3.

Итак, идеологема вины и покаяния имеет двух адресатов: невинных (то есть господствующих, "эффективных собственников") и виновных (то есть угнетенных, русских).

Само же это разделение, в конечном итоге, и создает легитимность современной российской власти как гаранта этого разделения. Власть позиционирует себя как справедливое наказание для русского народа, который "заслуживает свое правительство" и поэтому должен его терпеть¹.

Именно эта идея - власти-как-наказания - и удерживает в равновесии всю конструкцию РФ. Это позволяет властям черпать легитимность даже из самых гнусных своих деяний. "Вы все это заслужили, - говорит власть народу устами либералов, - все это по вашим грехам". Соответственно, для невиновных та же идеология является не только оправданием, но и стимулом идти еще дальше, лютовать еще более. Каждая невыплата зарплаты, каждая криминальная разборка, каждая мерзость, случающаяся в России, только укрепляет эту систему. "Ага, вы и это стерпели. Ну и дерьмо же вы. И заслуживаете еще худшего, вплоть до окончательного покаяния" - вот что говорят невинные виновным, затевая какую-нибудь "реформу ЖКХ".

Что касается русского народа², то проповедь покаяния поддерживает в нем то состояние, которое точнее всего можно определить словом обида.

4.

Что такое обида? Это совершенно особое чувство, отличающееся от ситуации простой вины, с одной стороны, и простой несправедливости, с другой.

Ситуация вины понятна: человек, совершивший нечто дурное по отношению к тем, которых он уважает и чью власть над собой признает справедливой и правильной³, ощущает свою вину перед ними. С виной можно поступить трояким образом: искупить; выпросить прощение (или дождаться его); ее можно, наконец, забыть (или отрицать). Первое считается правильным решением, второе - приемлемым (и иногда удобным для обеих сторон), третье - позорным и недостойным. При этом, в принципе, все три пути не исключают друг друга: можно насколько-то искупить вину, в чем-то добиться прощения, а остаток запихнуть в дальний угол памяти и больше не трогать... Но здесь важно то, что "правильные" пути выхода из ситуации есть.

Противоположность вины - претерпевание несправедливости, оскорбленность. Это ситуация, когда другой виноват перед нами. На оскорбление можно ответить трояко: отомстить⁴, простить и стерпеть. Как и в предыдущем случае, первое считается правильным решением, второе - приемлемым (и иногда удобным), третье - позорным. Опять же, все три пути не исключают друг друга. Но, как и в предыдущем случае, здесь важно, что правильный выход из ситуации существует, хотя бы теоретически.

Ситуация обиды - самая безысходная из всех возможных. Обида - это претерпевание несправедливого оскорбления от тех, которых ты уважаешь и чью власть над собой признаешь правильной и законной. Например, пьяный отец со всей дури бьет подвернувшегося под руку сынка. При этом сын любит отца, восхищается им, "хочет быть как папа", и так далее. Это делает отцовские побои особенно обидными.

Из ситуации обиды достойного выхода не существует. Обиду можно либо стерпеть, либо забыть - что, как мы уже видели в предыдущих случаях, является позорным и недостойным. К тому же и то, и другое разрушающим образом действует на сознание обиженного.

Первое - претерпевание обиды - предполагает, что обиженный своей обиды не забыл. Но само понимание того, что он "так и ходит обиженным", то есть находится в состоянии позорном и недостойным, понижает самооценку. Человек начинает все больше чувствовать себя ничтожеством и впадает в ничтожество. Но это парадоксальным образом примиряет его с обидой: ничтожество на то и ничтожество, что его можно обижать, ибо оно не заслуживает уважения. В конце концов устанавливается равновесие между самооценкой и совершенным действием. Сын, побитый отцом, начинает определять себя как "того, кого можно бить просто так", и начинает жить соответственно этому. Получая оплеухи от сверстников, он уже не обижается: он знает, что "так с ним можно".

