В последнее десятилетие о проблемах и перспективах построения основ гражданского общества в России сказано много. Однако при всем обилии работ, посвященных столь непростой проблеме, ее осмысление велось односторонне. Несмотря на различные теоретико-методологические и политические подходы авторы занимаются поисками неких общих принципов, способных разом объяснить все успехи и неудачи нашей страны на этом пути. При этом часто упускается из виду, что Россия - это не только государство с авторитарными традициями, отсутствием развитых рыночных институтов и соответствующей социальной структуры, укорененными патерналистскими и этатистскими настроениями, низкой правовой культурой. Это еще и полиэтническая, поликонфессиональная страна, живущая в условиях полиюридизма, ситуации, при которой нормы обычного казуального права не только мирно сосуществуют, но и доминируют над нормами права государственного. В подобной ситуации говорить о построении гражданского общества на универсальной для всей России основе принципов "непартикулярной" демократии не представляется возможным. Очевидно, что выработка принципов гражданского общества должна иметь "адресный" для каждого региона характер (речь идет в большей степени не о конституционных субъектах РФ, а об историко-культурных образованиях), учитывать не только все многообразие политических и социально-экономических, но и социокультурных факторов.

Сегодня в России нет более "проблемного" региона, чем Северный Кавказ. "Чеченская война", напряженность вокруг Пригородного района, скрытые конфликты в "двойных" республиках (Карачаево-Черкесия и Кабардино-Балкария), лезгинский вопрос - вот далеко не полный перечень самых острых противоречий, слагающих кавказскую проблематику. Не многовато ли для одного государства?

Но даже если предположить, что самые мощные административно-бюрократические и полицейские системы мира объединились бы в своем стремлении разрешить межэтнические и межконфессиональные проблемы кавказского региона, то даже в этом случае их совместная деятельность не могла бы увенчаться безоговорочным успехом. Сила, пусть даже и "объединенная", не способна решить проблему сразу и безоговорочно. Да, без нее оказывается невозможным усмирение этнической (тейповой) "гверильи", обеспечение элементарного правопорядка и защиты граждан, замена кровнородственного права государственным. Но дальнейшее продвижение по пути к демократической правовой системе невозможно без эффективного функционирования институтов гражданского общества. Понятно, что в условиях либо полного отсутствия таковых, либо наличия лишь их зачатков, формирование институтов подобного рода будет происходить при поддержке государства. Без институциональных изменений, инициированных органами власти и нацеленных на создание общественной опоры для преодоления "горской модели" демократии и подлинной (а не идеально-типической) либерализации, проблематично как скорое "замирение" региона, так и перспективы "транзита" к гражданскому обществу.

Интеллектуалами (как столичными, так и северокавказскими) предлагаются различные варианты таких институциональных изменений, должных, по мнению их разработчиков, привести к установлению долгожданного мира и стабильности на Кавказе.

Консоциальная демократия

К концу ХХ столетия идеи "защиты меньшинств" и "политкорректности" оставили далеко позади идеи свободы, класса, нации, веры, государства. Территориальная целостность, суверенитет, единое правовое пространство - все бренно, если нарушаются права хотя бы небольшой этнической (конфессиональной) группы, - полагают поборники "minorities". Если же эти "меньшинства" снимают скальпы, занимаются, к примеру, каннибализмом, а из всех видов экономической деятельности предпочитают нарко- или работорговлю, то на такие пустяки вроде бы и не стоит обращать внимания. Подобная философия базируется на простейшем допущении: "Чем больше людей (этнических, расовых, сексуальных и пр. групп) вовлечено в управление государством, тем лучше, тем больше предпосылок для развития политического плюрализма, демократии и гражданского общества".

В кавказских условиях во избежание этнического противостояния предлагается реализовывать модель консоциальной демократии, то есть юридически закрепить участие представителей различных этнических групп (больших и малых) в управлении республикой. Тот или иной государственный (управленческий) пост фиксируется за представителем той или иной этнической общности, либо, если речь идет о представительном органе власти, для нее устанавливается процентная норма. Представительство осуществляется на основе этнических общественных объединений; таким образом, каждая группа встраивается в процесс осуществления властных полномочий.

