Уважаемый г-н Андрюшков в статье "Испытание памятью: Возможна ли юридическая связь Церкви и государства без восстановления духовной связи?" огласил ряд тезисов, на наш взгляд, столь же ошибочных, сколь и часто повторяющихся. Смысл их сводится к тому, что полноценной жизнь Церкви может быть только в монархическом государстве, и поэтому только монархический строй может признаваться Церковью как идеальный строй государственного управления. И только с монархическим государством Церковь может строить какие-либо официальные отношения. Автор настоящей реплики по политическим (а не религиозным) убеждениям - монархист и потому счел необходимым высказать несколько соображений об этих, к сожалению, достаточно распространенных, и притом не только в православных кругах, идеях.

К сожалению, г-н Андрюшков прямо не указывает, имеет ли он в виду православную монархию или же монархический строй вообще. Все приводимые им примеры вынуждают склониться к первому варианту. Однако в таком случае не совсем понятно, в каких отношениях уважаемый автор находится с исторической наукой, судя по всему, - в очень плохих. Даже если оставить в стороне прочие Поместные Православные Церкви, на протяжении многих веков существующие в реалиях мусульманских государств, следует вспомнить, что сама Русская Православная Церковь в период до 1917 года существовала в контексте таких разных государственно-идеологических систем, как: языческое монархическое государство (Японская империя, Токийская епархия), исламское монархическое государство (Золотая Орда, Сарайская епархия), и, наконец, демократическое государство (США, Алеутская епархия). И при этом - что самое интересное! - Церковью быть не переставала, и никому в голову не приходило ставить вопрос об "изъятии" из памяти членов этих епархий "религиозного и государственного значения Царской власти".

Более того не мешало бы вспомнить тот факт, что история Русской Церкви начинается задолго до 988 года. Русская митрополия была организована уже после т.н. первого крещения руссов в 860 году. И, как и ранняя Церковь первых веков, она росла в контексте языческого государства, и первые русские святые (Феодор и Иоанн) - люди, замученные русским языческим государством. И автору следовало бы обратить внимание на эти факты, очевидные для каждого, кто хоть немного знаком с историей Церкви, и поразмыслить над тем, как же осмысляла себя Церковь в контексте этих государственных систем?

Русская Православная Церковь была и остается Церковью как до, как вне, так и после монархического строя в России. И отношения с любой властью она будет строить на тех принципах, которые были сформулированы еще в первые века христианства, когда ни о какой православной монархии речи и быть не могло. Суть этих принципов выражена в Священном Писании: "Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа ... - ибо такова есть воля Божия (1Пет 2:13-17), совершать прошения, моления, благодарения за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте (1Тим 2:1-2). Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению (Рим 13:1-6)".

Г-н Андрюшков в контексте тематики церковно-государственных отношений ставит ряд вопросов.

"Вопрос первый: Может ли Россия существовать без духовной связи Церкви и государства, в которой, по мнению многих, обретаются силы народной гениальности, политической добросовестности и церковной святости? Достаточно ли будет только корпоративных отношений по протестантскому образцу?"

Совершенно незачем приплетать сюда протестантский образец. Протестантский образец (во всяком случае, в Европе) как раз состоит в подчинении и максимальном сращивании государства и церкви. Исторически протестантские деноминации шли по пути государственной религии и в ряде стран (Бельгия, Швеция, Норвегия и др.) таковыми и остаются. Корпоративными назвать эти отношения достаточно сложно, скорее это то, за что ратует в отношении Православной Церкви г-н Андрюшков. Что в данном контексте автор статьи подразумевает под возможностью духовной связи Церкви и государства, неясно, можно лишь заметить, что и так Церковь молится о ныне существующих правителях и дает в лице своего Предстоятеля благословение вот уже второму всенародно избранному президенту России, а также высказывает поддержку социальным инициативам власти, направленным на улучшение жизни граждан. На наш взгляд это все, что может и должна делать Церковь в отношении государства.

"Вопрос второй: Возможно ли существование Церкви в прежней роли в немонархическом государстве? Что значит для России и Церкви убийство Царской Семьи?"

