Как приятно и поучительно бывает ошибиться в людях! Эта катартическая (от слова "катарсис", а не от слова "катаракта") мысль осенила меня после просмотра первых частей 18-серийного телефильма НТВ "Российская империя", в котором представлен "сегодняшний взгляд на 300 лет нашей цивилизации". Автор, ведущий, режиссер, сценарист и, не побоюсь этого термина, протагонист этой имперской эпопеи - Леонид Парфенов. Такой же сегодняшний, как и взгляд на все еще, по его мысли, имперский период истории Государства Российского. Заря, можно сказать, исторического просвещения взошла в нынешней демократической и капиталистической России. И мне радостно отдавать отчет себе, телезрителям и читателям в том, что ее и его, зари и просвещения, провозвестником и кормчим выступил именно Леонид Парфенов. Хотел бы от всей своей измученной тьмой исторической беспросветности души его с этим поздравить. Ошибки тоже бывают целительными. Шапки долой, господа!

Как в наши баснословные года творчески растут люди! Кем был Парфенов эпохи "Намедни", каков был его авторский арсенал? Элегантно невыбритый глашатай неполитических новостей, предававший их гласности со скромной кафедры в хорошо сидящих костюмах фирм, чьи звучные названия также не утаивались от телеаудитории НТВ. Правда, знатоки догадывались, что на избранном Парфеновым поприще у него был лишь один - престарелый, малотелегеничный и бритый - конкурент. Также причастный неполитическим новостям, возвещаемым ex cathedra с той же, что у Парфенова, непогрешимостью: Папа Римский. Но теперь это обличье и его аксессуары, включая двухдневную щетину, оказались тесны Парфенову: кафедрой для телезвезды стала вся Европа до Урала, неполитические новости уступили место острополитическим - повествованию о судьбах Российской империи и их преломлении в наших с вами, уважаемые читатели, приватных биографиях. Меня потрясла дерзость Парфенова со товарищи из НТВ, приурочивших премьеру своего телепроекта в точности к тем дням, когда большевики забивали последние гвозди в нетесаный гроб, в котором была похоронена Российская империя. Но это еще далеко не все.

Истинные масштабы творческого свершения Леонида Парфенова дает возможность оценить уже рекламный ролик, который беспрестанно показывало и показывает НТВ перед премьерой и в ходе таковой. В антрактах между сериями. Холодок пробежал у меня по коже, когда я услышал из роликовых уст Парфенова следующие чеканные слова: "С тем, что основанная 300 лет назад Российская империя жива, согласны и ее сторонники, и ее противники. Для одних империя - ответ на один проклятый русский вопрос: "Что делать?". Для других империя - ответ на другой проклятый русский вопрос: "Кто виноват?". О, здесь все не по-рекламному серьезно, все рискованно, все дышит горним воздухом философско-политических вершин! Лишь различение между империей, которая российская, и проклятым вопросом, который чисто русский, - сколько в нем сокрыто для умного взгляда!

Но дело не только в этом: вынеся в ролик, в рекламу, в анонс, в эпиграф своего телетворения, именно эти, а не другие проклятые вопросы, Парфенов недрогнувшей рукой вписал себя в совершенно определенную традицию, в рамках которой были сформулированы и внесены в сознание общественности именно эти вопросы в их разрушительной для империи редакции: "Кто виноват?" - название романа Александра Герцена, вопрошание же "Что делать?" - было вынесено на обложку знаменитых книг Николая Чернышевского и Владимира Ленина. Выстраивается стройная линия идейной преемственности - от декабристов до Парфенова. Линия, которую никто не воссоздал более пластично, чем Венедикт Ерофеев: "Все ценные люди России, все нужные ей люди - все пили, как свиньи. А лишние, бестолковые - нет, не пили. Евгений Онегин в гостях у Лариных и выпил-то всего-навсего брусничной воды, и то его понос пробрал. А честные современники Онегина "между лафитом и клико" (заметьте, "между лафитом и клико"!) тем временем рождали "мятежную науку" и декабризм... А когда они наконец разбудили Герцена <...>". С этого, по оценке Ерофеева, "и началось все главное - сивуха началась вместо клико! Разночинство началось, дебош и хованщина! Все эти Успенские, все эти Помяловские - они без стакана не могли написать ни строки! <...> Отчаянно пили! Все честные люди России! И отчего они пили? - с отчаяния пили! Пили оттого, что честны, оттого, что не в силах были облегчить участь народа! Мрак невежества все сгущается, и обнищание растет абсолютно! Вы Маркса читали? Абсолютно! Другими словами, пьют все больше и больше! Пропорционально возрастает отчаяние социал-демократа, тут уже не лафит, не клико, те еще как-то добудились Герцена! А теперь - вся мыслящая Россия, тоскуя о мужике, пьет не просыпаясь! Бей во все колокола, по всему Лондону - никто в России головы не поднимет". Исторически не прав оказался незабвенный историк отечественной мысли, правда, лишь в мелочи, какая не есть мелочь: Парфенов нашел в себе силы поднять голову. Возвысить свой баритон. Мрак стал рассеиваться. Отступать пред светом. А что выпивает Парфенов в телефильме прилюдно по поводу и без повода разные напитки: так то же традиция - она ведь обязывает. И тут все в мозгах сложилось в одну монументальную картину: 7 ноября, империя, Ленин с Герценом, клико с лафитом, колокола с лицами, в которые не бьют... Ведь не доверил Парфенов вымолвить свои проклятые русские вопросы голосу за кадром, в роли которого с небывалой артистичностью блеснула народная артистка России Алла Демидова. Не доверил. Это вам не какой-нибудь Дидро с его анатомированием мизинцев.

