Отклик на статью Демократия без народа?

С начала посткоммунистических преобразований в России не было, пожалуй, идеи, захватывавшей воображение нашей либерально-демократической интеллигенции сильнее и вызывавшей у нее больший пиетет, нежели идея "гражданского общества" как главной движущей силы демократизации страны. За это время в интеллигентском сознании прочно укоренилось убеждение в том, что исходящая снизу, независимая от власти общественная активность, опирающаяся на развитую сеть автономных от государства социальных институтов и объединений, является важнейшим условием упрочения демократической системы.

С тем, что гражданское общество играет весьма значительную роль в процессах демократизации, вряд ли можно спорить. Этот факт очевиден, и он подтверждается множеством исторических примеров. Вместе с тем, очевидно и то, что в России (как, впрочем, и в ряде других посткоммунистических стран) концепция гражданского общества подверглась значительной фетишизации. Очередным подтверждением этого служит опубликованная недавно в Русском Журнале статья Д.Сапрыкина "Демократия без народа?".

Выступление Сапрыкина, представляющее собой отклик на помещенный в журнале перевод статьи американского политолога О.Энкарнасьона, симптоматично в двух отношениях. С одной стороны, желание российского автора отреагировать на полемически заостренную статью зарубежного исследователя, посвященную теме взаимосвязей между гражданским обществом и судьбами современной демократизации, свидетельствует о том, что тема эта остается весьма актуальной для специалистов, размышляющих о том, как обеспечить демократическую направленность общественных трансформаций в нашей стране. С другой стороны, само содержание публикации Сапрыкина лишний раз демонстрирует, сколь мифологизирована и одномерна преобладающая среди российских аналитиков трактовка концепции "гражданского общества".

В такой трактовке все, что касается гражданского общества, воспринимается с определенным оттенком сакрализации, вызывающим неприятие попыток критического осмысления подлинной роли институтов гражданского общества в демократическом процессе. В случае со статьей Сапрыкина эта сакрализация гражданского общества, по сути дела, помешала автору правильно понять позицию Энкарнасьона.

По мнению автора, точка зрения американского политолога в максимально упрощенной форме может быть выражена тезисом: "В незападных странах, и прежде всего в России, должна быть демократия, но демократия без гражданского общества". Между тем, сам Энкарнасьон никаких оснований для подобного "прочтения" его позиции не дает, и подобное истолкование смысла его статьи, по меньшей мере, некорректно. Нужна недюжинная фантазия, чтобы усмотреть в выступлении Энкарнасьона призыв к созданию "демократии без народа", то есть такой политической системы, которая была бы, как верно отмечает Сапрыкин, неким аналогом деспотии, прикрывающейся знаменем демократии и трактующей по своему усмотрению интересы масс, превращенных в пассивных зрителей политического процесса. Не меньшая фантазия требуется и для того, чтобы увидеть за представленной подобным образом позицией Энкарнасьона некую, как пишет Сапрыкин, "значимую для западной, и в частности американской, элиты тенденцию", чреватую такими изменениями в практической политике Запада по отношению к России, которые будут способствовать закреплению в нашей стране "лжедемократии".

Важнее, однако, другое. Приписывая западному политологу мнение, которого он отнюдь не высказывает, его оппонент проходит мимо того, на что тот в действительности стремится обратить внимание и что действительно имеет немаловажное значение с точки зрения размышлений о практической политике российской демократизации. На самом деле Энкарнасьон призывает вовсе не к устранению народа от участия в общественно-политической жизни, а всего лишь к освобождению от упрощенных представлений о независимой гражданской активности этого народа как о факторе, оказывающем якобы безусловно благотворное воздействие на процесс демократической трансформации. "Воздействие гражданского общества на демократию, - пишет он, ссылаясь на ряд конкретных исторических примеров, - является в лучшем случае нейтральным. Хотя гражданское общество может помочь демократии, оно может и навредить ей и даже помочь ее разрушить".

Сапрыкин совершенно справедливо считает точку зрения Энкарнасьона "неслучайной", отражающей определенное направление зарубежной общественной мысли. И в самом деле, высказываемое Энкарнасьоном мнение, как и аналогичные суждения других аналитиков, свидетельствует о том, что зарубежная политология пересматривает в последнее время сугубо оптимистический взгляд на гражданское общество как на своеобразную школу демократического воспитания масс и нечто, являющееся единым в своем давлении на власть ради углубления демократических начал общественной жизни. В зарубежной печати все чаще можно встретить значительно более осторожные, а в некоторых случаях даже и откровенно пессимистические оценки роли того гражданского общества, которое формируется и функционирует сегодня не только в посткоммунистических, но и вообще в поставторитарных странах. Одни авторы, как, например, авторитетный американский политолог Л.Даймонд, в целом сохраняя убежденность в том, что гражданское общество выполняет позитивную функцию, утверждают в то же время, что сегодня необходимо пересмотреть прежние однозначные толкования роли гражданского общества и осмыслить не только тот "вклад", который оно вносит в становление демократии, но и те "противоречия и напряженности", которые оно создает¹. Другие авторы начинают вообще сомневаться в эффективности "стратегии гражданского общества" в демократических преобразованиях бывших коммунистических стран. В частности, польский исследователь А.Смолар считает, что бурное увлечение концепцией гражданского общества, существовавшее несколько лет назад, сменяется явным охлаждением к ней и что разговоры о гражданском обществе затихли и ведутся в последнее время преимущественно лишь среди интеллектуалов².