С другой стороны, обиду можно забыть, вытеснить из памяти. Это путь в чем-то более конструктивный, потому что таким способом можно сохранить сколько-нибудь приемлемую самооценку. "Этого не было, я не хочу об этом думать" - иногда это вполне приемлемый ответ на предъявляемые реальностью вызовы⁵. Однако и здесь подстерегает ловушка: освоивший технику вытеснения легко уходит в вымышленный мир, в котором нет места не только обидам, но и неудачам, нерешенным проблемам и так далее. В результате такой человек тоже впадает в ничтожество, поскольку перестает обращать внимание на реальность. Когда его унижают, обирают, смеются над ним, он все это терпит - не как должное, но как неинтересное, не стоящее внимания - как что-то, о чем можно быстро забыть. Маниловское добродушие объясняется именно этим.

Эти два сценария имеют и свои крайние точки. Например, несправедливо наказанный может не только придумать себе вину, но и поставить себе в вину нечто невинное (например, придумать дополнительный запрет, который якобы был им нарушен), вспомнить какую-нибудь свою тайную вину (например, вообразить, что проницательный отец наказывает его за детский онанизм или "допущенную непочтительность в мыслях"⁶) и т.п. В конце концов, всегда есть традиционный выход в ничто: самоубийство. Лучше умереть, чем жить под тяжестью несправедливого наказания. Ибо мир, в котором такое возможно, не стоит того, чтобы в нем жить.

Точно так же вытесняющий память о несправедливом наказании может вытеснить ее куда дальше собственной памяти - например, "сорвав зло" на другом невиновном... Но в любом случае все эти выходы далеки от какого бы то ни было "достоинства".

Разумеется, все это предполагает, что ситуация обиды - очевидная невиновность обиженного и очевидный авторитет обижающего - не разрушается. Разрушить же ее можно двумя способами: либо все-таки признать свою вину, либо отринуть авторитет обидчика.

Интересно, что второе сделать обычно сложнее. Мальчику, которого стукнул отец, легче придумать, за что он был наказан, чем признать отца неправым (а в перспективе - потерять к нему всякое уважение). Потому что это признание разрушает его мир, изгоняет из него последний уют - а обижаемые и несчастные очень дорожат остатками уюта. Именно тот человек, который вечно терпит унижения, особенно нуждается в том, чтобы хоть где-то существовала справедливость, чтобы к нему хоть кто-то относился "по-человечески". И он будет цепляться за эту веру даже в том случае, когда факты ей очевидным образом противоречат. Утопающий, хватающийся за соломинку, никогда не признает ее соломинкой.

5.

В настоящее время русский народ живет в обстановке всеобщего презрения и ненависти к себе. Все народы мира, во всем остальном враждующие между собой, едины в одном - в своем отношении к русским. Это касается именно всех народов: русские попали в ситуацию коллективной травли, вселенского мальчика для битья, которого с гоготом гоняет по школьному коридору куражащаяся шпана⁷. Разумеется, у компании есть заводила (сильный Запад⁸), есть ближайшие прихлебатели и подпевалы (те же "новые независимые государства"), а кто-то не участвует или почти не участвует в развернувшейся травле⁹. Но при этом максимальные моральные травмы русским наносит их же собственная элита - или те, кого они считают¹⁰ своей элитой. Воинствующая русофобия как национальная идеология РФ поддерживается прежде всего за счет внутренних ресурсов.

Ее стержнем является именно идеологема национальной вины - и, соответственно, покаяния как тотального признания этой вины и дальнейшей "жизни в муках" как справедливого ее искупления.

Каково должно быть это искупление, редко говорится прямо. Впрочем, нельзя сказать, что это "совсем непонятно": на "языке покаяния" можно сформулировать утверждения и требования, которые иначе прозвучали бы чудовищно.

