Старье от Новикова

Итак, сначала по поводу - по поводу публикуемого ныне и некоторых прежних писаний Андрея Новикова, насельника г.Рыбинска, а также вождя антирусского Фронта им. Григория Отрепьева.

Рассказывают, что Буташевич-Петрашевский сделал раз попытку устроиться учителем в военно-учебных заведениях. На вопрос инспектора, какие предметы он может преподавать, он представил список из одиннадцати предметов; когда же его допустили к испытанию в одном из них, он начал свою пробную лекцию словами: "На этот предмет можно смотреть с двадцати точек зрения" - и действительно изложил все двадцать.

Владимир Сергеевич Печерин, автор "Замогильных записок" и эмигрант из самых принципиальных соображений, тоже двадцать раз менял точки зрения и прожил благодаря этому жизнь, на которую также можно иметь точек зрения не менее двадцати. Но ближе к концу - видимо, для того, чтоб сюжет его биографии не смотрелся как смятая череда пунктиров - судьбе было угодно закольцевать его. Вот как это обозначилось в помянутых "Записках", которые были адресованы другу молодости Федору Чижову:

"Хорошо тебе: ты живешь одною нераздельною жизнью, то есть русскою жизнью. А у меня необходимо две жизни: одна здесь, а другая в России. От России я никак оторваться не могу. Я принадлежу ей самой сущностью моего бытия, я принадлежу ей моим человеческим значением. Вот уже 30 лет, как я здесь обжился - а все-таки я здесь чужой. <...> Я ничуть не забочусь о том, будет ли кто-нибудь помнить меня здесь, когда я умру; но Россия другое дело".

Напомню, что не далее как за сорок лет до того этот человек ославил себя такими стихами:

Как сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать ее уничтоженья,
И в разрушении отчизны видеть
Всемирного денницу Возрожденья!

Собственно, этими строчками, а также стишком одного небезызвестного российского декадента "Родину я ненавижу - // Я люблю идеал человека" исчерпывается вся идеология диссидентов-правозащитников. Андрей Новиков немногим интереснее их, и это немногое - откровенно заявленная антирусскость. Диссиденты обычно предпочитают набрасывать на нее какой-нибудь камуфляж, и сегодня этот камуфляж - Чечня.

Куприн и мужики

В воспоминаниях супруги писателя А.И.Куприна Марии Карловны Давыдовой-Иорданской есть такой небезынтересный сочетанием персонажей эпизод:

"В конце марта 1917 вернулся в Россию Г.В.Плеханов с женой и жил два месяца у меня. Он совершенно отвык от российских обычаев, настоящий европеец, и, благодаря этому, на некоторых производил неприятное впечатление. "Барин!" - говорили про него.

К нему ходила масса народа. Однажды заявился Колчак, войдя в гостиную остановился перед Плехановым и начал ему рапортовать:

- Разрешите мне от лица социалистов-революционеров Черноморского флота приветствовать вас как вождя социалистов-революционеров. Мы рады, что вы не социал-демократ, потому что все социал-демократы евреи и не любят Россию...

- Разрешите вас поправить, - корректно прервал Георгий Валентинович, - я не социал-революционер, а именно социал-демократ...

- Это неважно, - без всякого смущения продолжал рапортовать Колчак.

- Нет, по-моему, это очень важно. К тому же я не еврей, а русский дворянин и люблю Россию.

Иными словами, Георгий Валентинович отбрил Колчака. Можно только предполагать, какими нюансами обогатилась бы российская история, если б он его вдруг пригрел. Однако поскольку в такого рода фантазиях много интересу, да мало толку, оборотимся к достоверному - к тому, что писал о русском народе муж Давыдовой-Иорданской, который, в отличие от полуэмигранта Плеханова, знал русский народ как мало кто еще.

Итак, Куприн писал в самом начале 20-х гг.:

"В настоящие дни всех истинно и неистинно русских людей: социалистов, кадетов и монархистов - трогательно сливает воедино, во многом извиняя и почти все объясняя, следующая формула, слишком широкая, когда ее относят ко всему народу, и немного узкая, когда она касается исключительно мужика, ибо надо признать, что понятия о народе и мужике у нас как-то недостаточно различимы, сбивчивы и спутанны. Вот эта формула, находящая отзвук даже в большевистских сердцах:

"Всем нашим несчастиям причина - мужик. Он - вор, скот, пьяница, раб, грабитель, погромщик и насильник. Русский народ - дрянь народ, ничего не знающий, ничего не умеющий, некультурный, сонный, ленивый, скоро приходящий в отчаяние и уныние, народ с бесславной историей". И так далее.