Существование Церкви в прежней роли в немонархическом государстве, конечно же, возможно, но мы искренне надеемся, что до этого дело все же не дойдет, ибо в настоящий момент Церковь находится в гораздо более свободных условиях, чем до 1917 года. Убийство Царской Семьи означает для Церкви трагедию греха, в который впали убийцы и одновременно путь в Царствие Небесное, который стяжали для себя убитые, но никакого особого метафизического подтекста, на который намекает г-н Андрюшков, само это событие в глазах Церкви не имеет. Более того, идеи о том, что смерть последнего российского императора имеет особое искупительное значение для нашего народа недвусмысленно осуждены Священноначалием Русской Церкви в лице ее Патриарха.

"В этих условиях оформление юридических отношений между РПЦ и государством по правилам отношения двух корпораций может выступать только как закрепление разрыва между современным российским обществом и его историческим прошлым."

В свою очередь подобные попытки привнесения в строго практическую дискуссию о реальном урегулировании отношений реально существующей Церкви с реально существующей властью фантазий и грез о симфонии и скорейшем возрождении православной монархии могут расцениваться исключительно как стремление увести разговор из конструктивного русла и чревато разрушением самого диалога.

"Оправдан ли этот разрыв, и что новое мы получили?"

Обо этом писалось уже неоднократно. Можно только повторить самое основное: в результате разрыва золотых цепей, коими Церковь была скована светской властью Российской Империи, мы получили небывалую свободу для Православия. Не секрет, что только с падением монархического строя Церковь впервые за несколько столетий смогла наконец провести Поместный Собор и восстановить каноническое управление в виде патриршества - то, что было насильственно прервано царской властью.

Последующий период жесточайших коммунистических гонений выступил резким противовесом удушающим объятиям царской власти. Церковь пережила и его. Новая же светская власть России, при всех ее возможных недостатках, провозглашает, во всяком случае, пока, строго нейтральное отношение к религии, и это - лучшая гарантия свободы Церкви от посягательств со стороны власть имущих на ее внутренние дела.

Тезис о том, что единственной формой правления, органичной для Церкви, является монархия, не только ошибочен с исторической точки зрения и безграмотен с точки зрения богословской. По сути он является провокацией в контексте современных общественно-политических реалий, ибо именно под этим лозунгом происходит выдавливание Церкви на периферию общественно-политической жизни, освобождая поле церковно-государственных отношений для тех религиозных организаций, доктрина которых "не сакрализует" монархию, а приемлет другие принципы построения государства (например, управляемые из-за рубежа протестантские деноминации).

Как элементы сакральности в фигуре православного монарха автор выделяет "созыв Соборов, председательство на них, особое литургическое положение Императора, учение о Царе как Помазаннике (Hristos), имеющем харизму от Святого Духа".

Однако, во-первых, созыв Соборов и председательство на них - это не сакральная, а административная функция. Русские же императоры, как известно, Соборов не только не созывали, но и препятствовали их созыву, вследствие чего первый после многовекового перерыва Поместный Собор Русской Церкви смог состояться только после крушения самодержавия в России.

А во-вторых, помазанником считался любой царь, не только православный, достаточно вспомнить о том, как в Библии называется помазанником язычник Кир. Но и это, вкупе с "особым литургическим положением", не является частью догматического учения Церкви и, соответственно, не имеет общеобязательного характера.

В отличие от идеи симфонии двух властей, которая так и осталась идеей, не более чем благим пожеланием, теория общественного договора, сколь бы спорна и сомнительна она ни была, пытается осмыслить и выразить новым языком реальные принципы взаимоотношения Церкви и государства в истории. Это лишь метод аналитики и критиковать его следует именно как аналитический метод, а не как богословско-историческое построение.

"Церковь выступает, в таком случае, в лице своих величайших святых как особая иезуитская, приспосабливающаяся к политическим условиям общинка, торгующая сакральными санкциями".

Ну вот, теперь приплели католиков. Понятно желание автора вызвать у читателя даже на ассоциативном уровне отторжение по отношению к критикуемой им идее. Действительно, кто же захочет представить, как величайшие святые нашей Церкви "по протестантскому образцу... торгуют индульгенциями"? Однако помимо нагромождения образов, эта фраза не содержит в себе ничего, за исключением весьма сомнительной попытки рассматривать благословение Церкви как торговлю. Столь же сомнительно рассматривать вполне естественное желание проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте (1Тим 2:2) непременно как "приспособленчество". И уж совсем непонятно, в силу каких причин Вселенская Церковь из-за всего этого вдруг превращается в "общинку"? Тут, видимо, автор, все же несколько спешит, выдавая желаемое за действительное.