Отклик на статью А.Беглова

В статье Алексея Беглова среди прочего обсуждается возможность построения новых отношений между Церковью и государственной властью в условиях светского государства. Эта тема стала особенно актуальной после прошедшего в августе 2000 года Архиерейского Собора РПЦ, когда впервые в истории Православной Церкви была создана социальная доктрина. Таким образом, появилась возможность осмыслить современные условия существования Церкви в Российском государстве. Статьи, посвященные этому вопросу, регулярно появляются как в светских изданиях ("НГ-религия", например), так и в церковных. Сам Архиерейский Собор, принявший несколько важнейших для общества решений, вызвал в церковном мире сильные потрясения. Во многом это связано с тем, что, затронув нерв церковной жизни - отношение Церкви и государства, Архиерейский Собор скорее поставил вопросы, нежели дал готовые ответы. Содержание их может высветить всю неопределенность в области принципиальных вопросов взаимоотношения государства, Церкви и общества.

Природа многих означенных трудностей состоит в том, что светское государство характеризуется не просто отсутствием единой религиозной политики (политики включения религиозных целей в свою политическую программу), но принципиальным исключением религиозного содержания из сферы политического пространства. Это означает, что Церковь в светском государстве характеризуется как особый политический капитал (что демонстрируется рейтингом патриарха среди политиков, использованием этого капитала в тех или иных политических целях той или иной партией и т.д.), но не как духовная сила. В таком случае интерес государства к Церкви - не что иное, как интерес к особой политической силе. Специфичность Церкви как политического капитала определяется ее влиянием на самосознание верующих, в том числе политическое, не напрямую, а косвенным образом, через каналы приходской жизни. По такой схеме осуществлялось со времен Rerum novarum папы Льва VIII формирование политической силы римского престола. Но, в отличие от католической, Православная Церковь не имеет для такого процесса соответствующей богословской базы, позволяющей ей совмещать в лице папы и политика, и главу. Заинтересована ли московская патриархия в построении подобных отношений с государством? Адекватен ли вообще такой тип отношений сущности Православной Церкви?

Ответить на эти вопросы не так легко, поскольку Русская Православная Церковь росла вместе с монархической государственностью (в этом фрагменте исторический анализ А.Беглова страдает ошибками¹). Отношения Церкви и сначала Византийской империи, затем Московского царства и Российской империи были основаны, как известно, на идее симфонии двух властей. Это не имеет никакого отношения к теории общественного договора. Император, будучи миропомазан на Царство, служил Богу. Держа как автократор (самодержец) в своих руках судьбу народа и государства, он этим осуществлял свое служение Пантократору (Вседержителю). Как господин своих подданных, он нес ответственность не только за их благоденствие здесь, но и за их нравственно-духовную целостность. В системе взаимоотношений Церкви и государства в прошлом Церковь играла ключевую роль в государстве, без Церкви ни Византии, ни России быть не могло. В истории России это особенно видно на феномене появления Московского государства, которое образовалось только благодаря единству целей князя Дмитрия Донского и преподобного Сергия Радонежского. Как показали в начале XX века П.А.Флоренский², а в конце века - В.Н.Топоров³, в прошлом русская государственность основывалась на поклонении Святой Троице как символу единства, мира и любви. На протяжении всей истории России именно связь святости и царского служения являлась причиной воссоздания и Церкви, и Царства. В таком единстве ни Церковь, ни государство не теряли своей идентичности, образуя единый организм.

Мы видим, что исторический анализ снова возвращает нас к очень болезненной проблеме религиозного осмысления Российской государственности. И в этом смысле Поместный Собор 1917-18 годов, признавший решение Временного правительства, определившего Церковь как корпорацию, - это, конечно, кардинальная точка в истории Русской Церкви. И Российского государства тоже. Она стала причиной создания новой и не известной доселе в Русской истории модели существования Церкви на территории Российской Империи.

Современная общественная мысль требует серьезного и корректного обсуждения принципов построения отношений между Церковью и государством. Во многом от того, какими будут эти принципы, зависит будущее России. И здесь необходимо отвечать на несколько ясных, но чрезвычайно сложных вопросов. Сейчас они наглухо разделяют пространство тех, кто стремится воссоздать исторические принципы российской государственности, прерванные в ХХ веке, и тех, кто не склонен видеть в разрушении ряда традиционных установок катастрофы и причины проблем, стоящих перед Россией.

Вопрос первый: Какие отношения Церкви и государства являются жизнетворными и для Церкви, и для государства?

