вот они-то, оказывается, и есть главные борцы с авторитаризмом! А сверхзадача - привлечь на свою сторону золотую гвардию демократии, таких опытных строителей гражданского общества, как губернаторы (скажем, Руцкой, Лебедь, Горбенко, Россель, Наздратенко и другие, особо близкие к БАБу). Я понимаю, почему все это умилило Аксенова, - такая политическая партия вполне описывается формулой "затоваренная бочкотара" (Леонид Радзиховский). Или взять такой бестактный наезд: "Известные деятели культуры - обязательное декоративное украшение всякого политического движения. <...> Cвою озабоченность судьбой демократии в России и намерение поддержать ее вместе с Борисом Березовским выразили известные деятели культуры. <...> С культурными авторитетами у нас нынче заминка. Давно уважаемые люди уважаемы теперь часто по инерции. Когда-то они заявили о себе честными книгами (в оные времена честность почиталась геройством) и достойными поступками, но молодое поколение о том не знает, а новыми произведениями своей репутации правдолюбцы не подтвердили. Что же касается молодых лидеров творческих профессий, то здесь еще сложнее. Березовский привлек, кажется, единственно возможных кандитатов. Кого еще признает молодежь? Писателя Пелевина, певицу Земфиру, телешоумена Николая Фоменко. Но их голосов к политическому делу не подошьешь" (Ольга Кабанова). И, мне кажется, я знаю наверняка, отчего цитированные авторы столь критичны: они из другого, потанинского, прихода (Маяковский любил такой анекдот: "В сельской церкви поп произнес пламенную проповедь. Все прихожане рыдают в голос. И только один человек не плачет. Поп интересуется: "А ты, милый, почему не плачешь?" - "А я из другого прихода").

Не обескуражило меня, хотя и несколько поколебало в признании интеллектуального лидерства "подписантов" оппозиционного документа, несколько неаккуратное обращение с ними Игоря Шабдурасулова в одном из его интервью. Парировав предположение интервьюера о том, что старт "оппозиции Березовского" был провальным, что он свидетельствует о "спешке, о некачественной и непродуманной работе", Шабдурасулов донес, не проливши ни капли, до общественности следующее: "Никакой спешки не было. Набрали (?) несколько (!) человек, которые решили (?) подписать некое (?) письмо с декларациями о намерениях". Это слишком для меня сложно: можно ли "набирать" интеллектуальных лидеров как новобранцев, да еще по "нескольку" штук - пардон, человек? И кто набирал? За какую вербовочную плату? Что это за "некое" письмо? Кто его писал? Какие такие намерения? Почему оно так сходствует с "протоколом о намерениях", который подписывают коммерсанты, имея в виду заключить сделку? О какой сделке ведет речь Шабдурасулов? Нагнал Шабдурасулов пурги - чистая "мятель" из "Двенадцати" Александра Блока: "Разыгралась чтой-то вьюга, // Ой, вьюга, ой, вьюга! // Не видать совсем друг друга // За четыре за шага!"

Нет, во избежание роковой ошибки, неверной оценки необщего лица новой оппозиции проведу-ка я мысленный эксперимент. Оппозиционеры - они люди серьезные? Серьезные. Оппозиции - время, потехе - час? Время. Что главное в оппозиции? Теневой кабинет. Вот и прикину я - на живуху - теневой кабинет министров из состава манифестантов и обращенцев, который грядет на смену правительству Касьянова. Прикидка получилась такая: Говорухин, конечно, премьер-министр (он трубку курит); Меньшиков - первый вице-премьер по экономике и финансам (здесь без его артистизма не обойтись); Любимов - министр иностранных дел (у него гражданств много); Бодров (мл.) с его опытом (кино) киллера - министр обороны, секретарь Совбеза и куратор антитеррористических операций; Лацис как бывший красный латыш - министр по делам национальностей и перемещенных лиц; Яковлев в ипостаси буддиста - глава комитета по делам религий; Шабдурасулов (наподобие любимого Аксеновым Набокова-фис, управделами Временного правительства) - управляющий делами правительства и и.о. Волошина. Кабинет вытанцовывается отменный - куда там министерству гениев Наполеона с Кеннеди! Кстати, и призывное, трепетное имя новой оппозиции - "Цивилизация" (от лат. Civitas - гражданский, общественный, государственный) - будет отоварено столь выдержанно государственническим и строго профессиональным кабинетом, составленным из специалистов по госстроительству и экономике с огромным опытом. И даже, не исключаю, будет погашено. Как почтовая марка.

Остается пристроить в теневом кабинете новой оппозиции Березовского с Аксеновым. Ну, самому Аксенову как политику-подписанту со стажем (Аксенов о себе: "Существует, оказывается, мнение, что я сижу на некоей (!) рафинадной (!) вершине (!) чистого искусства, и мне дела нет до политических треволнений нашего времени. <...> Осмелюсь напомнить людям, интересующимся политикой, о нашумевшем в конце 80-х "Письме десяти" в адрес Горбачева. Я имел честь подписать его тогда. <...> Разумеется, я никогда не принимал участия в политической игре, да и не собираюсь принимать в ней участия. <...> Будучи романистом, я считаю себя свободным от политических платформ и течений") - Аксенову вполне уместно было бы предложить заслуженный им пост вечного первого вице-премьера и служебный кабинет с портретом г-на Фунта. Остается Березовский. Предлагать ему должность заместителя Бодрова (мл.) по Совбезу как-то неловко и мелковато, президент пока еще сидит в своем кресле... Может быть, сгодилась бы пустующая после Велимира Хлебникова вакансия Председателя Земного Шара? Заманчиво, но надо обсудить идею в либеральном кругу.