До боли, до судорог после этого сногсшибательного пролога меня волновала одна штука: сумеет ли Парфенов совладать с непомерной задачей - задачей показа самого себя в образе продолжателя этой традиции, в образе трибуна и вождя? По плечу ли ему будет сей Сизифов труд? Меня, как Прометея, терзали хищные птицы сомнений. Каковым не был чужд даже потенциально великий исторический живописец, перед которым во всей своей неотвязности вырос при воссоздании героев времени и времени героев обоюдоострый вызов традиции с новацией или ровно наоборот. Объяснюсь. У блистательного, возрожденчески одаренного Остапа Бендера возникли сходные затруднения при попытке распространения через каналы массовой коммуникации гениально задуманной картины "Большевики пишут письмо Чемберлену", по популярной картине художника Репина "Запорожцы пишут письмо султану": "Удобно ли будет рисовать т.Калинина в папахе и белой бурке, а т.Чичерина - голым по пояс? В случае чего можно, конечно, нарисовать всех персонажей в обычных костюмах, но это уже не то". Не то, думал я в пандан Бендеру. О Парфенове. Типичное не то. О, как я был посрамлен уже в первых сериях "Российской империи"! Как отлично все получилось! Парфенов в кожаной куртке. Парфенов в водолазке. Парфенов в приличной кургузой паре. Парфенов в рыбачьих сапогах. Парфенов с лопатой и, как та девушка, с веслом... Богата и щедра палитра художника милостью Божией, телеакадемика и квазиголландского телеплотника. Я с замиранием духа, который у меня отнюдь не живет, где хочет, боялся увидеть г-на Парфенова на экране телевизора голым, пусть даже до пояса - в спальном шкафу Петра Великого или на его койке в домике в Санкт-Петербурге. Но - нет. Здесь, как и во всем прочем, Леонид Парфенов не изменяет чувству меры. Талант - он и есть талант. И пишется "талант".

Я уже достаточно отметил необыкновенно приумножившееся богатство профессионального арсенала Парфенова-документалиста, приятную междоусобицу его творческих приемов. Остановлюсь, по необходимости бегло, выборочно, лишь на некоторых из них. Само собой понятно, что лейтмотивом телесериала, тем стержнем, на котором все в нем держится и к которому все крепится, является сам Парфенов - во всех видах, положениях, позах, контекстах, ландшафтах, ракурсах и фокусах. Однако, как изысканное телеяство, он никогда не надоедает. Им как-то не пресыщаешься.

В программе "Намедни", напомню, предметный мир, который, как свита короля, играл ведущего, был скуден, не по-буржуазному аскетичен. В "Российской империи", как в поэмах Гомера, он вбирает в себя все мирское и божественное, выдает европейский кругозор Парфенова, обостренное чувство пространства - времени. Как весома в эстетической организации планов, в которых снимается Парфенов, такая деталь заднего из них, как автомобили, в которых сокращает расстояния Парфенов! Скромная "Нива" под Полтавой. Сияющий лаком автомобильчик в Голландии, где Парфенов изящно демонстрирует, как туда не поместился бы длинный, а не только великий Петр. Итальянская иномарка в Италии. Для тех, кто не знает, поясню: это называется "локальный колорит". А надувная лодка на Яузе! А облезлый катер на Азовском море, который Парфенов собственноручно спускает в, прошу прощения, водную пучину, как Петр Россию! А вертолет в Великобритании, с которого Парфенов обозревает имагинарный феатр морского сражения! Только злые, очень недобрые люди могут утверждать, что НТВ стоит на пороге банкротства: уже этот непристальный благосклонный обзор одних только транспортных средств, которые использует Парфенов в России и Европе для своих творческих целей, убедительно показывает: для настоящего мастера деньги всегда найдутся. Большому, что называется, кораблю - большое, как говорится, финансовое плавание. А завистники, считающие деньги в чужих карманах... Пусть клевещут. Не оскудеет рука дающего.