Разберем это на единственном, причем не самом вопиющем, примере. "Не последний в России человек" преспокойно говорит следующее:

Насколько можно судить по югу России, по Ставрополью, где я часто бываю, именно по русской его части - там живут злые люди. А злой человек не может владеть землей - от этого будет беда и ему, и всем. ... Они злы, потому что не покаялись, не искупили своего прошлого...

Здесь важно то, что произносящий это человек абсолютно вменяем, причем не является коммунистом, и отнюдь не противник частной собственности, в том числе и земельной. Его утверждение состоит в том, что именно русским людям нельзя владеть землей, остальным же можно. "Нельзя" надо понимать буквально: русским следует запретить владение даже клочком болота (во избежание некоей "беды всем, и им в том числе"), а всю землю передать в руки других, более замечательных народов. То есть речь идет о самой обычной колониальной практике, когда у туземцев попросту отбирали территорию, отдавая ее поселенцам, а также малочисленным племенам, оказывавшим колонизаторам услуги. Но колонизаторы хотя бы не обосновывали свои претензии "виной чернокожих перед белыми людьми". Здесь же призыв к низведению русских до абсолютно бесправного положения обосновывается именно "высокими идеалами покаяния".

То же самое можно сказать обо всех прочих "покаянских" утверждениях. За каждым из них стоят вполне конкретные претензии, в совокупности составляющие утверждение: русские должны быть лишены всех прав, всей собственности, всей истории, всех надежд и стать вечным посмешищем и объектом издевательств всех народов мира. Всеобщее счастье человечества, таким образом, получает надежное основание - слезинку русского ребенка, точнее - океаны русских слез.

Безысходность ситуации состоит в том, что все эти вещи говорят народу люди, которых этот самый народ привык воспринимать как авторитетов. Это связано не столько с конкретными лицами, сколько с пиететом, до сих пор питаемым по отношению к "начальству словесному" - писателям, журналистам, телеведущим и прочим "говорящим людям". И когда все эти люди, прямо или косвенно, убеждают народ в том, что народ "плох", "виноват" и "испорчен", народ им все-таки верит. При этом собственное нечувствование реальной вины за собой, разумеется, ставится им же самим себе в дополнительную вину: "до чего же мы закоснели в своей испорченности".

Это сознание своей вины и "наказанности ни за что" - неопределимой, непонятной, разлитой в воздухе - и составляет содержание "духовной жизни русского народа" в конце XX - начале XXI веков. Для того чтобы это так и оставалось, в индустрию покаяния вкладываются все новые и новые средства. Собственно, это единственный вид массового духовного производства, который сейчас разрешен: индустрия вины и обиды, производство нежелания жить, провоцирование национального самоубийства как единственного выхода из безвыходного положения. Каковое и происходит: стремительное вымирание русского народа¹¹ стало главным фактором, определяющим новейшую историю России.

6.

В каком-то смысле нынешнее положение русского народа можно сравнить с положением арестованного, из которого выбивают показания. Для этого используются традиционные приемы - пытки, с одной стороны, и убеждение, с другой. После очередного "слоника" или "ласточки" русский народ сажается за стол, и добрый следак объясняет ему, что сотрудничеству со следствием альтернативы нет. "Пойми, даже вопрос так не стоит". И подпихивает ему бумажку, которую надо подписать - "и тогда все кончится".

Арестованный читает бумажку. Понимает, что по совокупности написанного он пойдет под расстрельную статью. И подписывать отказывается. Тогда в ход снова идут кулаки, дубинки, и прочие орудия дознания. И снова стол, и снова ласковый голос следака: "Мужик, пойми - или ты подписываешь, или ты отсюда не выходишь. Потом будет пресс-хата, там сидят злые ребята, они могут много чего с тобой сделать, ты же не хочешь этого? Подпиши, не парь нас, а то мы совсем рассердимся. У тебя что, здоровья много?"

При этом бедолага, попавший под ментовский каток, как назло, вырос в убеждении, что милицию и вообще начальство надо слушаться. И когда следак, так похожий на любимого "дядю Степу" из книжки Михалкова, ласково смотрит на него и говорит "вот здесь подпишись", это даже хуже, чем очередной удар по почкам.