Рождение русской государственности, восприятие от Византии православия и культуры, принятие имперских задач - все эти вехи русской истории связаны с Церковью и ее путем в мире. Чтобы назвать то сплетение церковного и имперского тел в искусстве (см.: Андре Грабар. "Император в Византийском искусстве"), в литургии (см: Роберт Тафт. "Византийский церковный обряд"), в создании государственно-церковного пространства (Георгий Флоровский. "Империя и пустыня"; Оливье Клеман. "Папа, Собор и император"), которым жила Византия и Греческая Церковь, просто историческими условиями выживания Церкви - потребуется немалая сноровка. По мнению приведенных авторов и других исследователей роли Церкви в развитии российского государства, Царское служение не только не носило внешний и чуждый Церкви смысл, но эти две силы - государственная и духовная - взаимно питали и усиливали друг друга. Только на их сплетении, на общих целях стало возможным становление России как великого государства. Возможно ли воссоздаться России сегодня - это вопрос о том, есть ли у людей, заботящихся об этом, цели, равные тем образцам, которые предстоят нашей исторической памяти. Вообще, может ли Россия существовать без духовной связи Церкви и государства, в которой, по мнению многих, обретаются силы народной гениальности, политической добросовестности и церковной святости? Достаточно ли будет только корпоративных отношений по протестантскому образцу?

Вопрос второй: Возможно ли существование Церкви в прежней роли в немонархическом государстве? Что значит для России и Церкви убийство Царской Семьи?

Произошедшие в 1917 году насильственное отречение императора Николая Второго от престола, последующее упразднение царской власти и спокойное принятие этого факта Церковью с закреплением в Церковном Правиле явились сломом всей русской истории и традиции. Сегодня уже восстановлены условия созыва Поместного Собора 1917-18 годов. Ясно, что исключение литургического упоминания об Императоре произошло без какого-либо канонического обоснования. Все Советское государство, какие бы духовные силы в нем ни сохранялись, появилось и стало возможным благодаря убийству Царской Семьи. В рамках этой логики, перестройка и появившийся демократический строй - те же наследники советской власти, поскольку они имеют те же основания владеть Россией, что и коммунистический строй, поскольку реальной преемственности с дореволюционной Россией нет. И крепнущая связь московской патриархии с "демократическим" правительством - это продолжение изъятия из своей памяти религиозного и государственного значения Царской власти.

Вопрос третий: Возможны ли общие цели и духовная связь Церкви и государства при условии светского характера государства? В немонархическом государстве?

Церковь, задача которой освящать и преображать своим светом мир, освящала и царей, которые "возводятся на Престолы... по особому о них Божиему благоволению, и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великаго сего звания в них... изливаются" (11 анафематизм в неделю Торжества Православия)⁴. Но может ли она также освящать и президента России? Имеет ли при этом значение вероисповедание президента? Освящение осуществляется силой Святой Троицы в пространстве литургии, это таинство, включающее все государство в лице своего главы в Тело Христово. Положительный ответ на вопрос об освящении Церковью нашей светской государственной власти превращает акт освящения в формальный политический жест.

В этих условиях оформление юридических отношений между РПЦ и государством по правилам отношения двух корпораций может выступать только как закрепление разрыва между современным российским обществом и его историческим прошлым. Оправдан ли этот разрыв, и что новое мы получили?

Главный вопрос, на который пока нет ответа.

Примечания:

¹ Два "вопиющих" примера.

1. "Став христианами, императоры не перестали нуждаться в сакральной санкции для своих действий. Этого требовала культура римской государственности. Только теперь они обращались за ней не к языческим богам, а к Церкви. В обмен на это благословение, позднее облачившееся в форму специального обряда, император брал на себя обязательство "охранять Церковь", быть "епископом ее внешних дел". Попытка г-на Беглова истолковать симфонию Империи и Церкви в понятиях протестантской теории общественного договора некорректна и бездоказательна, если считать, что автор статьи историк Византии. Но если он историк Церкви, то такая попытка является не только не в традиции русской церковно-исторической школы, но вообще опасной для осмысления пути Церкви в мире. Церковь выступает, в таком случае, в лице своих величайших святых как особая иезуитская, приспосабливающаяся к политическим условиям общинка, торгующая сакральными санкциями.

2. "Ключевое обязательство императора: обеспечивать внутренний суверенитет Церкви, соблюдать самому и следить за соблюдением другими группами ее законов - священных канонов, постановлений соборов, приговоров епископов, то есть нормативных актов, имеющих силу лишь в пределах Церкви как общественного института". Созыв Соборов, председательство на них, особое литургическое положение Императора, учение о Царе как Помазаннике (Hristos), имеющем харизму от Святого Духа, - не правда ли, это превышает функции юстиции в общественном институте (!) Церкви.

² "Троице-Сергиева лавра и Россия", "Моленные иконы Преподобного Сергия" // П.А.Флоренский. Соч. в 4-х тт. Т.3. С.352, 383.

³ В.Н.Топоров. Святость и святые в русской духовной культуре. √ Т.II. С.657-682.

⁴ Этот анафематизм появился в XVIII веке, но был исключен из Последования решением Поместного Собора 1917-18 годов. Появившийся очень поздно, он закреплял уже существующее Церковное богословие Царской власти, что можно проследить по иконографии со времен св. Константина Великого, а по литургике, уже наверняка, с эпохи Константина Багрянородного.