Данная схема с политической точки зрения может показаться безупречной. Но анализ социокультурных особенностей региона вносит свои значительные коррективы. Во-первых, говорить о сложившихся этносах на Кавказе весьма проблематично. В идентификации населения региона принадлежность к тейпу (роду, клану) выходит на первое место. По этому же принципу построена и значительная часть так называемых "национально-культурных обществ". Поэтому "делегирование" представителей от этнических групп во власть будет консервацией установившихся тейповых отношений, никакого отношения к гражданскому обществу не имеющих, догосударственных по своей сути.

Во-вторых, установление процентной нормы в представительных органах власти будет напрямую противоречить российскому конституционному принципу равенства всех перед законом. Авторы подобных идей словно бы не осознают, что принцип этнического представительства является перевернутым upside down принципом "процентной нормы" для "инородцев", активно защищаемой в начале ХХ века парламентскими черносотенцами во главе с Пуришкевичем, Марковым-вторым и иже с ними? Только на Кавказе конца века - ирония судьбы! - в роли "инородцев" будут выступать уже русские.

В-третьих, реализация подобного проекта существенно затруднит формирование такой фундаментальной основы для гражданского общества, как гражданская нация.

В-четвертых, данный проект искусственно снижает социальную мобильность населения, так как рекрутирование в элиту происходит по искусственному принципу. Будь ты хоть семи пядей во лбу, не быть тебе министром - только на том основании, что этот пост закреплен за обладателем иной заветной "пятой графы". Искусственное выстраивание этнических (а фактически кровнородственных) барьеров, перевод этнической конкуренции в разряд политической, по нашему мнению, способны лишь спровоцировать новые конфликты, но никак не стабилизировать ситуацию. Пример Ливана и Югославии, также пытавшихся с помощью всестороннего учета прав всех этнических общностей совершить прорыв к демократическому гражданскому обществу, лишний раз убеждает в этом.

Возможные же ссылки на опыт Бельгии и Швейцарии, вроде бы успешно разрешивших свои проблемы в рамках описанной выше модели, не слишком состоятельны, так как население данных государств помимо этнической идентичности имеет неизмеримо более развитую правовую культуру и достаточно укорененную надэтническую идентичность - европейскую.

Этническая правосубъектность

В современной российской политологии с некоторого момента стало популярным суждение, согласно которому понуждение этносов к совместному проживанию в рамках единой административной модели есть нарушение одного из фундаментальных прав нации и, как следствие, личности. Последствия ее реализации в кавказских условиях легко предсказуемы. Тем более, что принцип этической правосубъектности, то есть права каждого этноса на свою государственность (либо как суверенного государства, либо как составной части федерации или конфедерации), в современных условиях отчасти уже реализована. Однако нынешние границы и "титульные нации" не являются абсолютно удовлетворительными для всех этнических групп Кавказа. Полагать в этой связи, что общественные движения, построенные по этническому принципу, возьмутся за строительство институтов гражданского общества было бы по меньшей мере наивно. Очевидно, что их ближайшая цель - создать де-юре свои этнократические элиты и стать "основателями" новых образований с новыми "титульными нациями". Так, кумыкское движение "Тенглик" в течение многих лет выдвигало требование создания собственной государственности, ногайская организация "Бирлик" - более умеренные требования собственной автономии, а лезгинское движение "Садвал" заявляло ирредентистские (объединительные) лозунги создания собственной государственности на основе территорий, входящих в состав РФ и Азербайджана.

Кантонанизация Кавказа

Всерьез дискутируемая сегодня идея "Кавказской Швейцарии", создания на территориях ныне существующих территориальных образований кантонов, выглядит также весьма утопичной. Во-первых, по развитию правовой культуры и социальной регуляции Кавказ конца ХХ столетия в большей степени напоминает Швейцарию средневековой эпохи. Во-вторых, создание этнических кантонов (в Карачаево-Черкесии, например, предлагается создать карачаевские, черкесские, русские, абазинские, ногайские кантоны) лишь умножило бы и без того непростые проблемы реформируемых территорий, так как поставило бы вопрос о новых, межкантональных, границах, что, в частности, привело бы к появлению новых - кантональных - элит. При отсутствии культуры политического компромисса они мгновенно увязли бы в борьбе за доминирование "своего" кантона. И наконец, "кантонанизация" на этнической основе, как и описанная выше консоциальная демократия, тормозит складывание гражданской нации (по Конституции РФ "многонационального народа России"). Общегражданская российская идентичность остается всецело подавленной идентичностью этнической.