Придя в "административный восторг" (Шедрин) от феноменального, ошеломительного успеха моего мысленного эксперимента, я, тем не менее, не потерял благоразумия, то есть нити изложения, и сделал вывод: такой кабинет невозможен, как все наилучшее на этом свете. Мы его не заслуживаем. И я, препоясав чресла, решил использовать и последние шансы политического отождествления новой оппозиции. Прежде всего - по ее планируемой массовой базе, по ее потенциальной поддержке в обществе. К кому апеллирует "Обращение" девяти? "Мы считаем, что нашу озабоченность, - информирует публику великолепная девятка, - разделяют многие граждане России. Мы предлагаем объединиться, чтобы создать новое общественно-политическое движение". Кому объединиться? "Солидарность интеллигенции, деловых людей, свободной прессы и всех политически активных граждан - основной ресурс поступательного движения страны". Так вот оно, значит, куда течение новой оппозиции поворачивается. Но червь сомнения гложет ум. С интеллектуальными лидерами вроде бы все понятно, но куда девать многомиллионную бесприютную советскую интеллигенцию с ее вовсе не либеральным бытовым исповедничеством и законопослушностью, далекой от всякой оппозиционности? С деловыми людьми тоже как бы ясно, но как быть с пресловутыми олигархами, которые на дух не принимают ни "конституционного народовластия", подозрительно напоминающего "непосредственную демократию" типа Советов в их изначальном смысле, ни "социальной справедливости" - тем более в качестве "главного направления продвижения реформ в России" ("Обращение к обществу")? Со свободной прессой ситуация тоже кристаллизованно будто отчетливая, но какие СМИ считать свободными? Только те, которые изо дня в день "бьют по штабам", по власти, по Президенту? Или какие-то еще к ним в придачу? И уж совсем невразумителен, неудобопонятен для профанов тезис о "всех политически активных гражданах" как ресурсе оппозиции: девять оппозиционеров хотят, что ли, перетянуть на свою сторону электорат Геннадия Зюганова, проявляющий, как известно, наибольшую политическую активность?

Но совершенно безусловное разочарование в возможности политического отождествления новой оппозиции по ее социальной базе постигло меня после освоения политического пафоса гневных слов Бориса Березовского о российском обществе, каковые, надо полагать, без искажений переданы вполне лояльной к нему "НГ" (10.08.2000): "Народ без памяти. Манкурты в чистом виде". Ну, без памяти - какая уж тут оппозиция, тут штаны не забыть бы застегнуть. С манкуртами вообще ничего путного не сваяешь. Оно бы и ладно. Одно тревожит: нет для Березовского другого народа. И вдруг всплывает в мятущемся сознании фраза Бисмарка об оппозиции, правда, социалистической: "Хотите ввести социализм - выберите страну, какую не жалко". А ведь в России не перевелись еще люди, пусть и не сподобленные оппозиционной мудростью Березовского, которые манкуртами себя не считают и которым жалко Россию.

Теперь - об оппозиционной мудрости. Это был последний мой шанс дознаться до секретного рецепта политической идентичности новой оппозиции. Чтобы его не потерять, нужно было провести экспертизу политического и идеологического содержания "Обращения к обществу". Его послания. Если угодно, его мессиджа. Я ее, ничтоже сумняшеся, провел. Результаты таковы.

Я опять-таки совершенно отвлекусь от нравственных мотивировок, побудивших вышепоименованных лиц совершить их политический демарш, подкрепленный пропагандистской кампанией в московских СМИ: "По сути, - формулирует Шабдурасулов, - произошло обращение группы уважаемых людей к обществу, в котором высказана совершенно определенная позиция, видение ситуации в стране". Позиция, стало быть. Видение ситуации. Кем они выработаны, кому авторски принадлежат? "Тема обсуждалась с каждым из подписавшихся, - комментирует Березовский, - и каждый обращение редактировал. Писали текст трое - Аксенов, Шабдурасулов и я". Классическая расстановка персонажей, почти как у Джерома: трое в одной авторской лодке, не считая редакторов. Но в каждом авторском коллективе, как свидетельствует даже мой скудный, но многолетний опыт, уровень подготовленного текста определяется не самым умным и образованным его участником, а совсем наоборот.

Каким предстает перед нами этот "замыкающий" участник в зеркале "Обращения"? Независимо от того, кто выступал в этом амплуа: Аксенов, Шабдурасулов или, упаси Боже, Березовский? (Точно - не Березовский, ибо Аксенов на публике снял шапку перед его победительным творческим умом: "Березовский - генератор идей, человек, каких не хватает в постсоветской России. Я думаю, что движению "Цивилизация" очень повезло, что у его истоков стоит Березовский. Без него это начинание не поднялось бы выше уровня кухонных дискуссий". Выбор соавторов, скажу я вам, граждане, есть дело не менее тонкое, чем Восток. А с кухнями Аксенов недодумал: отвык мэтр от московских кухонь. Отвык.) Что же можно определенно сказать об этом анонимном авторе под фамилией Аксенов-Шабдурасулов (или Аксенов-Шабдурасулов-Березовский)?