Очевидно, оценивая подлинное состояние гражданского общества и его действительный вклад в процессы посткоммунистического развития, следует учитывать как масштабы стремления масс путем самоорганизации и защиты своих интересов добиваться лучшей жизни, так и то, что понимается массами под этой лучшей жизнью. Отождествлять гражданское общество с распространением вглубь одной лишь либерально-демократической идеологии - значит, явно упрощать ситуацию. С предлагаемыми этой идеологией ответами на вопрос о предпочитаемых формах жизни активно конкурируют сегодня в посткоммунистическом мире, и в том числе в России, ответы, даваемые также социалистической и националистической идеологиями. Нередко объединяющей силой в формировании многих из неформальных организаций, образующих структуру гражданского общества, является не столько противопоставление граждан стремящейся к бесконтрольности государственной власти, сколько противопоставление одной части граждан другой по этническим и классовым признакам.

В результате на уровне гражданского общества не только не развиваются тенденции к консолидации нации на базе "демократического консенсуса", но, напротив, усиливается ее фрагментированность, углубляются пропасти взаимного непонимания, отчужденности, даже ненависти и получает постоянную подпитку конфронтационная политика. Американская исследовательница С.Терри, обращая внимание на это обстоятельство, пишет, что возникающие в ряде посткоммунистических стран в процессе их трансформаций оппозиционные группы далеко не всегда способствуют приобщению масс к практике демократической политики. Вместо этого широкое распространение получает фрагментация и персонализация политической жизни, в которой конфронтация преобладает над компромиссом, а электорат оказывается отчужденным и пребывающим в замешательстве³.

"Гражданское общество, - утверждает Сапрыкин, - это та общественная ткань... которая связывает разобщенных членов, делает их причастными общему делу". С этой мыслью нельзя не согласиться. Однако ее следует дополнить одной оговоркой: общим делом, причастность к которому формируется в структурах гражданского общества, может быть стремление не только к благородным целям. Трудно, например, оспорить замечание американского журналиста Д.Риеффа, освещавшего в свое время войну в Боснии, когда он пишет, что признанный международным трибуналом в Гааге военным преступником "Радован Караджич, настолько точно представлял в период боснийских событий ожидания простых сербов, что имел такие же основания считать себя представителем гражданского общества, как и Вацлав Гавел"⁴. И в этом смысле совершенно справедливо звучит мнение известного специалиста по проблемам гражданского общества Т.Каротерса: "Некоторые группы гражданского общества могут выступать за "высшие"... принципы и ценности, но большая часть гражданского общества все же озабочена достижением частных и, зачастую, узких и грязных интересов"⁵.

Можно, конечно, говорить о том, что многие из возникающих в последнее время в посткоммунистических странах низовых, независимых групп и организаций граждан не являются составной частью гражданского общества, поскольку их действия не соответствуют демократическим критериям. И склонность к подобному отлучению от гражданского общества разного рода мафиозных структур, криминализированных групп, ассоциаций шовинистов, националистов, религиозных фанатиков, носителей идей классовой нетерпимости и т.п., действительно, характерна для тех политологов, которые скорее фетишизируют, чем анализируют концепцию гражданского общества. Возможно, такое определение рамок гражданского общества по принципу "вычитания" из него тех или иных недостаточно "чистых" или недостаточно "здоровых" по демократическим меркам элементов и не лишено смысла как способ сохранения благостности той политологической схемы, которая предстает из неотоквилианских концепций, отождествляющих гражданское общество с демократическим. Однако такой подход мало что дает для понимания реального процесса посткоммунистической демократизации. Он лишь подтверждает довольно тривиальную истину о том, что демократически ориентированное гражданское общество способствует демократической трансформации.