"Русский проект"

При всех возможных разночтениях подобные проекты построения гражданского общества на Кавказе объединяет одно обстоятельство. Они либо не видят, либо не хотят видеть "русского вопроса", роли русского ("русскоязычного") населения в формировании институтов региона. Создается впечатление, что блага гражданского общества должны получить прежде всего любые этносы, этнографические группы (некоторые из которых по численности равны одному небольшому аулу), но только не структурообразующая нация. И в этом, надо признаться, виноваты мы сами. Часть государственных деятелей и политологов, обращавшихся к анализу ситуации на Кавказе, игнорировали данную проблему. Другие же занимались разработкой шовинистических, а то и откровенно профашистских проектов установления "русского порядка" в регионе. Так или иначе, ни государство, ни русские общественные организации оказались не в состоянии выработать современную либерально-националистическую доктрину (гражданский национализм), рассматривающую русских не в качестве "арийцев", "венца бытия" (Russland, Russland uber alles), а как государствообразующий этнос, цементирующий федерацию, призванный реализовать принцип a pluribus unum, содействовать прекращению межэтнической и межтейповой борьбы и переходу к гражданскому обществу равных возможностей.

Реализация же "русского проекта", то есть строительство гражданских институтов с опорой на "русскоязычный элемент" в кавказских условиях, была бы, по нашему мнению, в равной степени полезна и государству, и обществу. Именно русские в большей степени заинтересованы в скорейшем преодолении этно- и тейпократии, в создании равных возможностей для карьерного роста и свободной от кровнородственного протекционизма предпринимательской деятельности. Социальные отношения в русскоязычной среде также не носят родового или кланового характера. Так уж сложилось исторически (и в этом нет никакой попытки доказать этническое превосходство), но русские на Кавказе - в наименьшей степени патриархальная общность, впитавшая в себя ценности индустриального общества и либеральной демократии. Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что несмотря на последствия миграционных процессов русские общины по-прежнему нельзя отнести к меньшинствам (в Адыгее, например, это - значительное большинство). В сильных русских общинах заинтересованы и другие этносы, проживающие на Кавказе (особенно в республиках с двумя "титульными нациями"). В межэтнических спорах и конфликтах русские по-прежнему играют роль арбитра, "третьей силы". Пример Дагестана 1999 года продемонстрировал, что кавказские этносы боятся "ичкерийского империализма" куда больше, чем русского. Кроме того, не следует забывать и о том, что без массовой поддержки русскоязычного населения невозможна и любая мало-мальски эффективная политика государства по стабилизации ситуации на Кавказе.

Деятельность государственных органов по приведению местных законодательных актов в соответствие с Конституцией и российским законодательством - мера своевременная и бесспорно продемонстрировавшая свои первые позитивные результаты. Но нет никакой уверенности, что без развитых гражданских институтов при малейшем ослаблении давления "сверху" попытки выстраивания партикулярных "горских схем" не будут повторены вновь. Для предотвращения подобной "реставрации" антигосударственных (в некоторых случаях догосударственных) норм президентские инициативы должны получать поддержку снизу - иначе лишенные поддержки населения меры будут носить знакомые с советских времен черты "кампанейщины".

Создание общекавказского русского общественно-политического объединения могло бы стать такой гражданской поддержкой укреплению государственности и правопорядка. Оно могло бы участвовать в выборах в представительные органы власти республик, бороться за кресло президентов, а попадая в парламент или исполнительные органы, способствовать предотвращению этно- и тейпократических экспериментов, созданию единого российского правового пространства. Подобное объединение было бы важным инструментом в налаживании горизонтальных общественных связей.

Но необходимо четко осознавать, что формирование своеобразной "русской партии" (в том случае если она имеет своей целью формирование основ гражданского общества) должно иметь отчетливую либерально-националистическую направленность, отстаивать ценности гражданской нации, а также способствовать налаживанию диалога с "кавказскими европейцами", теми представителями местной интеллигенции, которые связывают свое будущее с сильным и ответственным российским государством.

Ростов-на-Дону