Это человек политически неискушенный и довольно невежественный, хотя весьма категоричный в суждениях, обладающий незаурядным апломбом. Так, он облыжно приписывает марксизму принцип "был бы свободный рынок, а демократия приложится": "Эта точка зрения уходит корнями в постулат об экономическом базисе и идеологической надстройке" ("Обращение к обществу"). Анонимный автор ошибается: эта точка зрения если и "уходит" куда-то корнями, то в священный постулат либерализма о "невидимой руке рынка", которая сама все устроит и отрегулирует, и в либеральное же представление о государстве как "ночном стороже" с его нехитрыми функциями. А вот еще одна важная вещь, про которую "забыл", по его добровольному признанию, анонимный автор: а именно, "нравственная идеология" - это уже чистейшей воды ранний или, хуже того, вульгарный марксизм (у зрелого Маркса были совершенно иные взгляды на нравственность, чуждые редукционизму): "Мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознательности утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, нет развития" (Карл Маркс, Фридрих Энгельс. Немецкая идеология. / 1. Фейербах). Велик же и ужасен авторитет анонимного автора с двойной либо тройной фамилией, если даже бывшие доктора марксистских наук Лацис и Яковлев, успевшие, правда, своевременно и остроумно совершить расстриг, постеснялись указать ему - хотя бы в качестве читателей и редакторов - на эти нелепости в подписанном ими тексте.

В нем имеется в наличии еще сколько угодно других курьезов. Анонимный автор возвещает непререкаемую истину о "приоритетах политической философии". Но приоритеты первичны всегда в сравнении с чем-то. Видимо, "политическая философия" имеет приоритет над реальной политикой. Но тогда как быть с такими программными заявлениями одного из крупнейших мыслителей в партии кадетов, которой присягают манифестанты, Александра Кизеветтера: "Теперь и для нас, русских, настала пора, когда жизнь зовет нас к тому, чтобы и мы из безответственных мечтателей превратились в ответственных строителей государственной жизни, то есть в реальных политиков. И вот партия народной свободы и является партией реальной политики" (Александр Кизеветер. Партия народной свободы и ее идеология. - М.: Народное право, 1917) (жирный курсив мой - С.З.). Допускаю, и очень просто допускаю, что анонимный автор "Обращения", задавший его умственный уровень, не знал этих хрестоматийных заявлений. Как не подозревал он, увлеченный колыханьем на политическом сквозняке развернутого в "Обращении" знамени пафосного антиавторитаризма ("на рубеже XXI века российское общество стоит перед очередным выбором - жить в авторитарном или подлинно демократическом государстве"), и о том, что крупнейшему российскому либералу Павлу Милюкову, именем которого освещают свою оппозицию "подписанты", отнюдь не была свойственна совершенно абстрактная постановка вопроса не только об авторитаризме, но даже и о диктатуре: "Партия (кадетов - С.З.) защищала (во время корниловщины - С.З.) идею сильной власти и даже предпочитала диктатуру одного лица коллегиальному устройству высшей власти" (цит. по: Владимир Кувшинов. Кадеты в России и за рубежом (1905-1943 гг.). - М.: Унив. гум. лицей, 1997).

Аналогичным образом анонимный автор "Обращения", бездумно повторяя положения Программы конституционно-демократической партии (Кизеветтер: "Идеалы партии народной свободы широки и вечны. Эти идеалы - свобода и социальная справедливость"), - совершенно их нейтрализует собственными новаторскими дополнениями к ним. Пронизывающий "Обращение" тезис о необходимости сочетания в грядущей демократической России трех элементов: "эффективной рыночной экономики", "конституционного народовластия" и "социальной справедливости", - этот тезис является плагиатом, почти не завуалированным заимствованием у такого знаменитого либерального философа, как Константин Черненко, который ознаменовал свое краткое пребывание на посту Генерального секретаря ЦК КПСС выдвижением синтетического лозунга о соединении социалистической демократии, экономической эффективности и социальной справедливости. А с кадетами анонимного автора "Обращения" идеологически разводит огульное отрицание им социализма даже в его социал-демократической версии, торжествующей в Западной Европе. Отрицание под надуманным, абсурдным поводом борьбы против "возвращения назад в коммунистическую утопию": анонимный автор, видно, не осведомлен о том, что слово "утопия" буквально означает "место, которого нет", - и потому на всякий случай предостерегает от возврата туда, незнамо куда. А если говорить о возврате к коммунистической идеологии, обнаружившей свою утопичность, то как ее можно класть на одну чашу весов, где на другую положено не более не менее как "движение вперед по пути либеральных реформ".

Что до социализма, то у кадетов отношение к нему отнюдь не было таким однозначно отрицательным: "Идеологическое различие сводится здесь вовсе не к непременному отрицанию социалистического идеала. <...> Подлинное идеологическое различие партии Народной свободы от партий социалистических - то же, что и от партий буржуазных. Оно заключается в том, что партия Народной свободы - в отличие от первых и от вторых - есть партия внеклассовая" (Кизеветтер). Кадеты упорно настаивали в идейных баталиях со своими критиками на том, что "партия Народной свободы не есть партия буржуазная", что во главу угла всей своей политики и идеологии она ставит "точку зрения общегосударственного и общенародного блага" (Кизеветтер).