Вместе с тем, демократическая ориентация - лишь одна из возможных характеристик даже развитого гражданского общества. Так, в ряде стран мусульманского Востока можно наблюдать наличие достаточно зрелых элементов гражданского общества в виде религиозных организаций, сплачиваемых идеологией агрессивного и непримиримого исламского фундаментализма. Далеким от благотворного может быть влияние развитого гражданского общества на судьбы политической демократии и в европейской стране, о чем свидетельствует исторический опыт веймарской Германии. В статье Энкарнасьона упоминается, например, исследование профессора Принстонского университета Ш.Бермана, доказавшего, что институты гражданского общества в межвоенный период способствовали разрушению Веймарской республики и облегчили приход Гитлера к власти. Не менее красноречивые свидетельства деструктивного влияния институтов гражданского общества на судьбы демократии в веймарской Германии содержатся и в исследовании американских политологов Ст. Хэнсона и Дж. Копстейна. В статье, посвященной сравнительному анализу особенностей политического развития в современной России и в веймарской Германии, эти авторы пишут: "Пример веймарской Германии показывает, что при определенных структурных условиях постимперской демократии в обстановке конкурентной глобальной рыночной экономики высокоразвитая партийная система и гражданское общество могут в равной мере способствовать появлению как фашизма, так и стабильной демократии"⁶.

Вывод этот звучит весьма актуально для сегодняшней России. Ряд возникших здесь независимых организаций, чья деятельность на рубеже 80-90-х годов способствовала ориентированию гражданской инициативы и общественной активности масс на поддержку политических и экономических реформ, занимает в настоящее время позиции, весьма далекие от поддержки демократии, являясь весьма существенным резервом антидемократических сил.

Многие группы и ассоциации граждан, которые по всем формальным признакам должны быть приписаны по идеализируемому некоторыми российскими аналитиками "ведомству гражданского общества", в действительности демократическую атмосферу, как говорили классики, "не озонируют". Поэтому вряд ли стоит отмахиваться от предупреждений тех политологов, которые, как и Энкарнасьон, говорят о том, что политика "продвижения демократии", закрывающая глаза на изъяны гражданского общества и видящая в нем одни лишь достоинства, "обречена на столкновение с серьезными трудностями, если не с полным провалом". Концепция "гражданского общества" представляет собой, если можно так сказать, обоюдоострое оружие. В структурах гражданского общества накапливаются не только импульсы к углублению социальных преобразований, к совершенствованию возникающей политической системы и дальнейшему "продавливанию" подлинной демократии во все поры общественной жизни. В них аккумулируются и импульсы приспособления к сложившимся на сегодня формам жизни, предполагающее паразитирование на пороках незрелой посткоммунистической демократии, а не их устранение, использование отдельными группами общества в своих интересах слабости государственной власти и извлечение ими, нередко с помощью криминальных методов, выгод из этой ситуации. В равной степени эти структуры оказываются и носителями идей реставрации прежнего тоталитарного порядка.

Именно об этом идет речь в статье Энкарнасьона. Что же касается практических выводов из его рассуждений, то они, как уже было сказано, вовсе не содержат рекомендаций "пожертвовать" гражданским обществом ради создания какой-то деспотической, контролируемой сверху "демократии". Суть этих выводов в другом: нельзя уповать на то, что успех демократизации будет обеспечен одним лишь стихийным развитием гражданского общества при отсутствии политической институционализации и социально-экономического развития. Чтобы "инкорпорировать наиболее мощные и непримиримые элементы гражданского общества в систему общественного договора", нужна, справедливо подчеркивает Энкарнасьон, "сильная партийно-политическая структура", то есть именно то, к чему на протяжении минувшего десятилетия оставались непростительно равнодушны лидеры российских партий и что, как это ни парадоксально, вынуждена была сегодня поставить в повестку дня новая президентская власть.

И если уж говорить о практических рекомендациях американского политолога, то он прямо пишет о том, что сообщество, оказывающее международную помощь новым демократиям, должно избавиться от излишнего увлечения содействием гражданскому обществу, перенеся акценты на помощь в их социальном и экономическом развитии. Стоит ли усматривать в такой постановке вопроса коварные "антидемократические замыслы" политической элиты Запада?

Примечания:

¹ L.Diamond. Toward Democratic Consolidation // Journal of Democracy, Vol.5, #3, 1994, pp.4-17.

² A.Smolar. From Opposition to Atomization (Civil Society After Communism) // Journal of Democracy,Vol.7, #1, 1996, pp.24-38.

³ S.M.Terry. Thinking about Post-Communist Transitions: How Different Are They? // Slavic Review, Vol.52, #2, 1993, p.336.

⁴ D.Rieff. The False Down of Civil Society // The Nation, 22 February 1999.

⁵ T.Carothers. Civil Society // Foreign Policy, Winter 1999-2000, p.20.

⁶ A.E.Hanson, J.S.Kopstein. The Weimar / Russia Comparison // Post-Soviet Affairs, Vol.13, #3, 1997, p.276.