Куприн приводит еще несколько вариаций на эту же тему, которым соответствий и даже дословных повторов немало можно найти и у нынешних недоброжелателей русского народа. Затем, оговорив, что под русским народом он понимает именно мужика, а значит, и рабочего, Куприн начинает разбираться с поносными хулами.

Во-первых, говорит он, замечательный русский солдат - это ведь не кто иной, как мужик. Во-вторых, русскому народу свойственна широчайшая религиозная терпимость и потому ни в каких погромах он не виноват. В-третьих, "ругая русского мужика и разыгрывая в глазах Европы казанских сирот", господа хулители не устают "тыкать ей в нос русским искусством: литературой, музыкой, балетом, живописью". Куприн припечатывает эту публику:

"Русское искусство там, где оно не является жалким скворечьим пересвистыванием с иностранного, где оно самостоятельно и мощно, - там оно всеми корнями уходит в русскую музыку, сказку, пейзаж и в русский язык".

Куприн особенно настаивает на языке, которому не только поет осанну, но и не забывает указать, что источник его - все тот же русский мужик: "Так неужели же народ, выковывавший этот изумительный язык, всего только раб, подлец и нищенка?"

И наконец, так сказать, проза.

"Все мы думаем, - от лица верхних сословий говорит Куприн, - что мужик существовал только для наших надобностей и социальных опытов. А нельзя ли взглянуть с той точки зрения, что мы были у него просто приживальщиками, захребетниками? Кто был плательщиком налога? Кто поставлял пушечное мясо? Кто кормил нас утром булкой, а за обедом вкусным черным хлебом? <...> И спрашивается: что же мы давали ему взамен? Если кто и давал, допустим, не очень много, так это государство. Мы же, интеллигенция, ровно ничего".

Тут Куприн вторгается в любимую епархию Александра Блока - народ и интеллигенция, неизгладимая вина последней, неизбежность воздаяния-наказания со стороны первого и т.д. В данном случае - это совсем другая тема, и потому задерживаться на ней я не буду.

Александр Генис и проза об американском паспорте

Между прочим, статья Куприна, которую я столь обильно цитировал, называлась "Паспарту". То есть, по-нынешнему - "паспорт".

У Александра Гениса, который славен, думаю, прежде всего книжкой о Довлатове, есть статья с тематически перекликающимся названием - "Пятая графа Америки: это вопрос не крови, а гражданства".

И начинается она с риторического вопроса: "Кто такие американцы?", на который тут же следует ответ: "Никто не знает, кто такие американцы. Попытки выяснить это у самих американцев привели лишь к "маслу масляному": "Американцы - это те, кто живет в Америке". Генис полагает, что невозможности застывания этнического стереотипа американцев способствует динамизм их жизни. И даже более того: американца потому трудно определить, что "он пришелец из будущего, первый представитель всемирной нации".

Совсем иначе обстоят пока дела, по мнению Гениса, в России. Прежде национализм в ней, как ни парадоксально, сдерживался тоталитаризмом. Теперь на место олицетворявшего его коммунизма претендуют сразу две идеологии - националистическая и демократическая. Пока они выясняют между собою отношения, рушится экономика. А между тем, как считает убежденный западник Генис, лучшее противоядие от национализма - это рынок, "потому что он смещает антитезу "свое - чужое" из иррациональной области национальных чувств и государственной политики в сферу гражданского права. А тут споры решаются в суде, а не на поле брани".

Генис вспоминает, как он прочитал в какой-то российской газете фразу, от которой волосы у него на голове встали дыбом. Некто автор писал там, что самое святое на Земле - это границы. "Вдуматься только, - восклицает Генис, - не жизнь, не любовь, не душа - границы!"

И совершенно, по-видимому, справедливо возражает, что на самом деле "никаких границ в природе нет, все они - подвижная условность, и географическая карта не похожа на настоящую Землю". Америка, по Генису, отбросила городящие границы мифы "священных рубежей" и "крови и почвы" и "предложила революционно иную трактовку национальности - минималистскую". Согласно которой понятие "американец" тщательно очищено от любых иррациональных оттенков - это сугубо формальная, юридическая категория, связанная не с кровью, а с гражданством. В качестве иллюстрирующего это положение материала Генис избирает собственную шкуру.

И вспоминает, с каким трепетом он ждал некогда получения американского гражданства. И как он был разочарован, когда наконец дождался момента исполнения желания. Вся процедура заняла не больше десяти минут. Ему было задано всего два вопроса, из которых должно было явствовать, что он а) психически здоров, б) владеет английским языком, в) знаком с политическим устройством и историей Соединенных Штатов. Вопросы были такие: "кто президент Америки?" и "какое сегодня число?".