Логично сказать здесь и о том, что конкретно (или абстрактно) предлагает "Обращение" в смысле программы, стратегических целей своим главным адресатам: интеллигенции и новому поколению "политически и экономически активных граждан" - в обстановке, когда как раз против них направлен авторитарный импульс "административно-силового сообщества" (парафраза горбачевского слогана "административно-командная система"). Анонимный автор текста манифеста новой оппозиции облегчил задачу себе и коллегам тем, что аккуратно - надо в полной мере отдать ему должное - переписал Программу конституционно-демократической партии, кстати, в 90-е годы удачно переизданную. Забавно, что в своем усердии (а усердие в России, согласно Козьме Пруткову, все превозмогает) анонимный автор начал в "Обращении" перечисление фундаментальных прав и свобод гражданина именно с того, с чего оно начинается в "Программе конституционно-демократической партии, выработанной учредительным съездом партии 12-18 октября 1905 года": "1.2. Каждому гражданину обеспечивается свобода совести и вероисповедания". В России начала ХХ века с ее притеснениями граждан по религиозному и национальному признакам такой акцент на свободе совести был вполне правомерен, но не ясно, почему этот пункт занял первое место в либеральном манифесте 2000 года: "Мы предлагаем объединиться, чтобы создать новое общественно-политическое движение, основанное на идеях свободы совести и вероисповедания, свободы личности, верховенства права, уважения национальных традиций, свободы СМИ и незыблемости частной собственности. Для нас политическое и социальное устройство первичны и определяют эффективность экономики. Мы видим в гарантиях прав и свобод граждан в подотчетности власти обществу абсолютную и самостоятельную ценность. Децентрализация власти не помеха, а опора сильному государству не следствие, а необходимое условие эффективной рыночной экономики и свободного предпринимательства. Мы хотим строить в России гражданское общество вместо складывающейся сегодня авторитарной конструкции" ("Обращение"). Все складно, все по кадетским прописям, разве что помимо отсутствующего в их Программе пункта о незыблемости частной собственности.

Но все это как-то поразительно неново. Даже для России. По великолепному определению Амброза Бирса, "оппозиция в политике - партия, которая удерживает правительство от помешательства, подрезая ему поджилки". Но с таким программным заявлением даже при железной хватке Бориса Березовского ни нервный срыв власти не предупредишь, ни поджилки ей не подрежешь. Ни россиян не сподвигнешь пламенеть свободой и неровно дышать социальной справедливостью. И потом: стоит ли ломиться в открытые двери? Послушаем голос из-за Атлантики: "На Западе сейчас многие утверждают, что Россия никогда не была демократической страной. <...> Такой пессимизм не имеет оснований. Россия все еще остается демократической страной, и американская политика должна была бы отражать тот факт, что Россия - которая прилагает большие, пусть и недостаточные усилия, чтобы прийти к демократии и капитализму, - является не соперником, а потенциальным союзником в борьбе с гораздо более серьезными угрозами в мире". Но именно в этом хотел бы разубедить Томаса Николса, профессора Военно-морского колледжа США в Ньюпорте, чьи слова я только что процитировал ("МН", 15-21.08.2000), Борис Березовский со товарищи. Или это мне только помстилось?

В строительстве новой оппозиции ее главные архитекторы руководствуются старым политическим принципом Наполеона - и Ленина: надо ввязаться в бой, а дальше будет видно. Или, как элегантно, в стиле Хулио Хуренито, выражается Шабдурасулов, "дальше все будет зависеть от того, насколько общество готово воспринять эти зерна". Зерна, однако. Березовский придерживается того же зернового подхода, хотя умело считает до пяти: "Надо узнать реакцию общества. Если она будет положительной, приступим к формированию движения. Если оно окажется мощным, преобразуем его в партию. Думаю, в декабре на губернаторских выборах во многих регионах выставим своих кандидатов". Звучит очень солидно.

Дальше - я уверен в этом - все будет видно. Но и в этом прекрасном далеко не просматривается ни архитектоника стратегического замысла генератора идей новой оппозиции, ни архитектура имеющего быть возведенным грандиозного здания таковой. Нытики и маловеры опять тут как тут, прямо по пословице: куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Выписывают свою скептическую лямбду: "Свою первую задачу движение выполнило: Березовский опять в центре внимания. Больше того - раз он объявил себя демократом, то дальше все свои неприятности (отнятие у него ОРТ) он объявит "борьбой с демократией". И похоже - у движения будет вполне конкретная цель: защита демократии с лицом и бизнесом Березовского. В этом смысле движение свою роль (полукомическую) может сыграть. Может оно сыграть и другую роль, про которую только немой не говорит: дискредитировать саму идею оппозиции Путину" (Леонид Радзиховский).

Отвергая как недопустимые в таком деликатном проекте, как возведение новой оппозиции, всяческие намеки и наветы, я, тем не менее, теряюсь в догадках. Какой предстанет перед нами новая оппозиция? Будет ли она парламентской, коль скоро в ее рядах из парламента только один экс-депутат, добровольно сложивший полномочия, и еще один действующий депутат, правда, переменчивый в своих политических настроениях, как юноша, - и ни одного губернатора, которым, опять же, недолго осталось заседать в парламенте? Если она станет внепарламентской, то сохранит ли свою безусловную легальность или перейдет на гибкое сочетание легальных и нелегальных, конспиративных методов оппозиционной работы (чем черт не шутит, ведь Борис Березовский предусмотрел и "тайную", скрытую поддержку своего движения - отдельно для занявших "выжидательную позицию" губернаторов)? Каким из этих методов будет оказано предпочтение? Какие исторические референции тут окажутся значимыми? Будет ли возводиться здание новой оппозиции по самоновейшей науке, то бишь "политической философии", со всеми своими этажами и секциями? Или по неувядающему отечественному принципу "авось", то есть как Бог на душу положит?