Фирменный прием не только Леонида Парфенова, но всего документализма НТВ - это использование мультипликации с анимацией и музыки в телефильмах. Мультипликацию и анимацию (ожившие на экране слон и двуглавый орел) Парфенов умело сочетает с техникой Мельпомены марионеток. Общее синтетическое впечатление получается бесподобное: исторические персонажи "Российской империи", будучи мультиплицированы, из мертвых превращаются в полуживых (полумертвых), ре-анимируются, чтобы, в свою очередь, еще живых ее персонажей превратить в полумертвых. В движущиеся самоходные трупы. Сильный ход, маэстро Парфенов, сказал бы Чубайс, если бы не выключал телевизор. Музыка используется тоже нестандартно: более всего меня растрогало торжественное исполнение в конце второй серии "Российской империи" самой имперской вещи, которая мне известна, - вальса. Как это волнительно! Как у Евтушенко! Я благодарен по гроб жизни Парфенову и его советникам за то, что они не предпочли австрийскому вальсу как жанровому воплощению российской имперскости польский полонез, молдавскую молдавеняску или, знаете ли, аргентинское танго. Их мало кто в России танцует стильно. Танцуйте с Парфеновым! Вкус, стало быть, вкус и еще раз вкус. И - неуловимое нечто, без которого не бывает творческих триумфов. Подобных, безусловно, "Российской империи". Очень схожих.

Не постичь, упаси Боже, но окинуть профанным взором это неуловимое нечто, секреты телелаборатории Леонида Парфенова можно на пути осмысления парфеновской иронии. Которая в его произведении не есть всего лишь прием, а есть целый метод. Метод антисоциалистического псевдореализма. Метод Просвещения от обратного. От противного. Нужно было долго и упорно готовиться, чтобы уверенно пройти по этому кремнистому пути. Во всяком случае, - мне лично. Тем более, что плечом к плечу с Парфеновым, в одном с ним цехе работает такой непревзойденный ироник, как Шендерович. О нем - разговор отдельный. И тем не менее. Мне не избежать философского недоумения: так что же это такое - ирония НТВ и на канале НТВ? В какой мере Леонид Парфенов выступает ее запевалой и забойщиком, прошу прощения за хоровые и горные термины? Скажу коротко - лично от себя, и более пространно - от лица Гегеля. Ирония вообще - это мистика безбожных времен, когда Бога нет, нет трансценденции, все плоско, - а надо воспарить над пошлым, над плоскостью. Ирония НТВ - это мистика постсоветских времен, когда Советская власть дала дуба, всюду беспредел, ТВ освоило древнейшую профессию, - а надо сохранять фэйс и казаться независимым, бескорыстным и интеллигентным. Ирония Парфенова - это мистика времен заката олигархов ельцинского призыва, когда предстоит что-то говорить, а говорить стало не о чем, требуется говорить что-то свое, а своим уже давно стало чужое, - и надо, между прочим, еще и заниматься телепросвещением аудитории. Не безвозмездно, но это понятно и простакам.

А в целом никто не описал свободолюбивого и с претензией на оригинальность ироника, состоящего в интеллектуальной обслуге олигархии, более метко, чем старик Гегель в своей "Эстетике": "Для того чтобы иметь все новый и новый материал, он заглядывал в самые различные книги - ботанические, юридические, философские, описания путешествий и т.д., тотчас же отмечал то, что его поражало, приписывал сбоку внезапно пришедшие ему в голову мысли и, когда приходило время писать самому, соединял внешним образом самые разнородные вещи, например бразильские растения и старинную имперскую судебную палату". С бразильскими растениями Гегель преувеличивает: петербургский дерн, не более того. "Затем это восхвалялось как оригинальность или извинялось как юмор, которому позволено все и вся. Но истинная оригинальность как раз исключает подобный произвол. По этому поводу мы снова можем вспомнить об иронии, которая любит выдавать себя за высшую оригинальность как раз тогда, когда она перестает относиться серьезно к какому бы то ни было содержанию и пробавляется лишь шуткой ради шутки. С другой стороны, в своих изображениях она соединяет множество внешних деталей, внутренний смысл которых поэт хранит про себя, причем хитрость и величие усматриваются в том, что, по мнению представителей иронии, именно в этом нагромождении внешних обстоятельств и скрыта поэзия поэзии, то глубочайшее и превосходнейшее содержание, которое именно из-за своей глубины и не может быть выражено". Это самое лучшее изложение телепоэтики сериала "Российская империя", которое я в силах себе вообразить - на земле или на небесах. Вот зачем нам нужны свои Гегели.