Но единственный шанс, который у него остается, - не сотрудничать со следствием. Ничего не подписывать. Не признавать вину, которую ему клеят эти, в погонах...

Не говоря уж о том, что и погоны у них какие-то сомнительные. Dixi.

Примечания:

¹ Это, кстати, вносит новый обертон в идею "цареубийства как эмблемы вины русских". Нынешние "хозяева положения", историческую русскую монархию ненавидящие и презирающие, охотно называют цареубийство "страшным преступлением", приписывая его русскому народу.

² Следует заметить, что русский народ в либеральном дискурсе определяется как субъект покаяния, как "виноватый". Вина является дефиницирующим признаком "русского". Русские - это совокупность виноватых и наказанных.

³ Быть виноватым можно только по отношению к тем, кого мы уважаем. Совершенно неуважаемый субъект (если такого можно вообразить) не может вызвать в нас чувства вины, что бы мы с ним не делали. Поэтому, кстати, любую "гуманизацию" можно определить как расширение круга уважаемых субъектов (вплоть до "уважения к живому вообще"), а противоположное - к расширению круга субъектов априори презираемых (на чем основана, к примеру, идеологема "недочеловека"). Уважение можно свести к нашему внутреннему признанию того, что некто имеет над нами какую-то власть, пусть даже самую маленькую. Это, кстати, совсем не предполагает жесткой иерархической зависимости. Ребенок, укравший конфетку из буфета, нарушает родительский запрет и виноват перед мамой с папой. Но мама, не сделавшая вовремя ребенку прививку, или отец, не способный содержать маленьких детей, тоже чувствуют свою вину перед ними etc.

⁴ Или, шире: заставить другого искупить вину. Месть в чистом виде - это, скорее, насильственное взимание пени, которую другой не хочет платить.

⁵ Умение забывать, откладывать оценку происшедшего, знаменитое "я подумаю об этом завтра" - это ценные умения, без которых практически невозможно жить.

⁶ Что разворачивает классические кафкианские сюжеты. В этом смысле известная интеллигентская шуточка о России - "мы рождены, чтоб Кафку сделать былью" - имеет некий дополнительный смысл: интеллигенты вполне могут сказать это о самих себе - причем отнюдь не как о жертвах кафкианских техник, а напротив, как об их реализаторах и проектировщиках.

⁷ Попали, разумеется, не в первый раз: травля России и русских людей носит перманентный характер - см. историю европейской русофобии, насчитывающую многие столетия. Другое дело, что не всегда этим занимались столь явно и недвусмысленно, как сейчас: Россия иногда бывала зачем-то нужна или просто "могла ответить".

⁸ Русские являются единственным народом, на который не распространяются нормы западной политкорректности. В частности, о них можно говорить и писать почти все что угодно. То же относится и к невербальным средствам коммуникации. Как хорошо заметил один режиссер, во времена "холодной войны" Голливуд изображал русских как чудовищ, а сейчас - как дегенеративных ублюдков, омерзительных даже внешне.

⁹ Впрочем, здесь не надо обманываться. Многие народы, которых русские ошибочно принимают за "нейтрально настроенных", на самом деле считают русских последним дерьмом, не скрывают этого, но просто не считают нужным это обсуждать - разумеется, не из-за страха перед Россией (ее никто не боится), а по причине самоочевидности темы ("а как же еще?").

¹⁰ Здесь можно было бы добавить "вынуждены считать", но это не имеет отношения к делу: элитой являются те, кто исполняет соответствующие роли, и никак иначе. Из этого, разумеется, вовсе не следует, что замена "элитного корпуса" невозможна - но пока он на своем месте, его и следует воспринимать как элиту.

¹¹ Заметим, только русского: все остальные народы РФ, включая самые неблагополучные, плодятся и размножаются - иногда в поражающих воображение масштабах.