Меня не пугает обилие безответных вопросов: новая оппозиция, если верить Борису Березовскому, делается как бы на вырост - России и всем нам, россиянам. Нам до нее, если полагаться на суждение сановного друга Бориса Абрамовича из великой страны, - нам до нее еще тянуться и тянуться. Как к земле обетованной, куда нам, подобно Моисею, уже не дойти.

Самые трудные вопросы - простые. Например, такой: что же на самом деле было истинной пружиной возникновения новой оппозиции, выдвижения ее программы? Об этом нетривиально рассуждает Петр Акопов в статье "В поисках утраченной оппозиции. Кто сформирует оппозицию Кремлю - олигархи или сама жизнь" ("Известия", 07.08.2000). Логика его рассуждений примерно такая. Специфика новой российской власти состоит, между прочим, и в том, что претензии к ней еще не сформулированы до такой степени, чтобы создать идеологические основы оппозиции. Согласно Акопову, у Кремля оппозиции пока нет. Об этом говорят не только опросы общественного мнения, но и бесчисленные факты беспомощности существующих оппозиций. Путину нет альтернативы, потому что народ еще не почувствовал на себе реальных результатов его деятельности (в отличие, например, от Ельцина, чьи действия в начале его президентства давали немедленный результат: август 1991-го, отпуск цен в январе 1992-го).

У власти если и есть оппозиция, то скрытая, прикровенная - таковой ныне являются все еще правящие элиты. На них и возлагает свои оппозиционные упования движение Березовского. В первую очередь - на финансово-политическую (олигархи) и региональную. Затеянный президентом слом системы управления страной не может нравиться тем, кто правил Россией. Эта оппозиция прекрасно понимает, что путинские реформы, если они будут успешными, не оставят ей и десятой доли нынешней власти. В борьбе за эту власть, по мнению Акопова, она готова использовать все - и спекуляции на свободе слова, так популярные среди идеологически оппозиционной Путину интеллигенции, и западное общественное мнение, и сепаратистские лозунги. Ставя знак равенства между своей властью и демократией, "элитная оппозиция" выдвигает лозунг: "Путин - потенциальный тиран, который уничтожит демократию в России". При этом как-то забывается, что та "форма" "демократии", которую эти самые элиты построили в России, категорически не устраивает большинство наших сограждан. С большинством положений статьи Акопова я полностью согласен и отдаю честь трезвости и бесстрашию его анализа.

После всего вышеизложенного, как ни прискорбно это признавать, остается неснятой, открытой еще одна важная тема: достаточен ли интеллектуальный потенциал и кадровый ресурс новой оппозиции, насколько можно оценить сегодня, чтобы выдвинуть нового общенационального лидера, способного на равных конкурировать с Владимиром Путиным? С Путиным, чей рейтинг в июле, согласно результатам опроса экспертов, проведенного по заказу "НГ" службой изучения общественного мнения "VP-Т", вырос по сравнению с июнем (средний балл по десятибалльной шкале без знаков влияния √ 7,67) вырос до 8,06, обеспечив ему первое место с большим отрывом в сотне ведущих политиков России (у Березовского средний балл снизился с 5,34 в июне до 5,18 в июле, у Шабдурасулова поднялся с 1,80 в июне до 2,50 в июле, застолбив за ними соответственно 5-е и 98-99-е место в сотне). Эмоционально стабильный электорат своего отношения к Владимиру Путину из-за гибели подлодки "Курск" практически не изменил, даже в столице. По данным РОМИРа, например, - это почти 60% москвичей. А еще 3% изменили это отношение в лучшую сторону.

Так откуда будет черпать новая оппозиция своего искомого общенационального лидера, на кого будет рассчитывать и опираться в своей деятельности? Не Бог весть какой политолог, но завзятый либерал и правдолюб Михаил Чулаки в статье под интригующим своей раскованной фамильярностью или фамильярной раскованностью заголовком "Наш Золушок (100 дней Президента)" ("МН", 15-21.08.2000) выдал, наряду с новой аллегорией о Путине, вполне здравую вещь: "Я, например, боюсь людей, которые снисходительно поучают, как надо управлять Россией. Пусть Путин правит. Но беда его и наша, что нет сейчас в России уважаемого лидера оппозиции, признанного обществом. Многие - есть, а одного - нет. Лидер этот должен явиться таким же новым и неожиданным, каким явился в Кремль наш Золушок. Старые, замыленные политики на эту вакансию, увы, не подходят". Для этого мало назвать себя лидером общества. По сию пору мало понят смысл определения "соль земли", которое Иисус приложил к своим ученикам, рыбарям, мытарям, проституткам, бездомным: он собирался присолить ими человечество, чтобы оно не завоняло, прошу прощения за вульгаризм. А напоследок расскажу две истории о том, в каких политических мастерских, из каких материалов делаются общенациональные лидеры оппозиции.