Лишь два примера наугад. Наобум. Парфенов, в точности по Гегелю, заглянул в описания путешествия Петра I в Европу. Отметил то, что его поразило. Приписал сбоку внезапно пришедшие ему в голову мысли. А когда пришло время писать сценарий, соединил внешним образом самые разнообразные вещи, сдабривая их доброй шуткой. Например, Парфенов соединяет наживуху торжественный прием Петра I курфюрстом в Кенигсберге с фейерверком, маневрами и боем в зверинце ("первый выход в свет, дебют русского царя в Европе", если следовать словоупотреблению Парфенова) и его встречу на столбовой дороге с принцессами Софьей и Софьей-Шарлоттой. Вот рассказ Парфенова, отмеченный печатью самой первосортной иронии, какую можно купить в Европе: принцессы, цитирую, "устроили для Петра торжественный ужин" (тот самый выход с дебютом). И далее: "Из застольных впечатлений двух немецких принцесс сложился самый живучий стереотип. Кто такой Петр? Он, конечно, природно талантлив, но груб, невоспитан, не умеет вести себя за столом. И потом: у него грязные ногти! В общем, две Мальвины 300 лет назад воскликнули: "Несносный мальчишка!" И с тех пор никто ничего лучше не придумал". Никто. Лучше. Таково историческое кредо г-на Парфенова. Таковы его шутки.

А что же произошло на самом деле? Две столь милые германофильскому сердцу Парфенова Мальвины охотились на Петра, как на диковинного зверя: из Ганновера они ринулись наперерез путешествовавшему Петру в Восточную Пруссию, где обложили его флажками в местечке Коппенбрюгге, о котором Европа едва ли узнала бы вообще, если бы не сей казус. Петра буквально насильно заставили встретиться с непрошеными гостьями; он согласился повидаться с ними - но без свидетелей, прошел к ним с заднего крыльца. Петр поначалу заявил им напрямик: "Ich kann nicht гречески". Что было, впрочем, чистой правдой. Не знаю, что именно Петр не умел делать "по-гречески". Потом царь подобрел и проболтал с принцессами битых 4 часа. А за сим ответил любезностью на любезность, однако по-своему, по-русски. Послушаем Ключевского: Петр "согласился, чтоб вошли придворные курфюрстыни, и к концу ужина угостил их московской сценой - напоил их. Заперев двери залы, он велел подать большие стаканы, и все должны были выпить по 3, 4 стакана вина, не было исключения и для курфюрстынь, они должны были пить по-московски, залпом. После ужина был импровизированный бал, в котором принимал участие Петр. Вечер кончился для Петра тем веселым и растерянным состоянием, в котором человек не знает, что делает". Для тех, кому ведомо (а Парфенову, судя по фильму, ведомо), что значил для Петра "большой стакан" (не менее полутора литров), очевидно, что в конце вечера мать Софья с дочерью Софьей-Шарлоттой были пьяны в стельку. О чем благоразумно не упомянули в своих воспоминаниях, столь полюбившихся Парфенову и озвучившей их своим дивным, без акцента, голосом Демидовой. Они оставили мемуары с непревзойденными, согласно Парфенову, за 300 лет оценками Петру по поведению. Не исключено, с одной целью: смыть с себя пятно постыдного скандала. А Парфенов засевает дальше семена вечного и доброго о Петре, зароненные ими в его неуспокоенный, не тронутый гордыней ум. Вот она, эстафета поколений! Тем более, как он старательно продемонстрировал в фильме зрителям, есть и пить с вилкой и ножом он умеет, ногти у него чистые. Далеко, однако, двинулась вперед цивилизация в России! Потомкам Парфенова не придется краснеть перед всей Европой ни за его плохо вычищенные ногти, ни за пьяных до изумления принцесс. Не придется.

Приверженность г-на Парфенова к изощренному использованию стереотипов, штампов, клише, общих мест с последующим их ироническим выворачиванием наизнанку (сеансы черной магии с ее разоблачением) в целях приобретения достойного материала для своих идеологических шуток - эта приверженность с интенсивностью протуберанца прорвалась наружу в одном из эпизодов второй серии "Российской империи". Там, где автор фильма повествует о драматическом начале Северной войны. Во избежание кривотолков в среде поклонников НТВ привожу стенографическую запись соответствующих высказываний г-на Парфенова в фильме: "Большинство в русской армии - новобранцы, не доверяющие командирам-иноземцам, и не зря. Союзники никудышные, у выборного польского короля мало власти, Дания позорно сбежит через несколько дней. Противник - ведущая военная держава, Швеция". И далее: "Карл подкрался незаметно, учинил полный разгром", причем командующий русской армии наемный иностранный генерал сдался в плен первым. "А бывшие потешные полки были единственными, кто не побежал. Нарвская конфузия стоила трети войска и всей артиллерии. Европу потешала памятная медаль: Петр, потерявший шапку, бросив шпагу, бежит, утирая следы". Парфенов несгибаемо продолжает: "Неунывающий Петр вряд ли и слезинку-то проронил. Он принялся собирать новые полки, а на новую артиллерию велел конфисковать четверть всех монастырских и церковных колоколов. Так собрали полторы тысячи тонн меди". А здесь место заступает ирония: "За эту знаменитую крутую меру - переплавить колокола на пушки - Петра очень любила советская историческая наука. В этом видели что-то богоборческое, почти атеистическое: бесполезные, вроде, колокола превратить в полезное оружие. Все для фронта, все для победы. То есть советские историки смотрели на Петра как самые религиозные прихожане его времени, считавшие, что только Антихрист способен на такое кощунство" (выделено мной - С.З.). И финансовая концовка на разрыв аорты: "И еще, конечно, вводят новые налоги и без устали чеканят новые монеты. Денежная эмиссия после поражения у Нарвы обесценит рубль вдвое. Так оплачена вторая попытка прорыва к морю".