Отсюда следует: сама концепция "американца" сугубо формальна. Она неревнива. Она оставляет спасительный зазор между душой и родиной. Эта концепция проста, но, как показала история, эффективна. И суть ее: национальность - личное дело каждого.

Что ж, описывая с неофитским подъемом прелести и преимущества национальности по-американски, Генис не учитывает (почему - его дело) того, как формировалась американская нация и, соответственно, американская национальная психология. А формировалась она, с одной стороны, представителями самых рационалистических христианских сект, с другой же стороны - закрепление первоначальных рефлексов пришлось опять же на самую рационалистическую эпоху - эпоху Просвещения. И не удивительно потому, что наиболее весомый вклад американцев в мировую философию носит название "прагматизма", или "философии действия".

Если же взять Россию, то она, как слишком хорошо известно, с тяжелой руки князя Владимира, избрала для себя самый мистичный из изводов христианства - византийское православие, сильно, к тому же, настоянное на цезарепапизме, вернее - на кесарепатриархизме. Собственно, и взнос ее в антологию мировой философии совсем не случайно принято именовать "русской религиозной философией". Прагматизм исходил из полезности действия, русская религиозная философия - из санкционированности действия высшим авторитетом. Ясно, что уровень рефлексии как таковой у русских оказался определенно выше, чем у американцев. В том числе, понятно, и рефлексии о своей национальной принадлежности.

Немец знает, что русскому здорово

Если миром и впрямь, как утверждают монетаристские мудрецы, правят деньги, а все остальное только вкусовые добавки к ним, - это одна история, и возможно, даже ее конец. Если это все-таки не так (на что не стоит надеяться, а стоит что-то делать, чтобы было не так), то у истории остаются кой-какие перспективы. О которых и рассуждал в свое время немец Роланд Рид в статье с более чем прозрачно отсылающим к Ленину названием "О национальной гордости тевтонов".

"До 12 июня 1990 года (т.е. до разрушения Берлинской стены), - писал Рид, - советскому человеку жилось лучше, чем немцу. Не то чтобы советский человек больше ел свиных котлет, ездил на более вместительном автомобиле или чаще проводил отпуск на Адриатическом море. Советскому человеку жилось лучше в том смысле, что он гораздо реже, чем немец, испытывал чувство национальной неполноценности". Ибо для немца после 1945 года "стало не только невозможно быть фашистом, стало стыдно называться немцем вообще".

История эта так или иначе длится и по сей день. И "так" или "иначе" заключается в том, что "в сегодняшней Германии нельзя быть националистом и антисемитом". То есть, как замечает Рид, возникло новое деление на "чистых" и "нечистых". И хотя оно полностью противоположно нацистскому, опасность в нем представляет сам факт шаблона сознания, поскольку "страх сказать нечто, что может быть интерпретировано как "некорректность", является новой "тюрьмой для мышления".

Иными словами, немцу нельзя сказать "Мойша - дурак" без того, чтобы это не было воспринято как оскорбление целой нации. Ну, а закрытость для критики и обсуждения некоторых сфер опасна как тем, что ведет к стагнации и вырождению, так и тем, что параллельно в обществе нарастает раздражение, ведущее к агрессивности. Все это мешает реалистической оценке прошлого, вызывает "истеризацию" сознания и укрепляет уже поминавшийся комплекс национальной неполноценности.

Есть ли в этом смысле параллели с Россией? Можно ли говорить о сходстве положения Германии после краха национал-социализма и России после утраты коммунизмом своего господствующего положения как идеологии и общественного строя? Или еще определеннее: произошла ли в связи с поражением коммунизма дискредитация "русского духа"? Вот ответ, который дает Рид:

"Коммунизм совместим с сознанием русским и даже в своей сталинской форме является не оккупацией, а лишь абсурдизацией русского духа. Однако поскольку в основе коммунизма лежит не национальный, а классовый принцип, то крах идеологии не вызвал прямого следствия национальной дискредитации. Напротив, логично ответное явление национализма как поиска иного, более адекватного воплощения русского духа в политической идеологии".