Экскурс первый, заграничный. Называется нехитро - "Гладстон". Уильям Эварт Гладстон родился 17(29) декабря 1809 года в Ливерпуле, в семье богатого торговца Джона Гладстона, не чуждого публичной политике: в 1819-1827 годах он был членом парламента. Третий сын своих родителей, Уильям Гладстон с ранних лет проявил выдающиеся способности, получившие благодаря правильному семейному воспитанию своевременное и полное развитие. Ему еще не исполнилось и двенадцати лет, когда отец привил ему вкус к политике, разумеется, консервативной, познакомил его с выдающимся государственным деятелем Каннингом, идеи которого оказали на Гладстона-младшего большое влияние. Он получил образование сперва дома, затем - в Итоне (1821-1828), после чего поступил в Оксфордский университет, который окончил весною 1832 года. Студенческая пора была плодотворной для будущего литератора и историка: он был активным участником итонского сообщества "The Literati", редактором периодического альманаха Eton Miscellany и плодовитым автором статей, переводов, стихов сатирического свойства. В Оксфорде Вильям Гладстон основал и возглавил литературный кружок, названный по его инициалам "WEG", где прочел доклад о Сократе и вере в бессмертие; он также выступил с речью против билля о реформах в клубе "Union".

Уже в этот период Гладстону предрекали будущность большого политика. После неудавшейся попытки, провалившейся из-за сопротивления отца, стать священником Гладстон совершил обязательное для английского джентльмена путешествие на континент, полгода пробыл в Италии. Здесь и началась его политическая карьера: отец его товарища по Итону и Оксфорду герцог Ньюкастльский предложил Гладстону баллотироваться в парламент от партии тори в Ньюарке, где он был избран - в 23 года - депутатом палаты общин. В ходе своей первой избирательной кампании Гладстон проявил незаурядные ораторские таланты, что и доказал своей первой знаменитой речью в парламенте 17 мая 1833 года, посвященной вопросу об отмене рабства. Скоро за Гладстоном закрепилась репутация выдающегося оратора и блестящего полемиста, одной из восходящих звезд на торийском небосклоне. Уже в декабре 1834 года Роберт Пиль при формировании правительственного кабинета доверил Гладстону кресло младшего лорда казначейства, а уже в феврале 1835 года сделал его заместителем (помощником) министра по делам колонии. Но в апреле 1835 года министерство Пиля пало, и Гладстон оказался в стане оппозиции. И здесь молодой политик не затерялся, успевая при этом заниматься историей и литературой: он подготовил и издал в 1838 году книгу The state in its relations to the church. Роберт Пиль отнесся к этому творению своего соратника скептически ("охота ему кропать книжки, имея такую карьеру впереди"), в отличие от Маколея, назвавшего Гладстона в критическом разборе его книги "надеждою суровых и непреклонных тори".

Когда в 1841 году Пиль вновь стал собирать правительственную команду, Гладстон получил сперва место вице-президента министерства торговли, а в 1843-м - пост президента, став в 33 года членом кабинета. В феврале 1845 года Гладстон ушел в отставку из-за разногласий с главой правительства, но в декабре снова в нем оказался, уже в качестве министра по делам колоний. Позиция Гладстона, выступившего против протекционизма и за свободу торговли, превратила его бывшего покровителя герцога Ньюкастльского в непримиримого противника, и Гладстон в 1847 году баллотировался в парламент уже не от Ньюарка, а от Оксфордского университета. Вместе с Пилем получивший депутатский мандат Гладстон стал лидером умеренных тори ("пилитов"). "Моментом окончательного разрыва Гладстона с партией тори можно признать 1852 год, когда Гладстон отказался принять предложение Дерби и Дизраэли вступить в консервативный кабинет и даже в сильной степени содействовал скорому падению этого кабинета, выступив с решительной оппозицией против бюджета Дизраэли. Когда в декабре 1852 года образовался новый кабинет лорда Абердина, представлявший собой коалицию вигов и пилитов, Гладстон занял в нем ключевой пост министра финансов (канцлера казначейства). Он скоро проявил себя выдающимся финансистом (первый его бюджет был внесен 18 апреля 1853 года), и деятельность его в этом отношении составляет одну из блестящих страниц в истории политической карьеры, а также и в истории английских финансов" (Дерюжинский).

С середины 50-х годов XIX века Гладстон постоянно находился на авансцене большой английской политики - независимо от того, был ли он во власти или в оппозиции к ней. Вот главные вехи его дальнейшего пути в качестве государственного деятеля: 1852-1855 годы - министр финансов, 1858 год - верховный чрезвычайный комиссар Ионических островов при правительстве Дерби; 1855-1858 годы - издание трехтомного труда о Гомере Studies on Homer and the Homericage (1858); 1859 год - вхождение в кабинет, созданный лидером вигов лордом Пальмерстоном (канцлер казначейства до октября 1865 года); 1865-1868 годы - вхождение Гладстона в кабинет графа Росселя, закрепление за ним роли лидера либеральной партии и оппозиции консервативному министерству Дерби-Дизраэли; 1868-1874 годы - премьер-министр, лидер либералов; 1875 год - формальный отказ Гладстона от руководства либеральной партией; 1876-1880 годы - публицистическая деятельность и организация общественного движения против восточной политики лорда Биконфильда; 1880-1885 годы - премьер-министр; 1885-1886 годы - лидер оппозиции кабинету лорда Салисбери; 1866 год - премьер-министр; 1886-1892 годы - руководитель партии "гладстонианцев", отколовшихся от либералов; 1892-1894 годы - премьер-министр созданного им четвертого кабинета; 1894-1898 годы - отход от политической деятельности. В 1898 году Уильям Гладстон умер после продолжительной болезни. Он похоронен в Вестминстерском аббатстве, недалеко от могилы лорда Биконфильда, своего соперника.