Что я позволю себе вымолвить по поводу сказанного г-ном Парфеновым? Как любил выражаться Мераб Мамардашвили, это - блестящее изложение. Тем более блестящее, что в нем - что ни тезис, то нелепость. Мне дорог редкий патриотический порыв автора "Российской империи", но факты свидетельствуют, что без иностранных офицеров и наемников и до Петра, и при Петре, и после Петра русской армии попросту не было бы. В натуре. Ключевский, чьим именем и ликом освящены первые серии телепроекта, свидетельствовал: "Хорошее жалованье привлекало иностранцев в русскую службу, и в XVII веке число иностранных офицеров в русском войске увеличилось в значительной степени. При Мейерберге (в 1662 году), кроме 4 генералов, в Москве было более 100 иноземных полковников, множество подполковников, майоров и других офицеров. Усилившийся наплыв людей, знавших военное дело, дал правительству возможность ввести хотя в некоторыя части войска правильное устройство и обучение военному делу. Такия войска были и конныя, и пешия; они назывались рейтарскими и солдатскими полками, которые набирались из охочих людей, безпоместных или малопоместных дворян и детей боярских, а также из крестьян по всему государству. Ими командовали преимущественно иностранцы. Рейтенфельс уверяет, что эти полки могли равняться с лучшими войсками Европы". А вот что он же рассказывает в другой работе по поводу нестойкости иностранцев в русской армии и нелюбви к ним: "Дворцовая гвардия, оберегавшая царя Бориса, была составлена исключительно из иноземцев. Впрочем, уже в то время эти царские телохранители получили отличную боевую репутацию. В 1604 году в битве под Новгородом Северским малочисленный отряд Лжедмитрия опрокинул бы огромную русскую рать, если б не поддержал иноземный отряд; и в следующем году в битве при Добрыничах они же поддержали колеблющуюся рать и решили победу в пользу Бориса. "Русские, - замечает один современник, - стали любить иноземцев, хвалили их мужество и говорили: знать, немецкий бог сильнее русского, ваших горсть устояла, а мы бежали". Признание превосходства иноземной рати заставило Московское правительство усиленно вербовать иностранцев в русскую армию".

Теперь по поводу "неунывающего" Петра, его крутых мер и недалеких советских историков. Я очень, очень понимаю г-на Панферова, когда он иронизирует над царем, распорядившимся церковным имуществом точно так же, как во время Великой Отечественной войны советское руководство распорядилось всей государственной собственностью: "Все для фронта, все для победы". Я великолепно сознаю, что лично г-н Парфенов ничего не отдал бы ни для фронта, ни для победы. А звонил бы во все колокола в связи с приходом в Москву шведских или немецких освободителей. Трудно отделаться от ощущения, что г-н Парфенов неукоснительно следует иронической линии поведения "человека из подполья" Достоевского: "Мне надо спокойствия. Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай пить". На здоровье. Для Просвещения ничего не жалко. Пейте чай, господа. Шутите. Веселитесь. И Бог с ним, с этим светом. С этой Россией.

Далее насчет незадачливых "прихожан", считавших Петра Антихристом. Г-н Парфенов немножко путает: прихожане - это православные, состоящие в одном из приходов официальной церкви; а Антихристом Петра назвали прежде всего раскольники, сектанты, еретики, не признававшие официального православия. Что до советских историков, кому же придет в голову за них вступаться. Замечу a propos, что чуждые всякого советского духа образованнейшие деятели Серебряного века с неизменным пылом то славили, то развенчивали люциферизм Петра, его нескромное императорское и реформаторское обаяние. Его Антихристово великолепие. Я, признаюсь, нисколько не сомневаюсь, что "Петербург" Белого был настольной книгой нашего просветителя, когда он ваял свой памятник Петру.