И второй вопрос, который ставит и на который отвечает Роланд Рид: является ли вероятным возрождение в России коммунизма? Для начала: они и так не сильно противоположны. Далее: отступление коммунизма в России не сопровождалось утратой ею государственности, как это было в Германии после краха национал-социализма. Новые структуры в условиях управления со стороны контрольного совета стран-победительниц там строились действительно заново снизу, в то время как в России многие из структур оказались просто унаследованы от советских времен. В Германии, благодаря доктрине Трумэна и плану Маршалла, были созданы благоприятные условия для восстановления и последующего развития экономики. В России аналогичные процессы носят по большей части уродливый характер. "А потому, - предполагает Рид, - возрождение там коммунистической идеологии представляется таким же логически обоснованным процессом, как усиление националистических тенденций". Хотя, скорее всего, наиболее успешной будет та теория, которая совместит оба принципа - то есть национал-коммунизм.

Если внешняя угроза России, намеки на которую становятся все более настойчивыми, будет возрастать, это, естественно, потребует сплочения народа. А значит, понадобятся лозунги, в которых общее, объединяющее должно быть сконцентрировано в одном-двух словах. Выбирать их придется, скорее всего, из наборов либо национал-капиталистической, либо национал-коммунистической риторики. Те, что угодят стихийному настроению масс, и окажутся правильными, т.е. дееспособными. Трудно представить человека, который уже сейчас знает наверняка, откуда и что это будут за слова.

Rußland ist nicht unter alle

Один из признанных идеологов нынешнего этапа реформ, а прежде простой директор Института экономического анализа Андрей Илларионов писал пять лет назад о том, что экономический подъем в послевоенной Германии и Японии обеспечивался, в том числе, и благодаря энергии, знаниям и умениям миллионов репатриантов, которые были высланы: в Германию - из Чехословакии, Польши, Венгрии и Румынии, а в Японию - из Юго-Восточной Азии. И отмечал, что современная "официальная позиция российских властей относительно российских сограждан в сопредельных странах на редкость невыразительна". Более того, подчеркивал он, их массового притока попросту боятся и, как могут, ему препятствуют. Между тем, уверенно утверждал Илларионов, массовое возвращение соотечественников - "не горе, а благо для принимающей страны".

Было бы весьма и весьма неплохо, если бы Илларионов не забыл эти слова и перешел от них к делу, благо теперь у него для этого возможностей несравненно больше, чем пять лет назад. Кроме того, это был бы достойный знак всамделишности происходящих ныне перемен: слова и ветер отдельно.

Между тем в Латвии успели расправиться с еще одним стариком - осудили на 5 лет строгого режима 84-летнего Михаила Фартбуха, причем с формулировкой, согласно которой отягчающим обстоятельством стали именно его активные действия в боях против германского нацизма. В тюрьму Фартбуха конвоировали на носилках. МИД РФ сделал по этому поводу заявление, в котором резко осудил действия латвийских властей.

На самом деле, грош цена таким заявлениям, если они не поддержаны общественным мнением. В том числе и словом тех, кто умеет с ним обращаться.

Еще на заре развала СССР, точного года уже не вспомнить, но из текста явствует, что это было накануне, в тогдашнем цикле, года Змеи, Александр Янушковский (мне уже доводилось о нем говорить) написал стихотворение в лучших традициях просвещенной патриотической лирики осьмнадцатого века. И хоть было адресовано оно как раз запевшим тогда о своей независимости и русской оккупации эстам, к ним оно имеет ровно столько же отношения, сколько и к латышам. Ибо то, что творят последние, есть типичная провокация и надругательство над подвигом нашего народа в Великой Отечественной.

О чем шумите вы, народные витии?
Зачем проклятием грозите вы России?
Умерь, о ээсти лолль, свой злобный вой,
Не то поговорим по-русски мы с тобой.
Не в первый раз чухонские народы
В годину смутную в России мутят воду:
В семнадцатом собратья ваши финны
Нам ткнули нож в доверчивую спину.
И что же? Правильно сказал поэт великий:
Финн, как тунгус, живет и ныне дикий.
Мы вам построили жилища и заводы,
В дома подали газ, а в батареи - воду,
Мы научили вас готовить пищу на огне,
Колоть дрова и занавески вешать на окне.
Возрадуйтесь: грядет ваш год змеиный,
Но под копытом медного Петра
Трепещет змий, не помнящий добра,
И в ярости язык высовывает длинный.

А вот из комментария к нему - Георга Кристофа Лихтенберга: "Я полагаю, что источник большинства человеческих бед заключается в пассивности и мягкотелости. Нация, наиболее способная к напряжению сил, являлась всегда и самой счастливой. Пассивность не в состоянии мстить. Она позволяет лишь платить себе за свой позор и величайший гнет".

Будучи во всем с ним согласным, кроме одного, я бы заменил слово "мстить" на - "отстаивать достоинство".