Уильям Гладстон был в XIX веке непревзойденным лидером оппозиции: до него в истории Англии не было случая, чтобы один политический деятель формировал четыре правительственных кабинета. Гладстон был и остается образцом профессионализма в политике. Вспоминая через много лет о своей студенческой юности, он писал: "Я не вынес из Оксфорда того, что приобрел лишь впоследствии - умения по достоинству ценить вечные принципы человеческой свободы. В академической среде слишком преобладает какое-то подозрительное отношение к свободе".

Экскурс второй, отечественный. Милюков. Павел Николаевич Милюков (1859, Москва - 1943, Экс-ле-Бель, деп. Савойя, Франция) всю свою политическую жизнь, за исключением краткого периода пребывания весной 1917 года в первом составе Временного правительства России в качестве министра иностранных дел, провел в оппозиции. Сперва - в очной и заочной заграничной оппозиции к царской власти, потом - к Временному правительству и ленинскому Совету народных комиссаров, после эмиграции в 1918 году - к Советской власти, которую он признал национальной только в 1943 году ("Правда большевизма"). Он являл собой тип лидера оппозиции в максимально чистом для России виде, с манерой поведения "русского европейца", без диктаторских замашек Владимира Ленина, с которым не раз лично встречался.

Павел Милюков родился в московской дворянской семье профессора-архитектора и получил первоклассное образование. Он окончил в 1882 году Московский университет, где был оставлен на преподавательской работе, хотя во время учебы считался неблагонадежным - за ним велась негласная слежка. С 1886 года Милюков - приват-доцент в университете; одновременно он много учительствовал (знаменитые "медные деньги" русской интеллигенции) и неустанно занимался научной работой. Уже первая его историческая монография о Петре I и его реформах получила премию имени Сергея Соловьева, а последовавшие за ней "Очерки русской культуры", многократно издававшиеся и переведенные на основные иностранные языки, принесли ему общероссийскую и международную известность. За читанные в Нижнем Новгороде (декабрь 1894 года) лекции "тенденциозного содержания" Милюкову было запрещено заниматься преподавательской деятельностью; он был отправлен в ссылку - сперва в Рязань на 3 года (пробыл 2), потом в Болгарию на 2 года. Здесь Милюков возглавил кафедру всеобщей истории в Софийском высшем училище.

Но и в Болгарии русские власти не оставили Милюкова в покое. "Педагогическая деятельность Милюкова здесь была пресечена до окончания срока русским послом в Болгарии Ю.П.Бахметьевым, который официальной нотой потребовал его отставки из Высшего училища. В качестве повода послужил тот факт, что по приезде в Болгарию Милюков не посетил посла, а в день рождения Николая II, после торжественного молебна, не явился поздравить того же Бахметьева" (Кувшинов). Год ссыльный Милюков провел в Македонии, использовав свой вынужденный досуг для знакомства с этим древним и прекрасным краем.

С 1895 года начинается пора десятилетних странствий Милюкова по миру. Он побывал в Англии, Франции, Германии, Италии, Швейцарии, Австрии, Греции. Дважды в этот период Милюков совершал длительные поездки в США, где читал лекции по истории России и славянства. Европейская образованность Милюкова получила свои последний лоск, он сумел завязать также обширные знакомства и связи в университетских, деловых и политических кругах Запада, которые ему потом очень пригодились. В 1901 году он был арестован и провел в заключении 6 месяцев за участие в собрании, посвященном памяти революционера и мыслителя Петра Лаврова.

Приобщение Милюкова к практической политике происходило в начале века. В июле 1902 года за границей появился первый номер нелегального журнала "Освобождение", ставший печатным органом российской либеральной оппозиции. Первоначально редактировать журнал было предложено Милюкову, но он отказался ввиду неустойчивости своего эмигрантского положения и порекомендовал издателям стремительно правевшего бывшего легального марксиста и автора первой Программы РСДРП Петра Струве, который и возглавил "Освобождение". По возвращении в Россию весной 1905 года Милюков стремительно выдвинулся на передний план в либеральном стане: он стал активным деятелем "Союза освобождения", членом бюро земских и городских союзов, одним из учредителей и председателем "Союза союзов". Он выступил в качестве организатора и ведущего идеолога кадетской партии, а с 1907 года был бессменным председателем ее ЦК и редактором ее центрального органа, газеты "Речь".

Милюков сыграл заметную роль в годы первой русской революции, ведя борьбу на два фронта: против правого радикализма монархистов и их союзников и против левого радикализма большевиков и эсеров. При этом он неизменно отстаивал единство "революционной демократии", не допуская перерождения кадетов в чисто буржуазную или консервативную партию. Милюков был депутатом Государственной Думы 3-го и 4-го созывов, лидером фракции кадетов. Во время войны стоял на позициях оборончества, хотя при этом резко критиковал царскую бюрократию и военную машину.