Что до финансовой концовки блестящего изложения г-на Парфенова, она меня поразила по контрасту. Вот, значит, чем было оплачено поражение Петра под Нарвой: обесцениванием рубля вдвое и новыми налогами. Какой ужас! Для пущей важности г-н Парфенов даже мультиплицировал этот ужас - чтобы нагляднее, значит, виден был крутой нрав Петра. Вот тут я и задал себе арифметическую задачу: если поражение Петра стоило России девальвации рубля вдвое, а для его художественного воссоздания понадобилось нарисовать два рубля - один вдвое меньше другого, то в какую цену стали стране мирная гуманная терапия Гайдара и бескровный дефолт Кириенко и сколько рублей, каждый вдвое меньше предыдущего, пришлось бы один за другим в ряд изобразить мультипликаторам для полного живописания этих событий? Предлагаю НТВ провести конкурс (закрытый) на лучшее решение этой просветительской задачи. Согласен войти в жюри конкурса. На сугубо филантропических началах. Для сведения г-на Парфенова и его консультанта, доктора исторических наук Каменского: в годы правления Петра никакого роста налогового бремени не наблюдалось, напротив, его реальная величина снизилась на 15% (русский экономист Струмилин и примкнувший к нему датский историк Баггер). Данные по снижению налогового бремени после победы реформ г-н Парфенов может самостоятельно получить в Госкомстате.

Теперь - о главном. О средоточии замысла. Об империи. Императоре. Об имперском граде. Опыт их изображения в "Российской империи" великолепно демонстрирует оптические эффекты парфеновского просвещения: оно очень напоминает фонарь, который выхватывает в темноте только одну фигуру, один факт, одну сторону медали, как если бы других не существовало вовсе. Объяснюсь. Меня просто-таки обезоружил такой внутренний монолог Петра-пораженца в исполнении истинного героя телесериала: "Император - это абсолютная полнота власти. И никакой стесняющей его духовной власти он не потерпит. Петр очень хорошо различал: что Богово, а что его, кесарево. И больше ничье". Дошел, стало быть, Петр благодаря государственному наитию до монархического сознания. Докатился. И тут же, безо всяких переходов и средостений, Россия стала империей, а Петр - императором. Прямо по Вольтеру: "Все таково, каким должно быть. Носы созданы для очков, потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем". Государство в России, добавлю, назначено, видимо, для того, чтобы оно обувало россиян, и вот оно нас обувает. А Россия, положим, создана для того, чтобы быть империей, и вот она империя.

Простой, безо всяких подковырок, вводный вопрос: для скольких империй предназначалась Европа? Ну, скажем, при Петре? Отвечу, как тот грузин в анекдоте: для одной, ну, от силы - для двух. Одна уже имелась - вернее, осталась - в наличии: Священная Римская империя германского народа. Другая - канула в бездну истории: Восточная Римская империя, Византия, империя ромеев, захваченная в 1453 году турками. За десять с половиной лет до этого, в июле 1439 года во Флоренции представителями церковных властей Константинополя и Москвы (Исидор, глава русской епархии) был подписан с "латинянами" акт о соединении христианских церквей (унии) под главенством Рима. В марте 1441 года Исидор вернулся в Москву, и во время литургии в Успенском соборе имя константинопольского патриарха было заменено именем римского папы. Вслед за тем была зачитана грамота о соединении церквей. Три дня московские правители старались склонить Исидора к отказу от унии, на четвертый день его заточили в Чудов монастырь, откуда тот благополучно сбежал - сперва в Тверь, потом в Рим. Новый митрополит так и не был избран, без согласования с патриархом, до конца XV века.

Захват Византии турками непосредственно откликнулся в Московии при Иване III, который женился вторым браком на греческой царевне Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора. Папа римский взял Софью под свое покровительство, сватал за нее короля Франции. Но его планам было суждено сбыться в дальной Московии: осенью 1471 года в сопровождении ярого поборника унии папского посла Антонио Софья прибыла в Москву. И хотя униатские затеи Антонио успехом не увенчались, в Италии - Риме и Венеции - не отказались от намерения разыграть московскую карту: поддержка Москвы была позарез нужна Риму и Венеции для войны с турками, укрепления антитурецкой лиги. Платой за союзничество была императорская корона, предложенная Ивану III - в одном пакете с унией. В 1473 году сенат Венеции обратился к великому князю Московскому со словами: "Восточная империя, захваченная оттоманом (турками), должна, за прекращением императорского рода в мужском колене, принадлежать вашей сиятельной власти в силу вашего благополучного брака". Идея, выраженная в послании сенаторов, пала на подготовленную почву. В этой исторической почве коренилась и проповедь Симона и Филофея в XV-XVI веках о Москве как "третьем Риме".