В августе 1915 года при решающем участии Милюкова был создан так называемый Прогрессивный блок в Государственной Думе, куда вошли партии в диапазоне от кадетов до октябристов, взявший курс на правительство "общественного доверия" (в отличие от ответственного перед Думой кабинета). В речи Милюкова в Думе от 10 февраля 1916 года содержится методологический символ веры российского либерализма, от которого он не ушел далеко и в наши дни: "Я, господа, говорю это не для того, чтобы предложить способы выхода. Я их не знаю. Я знаю, где этот выход, но как в него пройти, я не знаю". Как это до боли знакомо!

В соответствии с кадетским идеалом государственного устройства (конституционная монархия) Милюков всеми силами стремился не допустить краха царизма, в дни Февральской революции стремился сохранить монархию путем передачи Николаем II власти великому князю Михаилу. Войдя в состав Временного правительства в числе 6 кадетов-министров (Милюков, Некрасов, Шингарев, Мануйлов, Родичев, Набоков) и подготовив для него проект декларации, хотя и не скрывая своих разногласий с его главой князем Львовым (несмотря на них кадеты составили "Обращение" Временного правительства к населению России от 6 марта 1917 года), Милюков выпустил знаменитую ноту от 18 апреля (1 мая) 1917 года, где подтверждалась верность Временного правительства союзническим обязательствам и его готовность вести войну с Германией и Австро-Венгрией "до победного конца". Нота вызвала бурный отклик среди российских сторонников мира "любой ценой" и повлекла за собой правительственный кризис, в итоге которого Милюков, обмененный Львовым на Керенского, ушел в отставку 2 (15) мая. После этого в фокусе его внимания и его деятельности фактически было одно политическое: во что бы то ни стало предотвратить государственный переворот в России - будь то справа или слева.

К этому переломному моменту в истории России кадетская партия, во многом благодаря Милюкову, представляла собой крупную политическую и особенно интеллектуальную силу (ее численность, превышавшая в годы первой русской революции 100 тыс. членов, между февралем и октябрем 1917-го составляла около 70 тыс.). Кадеты были широко открыты для высоколобых: из 66 членов ЦК, избранных на VIII съезде конституционно-демократической партии, примерно одну треть составляли профессора, а вместе с другими представителями умственного труда (юристами, писателями, журналистами) доля интеллигенции доходила в ЦК до двух третей. Выходило 20 партийных газет кадетов, около 150 газет имели кадетов в качестве редакторов. Фактически форпостом информационной политики кадетов стало крупнейшее Петроградское телеграфное агентство.

Понятно, что именно кадеты выступили в авангарде борьбы против Октябрьского переворота. Уже 27 октября кадетский ЦК принял воззвание, в котором обвинил большевиков в мятеже, призвал население не признавать власти Совета народных комиссаров и выступить против нее. На выборах в Учредительное собрание в конце 1917 года кадеты собрали 2 миллиона голосов, а вместе с блокировавшимися с ними партиями - 7 миллионов голосов, или 16,5% избирателей. После разгона большевиками Учредительного собрания кадеты во главе с Милюковым стали идейными вдохновителями Добровольческой армии: в начале 1918 года Милюков был уже на Дону, под крылом атамана Каледина. Он активно поддерживал Донской совет, орган политического руководства Добровольческой армией, написал текст декларации ДА. Затем Милюков оказался в Киеве, где выступил за сотрудничество с Германией, в чем ему вскоре пришлось покаяться перед соратниками и союзниками. Для непосредственных контактов со странами Антанты по поводу присылки войск и участия России в мирных переговорах противниками Советской власти была сформирована так называемая "ясская делегация", куда от кадетов вошли Милюков и Третьяков. Эмиграция Милюкова фактически началась в ноябре 1918 года, когда он выехал в Румынию, в город Яссы. России он больше не увидел.

Потом была Англия как промежуточная станция скитаний Милюкова за границей, за ней - Франция, где Милюков вошел в Парижский комитет кадетов и с начала марта 1921 года возглавил его печатный орган, газету "Последние новости". Она выходила до июня 1940 года, когда гитлеровцы захватили Париж, имела неплохой тираж (около 35 тысяч экземпляров в 20-е годы) и пользовалась влиянием (среди ее постоянных читателей, между прочим, были Троцкий и Сталин). Провозглашенная Милюковым в начале 20-х "новая тактика" в отношении Советской России, которая предвосхитила отчасти сменовеховство, спровоцировала раскол в эмигрантских организациях кадетов, резко осложнив его отношения с Набоковым, спасшим ценой собственной жизни Милюкова от пули убийцы. В Париже Милюков был почитаем русской эмиграцией: он являлся председателем Общества русских писателей и журналистов, Клуба русских писателей, Комитета помощи голодающим в России, а также организатором Русского народного университета.

Закат жизни Милюкова как политика и человека омрачили, по формуле Бориса Пастернака, не только "мятежи и казни", но и надвигавшаяся на Европу, и прежде всего на Россию, немецко-фашистская угроза. Уже в начале 30-х годов Милюков занял четкую оборонческую, патриотическую позицию защиты России от неминуемой агрессии со стороны гитлеровской Германии. Это ему дорого стоило: после оккупации столицы Франции немцы опечатали библиотеку и архив Милюкова, а потом вывезли их в Германию.

Последние годы великого русского либерала прошли в провинции, в савойском городке Экс-ле-Бель, где он и скончался в 1943 году. Со смертью Павла Милюкова пресеклась история классического российского либерализма. История русской интеллигентской оппозиционной политики. История партии конституционалистов-демократов. Партии Народной свободы. Подлинной, а не по меркам Борового. Партии. И свободы...