Само выражение "новый Рим" в применении к Москве и Московии появилось в переработке "Изложения пасхалии" (1495) в кругу игумена Троице-Сергиева монастыря Симона Чижа, который тогда же стал митрополитом московским. Поставление Симона, между прочим, совершалось по новому чину, который до мелочей напоминал поставление патриарха в Константинополе. "Митрополит символически получал власть от великого князя, подобно тому как в Константинополе патриарх получал ее от византийского императора" (Успенский). Московский князь тем самым уподоблялся византийскому императору, заявляя о себе как преемнике ромейских "автократоров" и "василевсов". Именно при митрополите Симоне появился новый обряд интронизации (инаугурации), то есть поставления на великое княжество Московское, разительно напоминавший венчание на царство в Константинополе. Именно так 4 февраля 1498 года был поставлен и венчан великокняжеской шапкой, известной в дальнейшем как шапка Мономаха, Дмитрий Иванович, внук Ивана III. При этом наследственные реликвии московских царей - шапка и бармы - служили знаками царского достоинства. В политическом сознании правящей верхушки Московии утвердилась имперская доктрина. В 1497 году ее гербом стал византийский герб - двуглавый орел, а великий князь Московский стал называть себя "самодержцем", что является точным переводом византийского императорского титула "автократор". Так кто же был первым автократором России?

Но Московии трудно было играть роль преемницы могущественной Восточно-Римской империи, пока она находилась под пятой Золотой Орды. До конца XVII века Московия платила дань крымским татарам, союзникам турков, что и было подлинной движущей причиной Азовского похода Петра, благородно осмеянного Парфеновым. Хотя сама идея империи, повторяю, жила в государственном разуме московских правителей.

Совершенно в духе парфеновского просвещения подается в телесериале и еще один имперский сюжет, весьма деликатный: кто первым в России объявил себя императором, принял сан императора? Этот сюжет раскрывается Парфеновым искренно, прочувствованно, но - недостоверно. Объяснюсь. Первый самоназванный император в России появился в Смутное время. Им был не кто иной, как Лжедмитрий. Дело в том, что гражданская война вырвала нити правления у Боярской думы и необычайно усилила самовластие царя. Стремясь закрепить успех, Лжедмитрий принял императорский титул. Отныне в официальных обращениях он именовал себя так: "Мы, наияснейший и непобедимый самодержец, великий государь цесарь" - или: "Мы, непобедимейший монарх, Божьей милостью император и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь самодержец, и прочая, и прочая, и прочая". Так мелкий галицкий дворянин Юрий (Григорий) Отрепьев, принявший имя Дмитрий, стал первым в русской истории императором. Объясняя смысл своего титула, самодержец объявил иностранным послам, что он как император обладает огромной властью и нет ему равного в полночных (северных) краях.

Еще два штриха, исторической объективности ради. Во имя новых успехов парфеновского просвещения и метода антисоветского новореализма в истории. Во второй части "Российской империи" затрагивается тема экономических преобразований Петра, в частности - насаждения им промышленности в России. Парфенов празднует эти меры государственного регулирования, в основе своей насильственные, как торжество капиталистических идеалов в феодальной России, как победу светлого рыночного будущего над беспросветным кабальным прошлым. Чем же они были в действительности? Приведу мнения стопроцентных либералов.

Милюков, в частности, считал, что в России петровские мануфактуры стали уродливым наростом, искусственно привитым на экономический организм страны и выжившим лишь благодаря постоянной поддержке и заботе правительства. В отличие от крупной промышленности Запада, органично развившейся из различных форм надомного производства. Мануфактурная политика Петра была - в соответствии с агрономической терминологией Ключевского - "казенно-парниковым воспитанием промышленности". В западной историографии также распространено убеждение, что петровская промышленность была создана государственной властью в условиях, когда естественные предпосылки (развитый внутренний рынок, национальный частный капитал, квалифицированная рабочая сила) еще не сложились. Другими словами, речь может идти единственно о так называемой "форсированной индустриализации".

Явным достижением отечественной экономики было создание новой промышленности на Урале, которая сохранила свое значение станового хребта в крупном производстве страны вплоть до середины XIX века. Петровские домны на Урале своей продуктивностью вскоре превзошли английские, превратив Россию тем самым в одну из ведущих в мире стран в области металлургического производства. В целом же абсолютно нерыночная мануфактурная политика Петра I содействовала тому, что русская экономика смогла форсированно преодолеть отсталость, пусть даже временно. Уральские мануфактуры в преобладающей степени были основаны на использовании принудительно рекрутированной рабочей силы (крепостных или периодически переводимых в разряд приписных государственных крестьян, а также заключенных, бродяг, нищих и проституток), в то время как вольнонаемная рабочая сила, этот существеннейший атрибут капиталистической промышленности, играла на частных предприятиях самую скромную роль. Этот вывод касается и количественных, и качественных характеристик трудовых ресурсов, поскольку внеэкономически принуждаемая к труду рабочая сила доминировала, как оказалось, не только в контингенте подсобных, но и квалифицированных рабочих.

И предпоследнее. На алтарь просвещения Леонид Парфенов готов возложить самое святое, что у него есть: звание олигарха и неприкосновенность частной жизни. Этим званием он незаслуженно награждает Никиту Демидова, организатора металлургических заводов на Урале. И, как в конце 40-х годов прошлого века в СССР, раскрывает его псевдоним: не Демидов он, а, не подумайте худого, Антуфьев. Не из скопских, а из тульских. Уверен, до скрежета зубовного убежден: знает Парфенов, ой как знает, что никакой Демидов-Антуфьев не олигарх. Ибо кто такой олигарх? Что такое современная (неаристотелевская) олигархия? Ведь читал Парфенов Гильфердинга, который закрепил права гражданства в политической экономии и философии за понятием "олигархия" в книге "Финансовый капитал". Голову - на отсечение. Читал Парфенов вещие строки Рудольфа. Итак, Гильфердинг: "Буржуазная революция началась лишь тогда, когда абсолютистское государство, преодолев внутригосударственную территориальную власть крупных феодалов, сосредоточило все политические ресурсы; точно так же, как концентрация политической власти в руках немногих крупнейших феодалов в свою очередь была предпосылкой победы абсолютной монархии. Финансовый капитал в его завершении - это высшая ступень полноты экономической и политической власти, сосредоточенной в руках капиталистической олигархии. Он завершает диктатуру магнатов капитала". Какая, к черту, диктатура Демидова-Антуфьева при живом абсолютном монархе в русском стиле? Нонсенс, батеньки вы мои. Абсурд. А почему Парфенов скрыл это от зрителей? Конспирация. Работа у него такая.

Последнее. Парфенов славит в меру своих великих и необузданных сил не только империю и императора, но и рожденную ими новую столицу России - Санкт-Петербург. Вот только вписать никак ему не удается этот великий город в доступную ему картину мира. Ну, похож Санкт-Петербург с Невы на Лондон с Темзы, а на Амстердам не похож. Славно, скажу я вам, уважаемые читатели, очень славно. Парфенов наверняка читал замечательные работы Анциферова о Петербурге, только малость подзабыл. Что же разглядел в Петербурге Анциферов? "Северная Пальмира, лелея мечту о великодержавстве, хранит все это в своих недрах. Она позвала лучших архитекторов Европы, чтобы они своими зданиями поведали миру о желаниях столицы севера. Страны юга, запада и востока имеют своих заложников в Северной Пальмире. Воля к великодержавству чувствуется в Петербурге. О каких же границах мечтает он? Не о тех ли, которые набросал нам Тютчев в своей "Русской Географии"?"

Анциферов имеет в виду следующие строки великого поэта: "Москва, и град Петров, и Константинов град - // Вот царства русского заветные столицы... // Но где предел ему? И где его границы - // На север, на восток, на юг и на закат? // Грядущим временам судьбы их обличат... // Семь внутренних морей и семь великих рек... // От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, // От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная... // Вот царство русское... и не прейдет вовек, // Как то провидел Дух и Даниил предрек". У Анциферова не было парфеновских средств передвижения, поэтому он познавал город на Неве ногами: "Хорошо желающему понять душу нашего города, посетить все эти места Петербурга, побродить среди мощных колонн Горного института, вызывая образы лучших дорических храмов, уносясь мечтой под благодатное небо Эллады и Италии, посидеть на гранитных плитах у подножия сфинксов, насытить душу сокровищами Эрмитажа, полюбоваться с Троицкого моста вереницей белых колонн Биржи и двумя красными рострами (когда же, наконец, очистят площадь перед ними?), что виднеются за раздолием невской шири, и, наконец, в белую ночь постоять у Мойки перед аркой Новой Голландии... И все это без суеты и деловитости, с душой открывшейся для тихого созерцания. В такие минуты между вами и городом родится незримая связь, и его genius loci заговорит с вами". В присутствии Парфенова петербургский гений места определенно безмолвствовал.

А как быть с легендой? С ее продолжением? Вот что я скажу на это. Мы еще не можем по достоинству оценить гражданский подвиг Леонида Парфенова. Пока недальновидные госчиновники пытаются затянуть Гусинского в прокуратуру, Парфенов дальновидно сделал нечто несравненно большее. Его телесериал "Российская империя" - это акт духовного преодоления гусинщины, всякого государственного отщепенства. Акт тем более выдающийся, что Парфенов составил его, говоря по-старинному, под сенью своей легенды. Которая у него получше, чем у Евгения Киселева. Что Киселев? "Моим предметом в Высшей школе КГБ были языки", - заявляет он восхищенным лохам. Какие такие языки? Откуда их взять? С вражеской территории, дедуцирую я, в местах сосредоточения вероятного противника. Там без языков не обойтись. Вот какой предмет, очевидно, преподавал Киселев в КГБ. Парфенов завернул свою легенду еще круче. Но и добился большего. За то ему, надеюсь, воздастся. Компетентно. Сторицей. Не надо только принимать то, что он говорит под сенью легенды, за чистую монету. Конспирация. Просвещение, понимаешь.